Николай Коняев Гибель красных моисеев Красный террор в Петрограде в 1918 Урицкий 4

Глава пятая
В ПОДВАЛАХ ЧК
Революция — суровая школа. Она не жалеет позвоночников, ни физических, ни моральных.
Л.Д. Троцкий
Вы вот пишете — нельзя связанною челове­ка убивать, а я этого не понимаю. Как, поче­му нельзя? Иногда нельзя, иногда можно...
В.В. Боровский
Со следственными делами ЧК за 1918 год можно знако­миться, изучая их в архивах, можно просто читать изложе­ние этих дел в «Красной книге ВЧК» или сборниках «Из истории ВЧК» — результат не меняется.
Разумеется, из архивных дел в разные стороны торчат живые человеческие судьбы, которые подручные Феликса Дзержинского и Моисея Урицкого обламывали и коверка­ли, втискивая в придуманные ими контрреволюционные за­говоры, а в сборниках те же самые сюжеты палачи-сочини­тели попытались представить уже в готовом виде.
Тем не менее счистить запекшуюся кровь они не сумели, и эта кровь и сейчас проступает на чекистских «сочинениях».
1.
В *Фнце мая, когда чекисты Петрограда взялись за тита­ническую работу по «перебору людишек» в городе, Феликс Эдмундович Дзержинский со своими подручными решил «раскрыть» в Москве контрреволюционный заговор «Союза защитыТодины и свободы».
Союз такой действительно создал (пытался создать? рас­сказывал, что создал?) знаменитый террорист Борис Савин­ков1, но сам Савинков был великим фантазером и не столько
1 Речь идет о «Народном союзе защиты Родины и свободы», бес­партийной организации, объединившей в основном офицеров и сту­дентов под лозунгом «Земля — народу, власть — Учредительному со­бранию». Союз собирал добровольцев для Северной Добровольческой
164
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
организовывал, сколько фантазировал на темы организации, а ловить его самого было хлопотно, и Дзержинский решил пойти по другому пути.
В середине мая «одна из сестер милосердия» Покровской общины поведала командиру латышского стрелкового пол­ка в Кремле, что скоро латышских стрелков ожидает беда, потому что влюбленный в нее юнкер Иванов собирается под­нять в Москве восстание. Насмерть перепуганный командир латышских стрелков отправил девушку в ВЧК к товарищу Дзержинскому
И хотя все это: и сестра милосердия, и влюбленный юн­кер Иванов, и восстание, которое он собирался поднять в Москве, поскольку сестра милосердия изменяла ему с ко­мандиром полка латышских стрелков, — более подходило для жалостливого городского романса, Феликс Эдмундович Дзер­жинский приказал арестовать юнкера Иванова.
Влюбленного юнкера чекисты схватили в квартире № 9 дома № 3 по Малому Левшинскому переулку.
В квартире во время обыска было обнаружено еще 13 че­ловек, которые сразу были объявлены заговорщиками, по­скольку чекисты нашли бумаги, «неопровержимо» доказы­вающие их контрреволюционные замыслы.
Вот перечень этих бумаг: «набросок схемы построения пе­хотного полка», перепечатанная на машинке «программа «Со­юза защиты Родины и свободы», «картонный треугольник, вырезанный из визитной карточки с буквами О. К.», «па­роль и адреса» в городе Казани1.
Самая роковая здесь улика — перепечатанная на машин­ке «программа «Союза защиты Родины и свободы», кото­рую, по-видимому, чекисты и принесли в квартиру № 9 дома № 3 по Малому Левшинскому переулку.
Другие улики, вроде наброска схемы построения пехот­ного полка или картонного треугольника, вырезанного из ви­зитной картонки с буквами О. К., можно найти в любой мусорной корзине.
армии. Главнокомандующего у армии не было, им как бы считался генерал Алексеев, начальником штаба — полковник Перхуров, К маю в «Народном союзе зашиты Родины и свободы», по явно преувели­ченным сведениям Б.В. Савинкова, насчитывалось около пяти тысяч человек.
1 МЧК. Из истории Московской чрезвычайной комиссии. Сборник документов (1918-1921). М.: Моск. рабочий, 1978. С. 38.
165
Н. КОНЯЕВ
Ну а такая улика, как «пароль и адреса» в городе Ка­зани...
Пароль этот на крышке стола, что ли, был вырезан? Или, может, вырублен над входом, чтобы его можно было найти при обыске?
Тем не менее под давлением сих «неопровержимых» улик и воздействием чекистских кулаков влюбленный юнкер Ива­нов сознался, что был введен в «Союз защиты Родины и свободы» Сидоровым, а в самом Союзе состоят офицеры — Парфенов, Сидоров, Пинки, Висчинский, Никитин, Лит-виненко, Виленкин, Олейник с отцом, Коротаев и Шин-гарев. Организатором же, как сообщил избитый чекистами юнкер, был Альфред Пинки1.
Альфреда Пинки арестовали, когда тот вернулся из де­ревни.
На допросе он согласился выдать всю организацию, если ему будет сохранена жизнь. Показания Пинки настолько дики и нелепы, что вполне могли бы быть приняты за пародию на чекистский роман, если бы не являлись документом.
«Ввел меня в организацию Гоппер Карл Иванович, — рас­сказывал Альфред Пинки. — Наша организация придержи­вается союзнической ориентации, но существует еще и немец­кая ориентация, с которой мы хотели установить контакт, но пока еще не удавалось. Эта немецкая ориентация самая опас­ная для Советской власти. Она имеет много чиновников в ря­дах советской организации.
Во главе этой организации стоит от боевой группы генерал Довгерт. В курсе дела инженер Жилинский.
По данным, исходящим из этой ориентации, Германия дол­жна была оккупировать Москву в течение двух недель (к 15 июня).
В этой же организации работает князь Кропоткин, ротмистр, и полковник генерального штаба Шкот. Эта организация имеет связь с Мирбахом... Цель этой организации — установить нео­граниченную монархию»2.
Рассуждать, зачем руководителю подпольной организа­ции, ставившей своей целью продолжение войны с Герма­нией, устанавливать связь с организацией немецкой ориен­тации, имеющей связь с Мирбахом, Альфред Пинки не стал,
1 Б Савинков в своих воспоминаниях произвел его в капитаны
2 Красная книга ВЧК М Политиздат, 1989 Т 1 С 52
166
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
а Феликс Эдмундович Дзержинский не переспрашивал. Не­когда было обращать внимание на подобные мелочи, надо было записывать адреса и приметы, которыми так и сыпал Пинки.
«Наша организация называлась «Союзом защиты родины и свободы». Цель — установить порядок и продолжать войну с Германией. Во главе нашей организации стоит Савинков. Он побрился, ходит в красных гетрах и в костюме защитного цвета.
Начальник нашего штаба Перхуров. Савинков ходит в паль­то защитного цвета и во френче, роста невысокого, брюнет, стриженые усики, без бороды, морщинистый лоб, лицо тем­ное.
Сильное пособие мы получали от союзников. Пособие мы получали в деньгах, но была обещана и реальная сила»...
Любопытно, но и в чекистской записи получается, что вся антисоветская деятельность «Союза защиты Родины и свободы» относилась его организаторами на тот момент, когда власть большевиков будет ликвидирована, после оккупации немцами Москвы:
«Наши планы были таковы: при оккупации Москвы немиа-ми уехать в Казань и ожидать там помощи союзников. Но союзники ожидали, чтобы мы создали правительство, от лица которого бы их пригласили официально. Правительство было уже намечено во главе с Савинковым. Цель — установить во­енную диктатуру».
Хотя в раскрытом Дзержинским «Союзе защиты Родины и свободы» все было устроено строго конспиративно, и один человек должен был знать только четырех, сам Пмнки знал всех заговорщиков и в Москве, и в Казани.
«Казанская организация насчитывает 500 человек и имеет много оружия. 29 числа (мая) отправились в Казань кварти­рьеры. Явиться они должны по адресу —- Северные номера, спросить Якобсена. отрекомендоваться от Виктора Ивано­вича для связи с местной организацией.
Из политических партий к нашей организации принадле­жат: народные социалисты, социал-революционеры и левые кадеты, а сочувствовали даже меньшевики, но оказывали по­мощь только агитацией, избегая активного участия в воору­женной борьбе.
По Милютинской, д. 10, живет фон дер Лаушщ, он служит в Красной Армии начальником эскадрона. Он тоже состоит в организации.
167
Н. КОНЯЕВ
Торгово-промышленные круги принадлежат к немецкой ори­ентации.
Наш главный штаб имеет связь с Дутовым и Деникиным, ставшим на место Корнилова. Новое Донское правительство — работа Деникина.
Из адресов я знаю Виленкина, присяжного поверенного: Скатертный пер., д. 5а, кв. 1. С ним связь поддерживал Пар­фенов. Он — заведующий кавалерийскими частями.
На Левшинском, д. 3, был штаб полка. Право заходит» туда имели только начальники и командиры батальона.
Один человек должен был знать только четырех. Все ус­троено строго конспиративно. Все идет только через несколь­ко рук.
Адрес главного штаба — Остоженка. Молочный пер., д. 2, кв. 7, лечебница (между 12—2). Троицкий пер., д. 33, кв. 7, Филипповский, полковник (спросить поручика Попова, где жи­вет Филипповский). рекомендация от Арнольдова.
Начальник продовольственной милиции Веденников тоже со­стоял в организации. Через него получались оружие и доку­менты.
Цель вступления в продовольственную милицию — получить легальное существование, вооружение и документы...
Пока в составе дружины были только офицеры. В пехоте нашей числилось в Москве 400 офицеров. Сколько было ка­валерии — не знаю.
Из наших людей часть работает в Кремле. По фамилии не знаю. Один из них по виду высокого роста, брюнет, георгиев­ская петлица на шинели, лет 23—24, стриженые усы, без бо­роды. .
В гостинице «Малый Париж», Остоженка, д. 43, можно встретить начальника штаба и тех, кто с докладом приходил. Там живет Шрейдер, офицер, принимает между 4—5, спро­сить Петра Михайловича»...1
Сообразив, видимо, что одного только намерения создать правительство для приглашения в Казань союзников, да и то лишь после захвата Москвы немцами, маловато для кон­трреволюционного заговора, чекисты попросили Пинки вспомнить о непосредственной боевой работе «Союза».
Альфред Пинки вспомнил:
«В 19 верстах от Москвы по Нижегородской жел. дор. име-
1 Там же. Т. 1.С. 52-53.
168
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
ется дача, в которую недавно переселилась одна парочка. Не­далеко от дачи на железной дороге два моста, под которыми подложен динамит в целях взрыва советского поезда при эва­куации из Москвы.
Бол. Николаевская, д. 5, кв. 7, спросить Гусева. В его ве­дении состоят все склады оружия в Москве. Прием от 1—З»1.
Чрезвычайно трогательны эти заминированные «недале­ко от дачи» железнодорожные мосты. Пинки ломнил даже цвет гетр Савинкова, но при этом координаты железнодо­рожных мостов исчисляет от дачи, в которую недавно пере­селилась одна парочка.
Хотя и насчет Гусева, в ведении которого состоят все склады оружия в Москве и который «принимает от 1—3», тоже неплохо сказано. Сразу чувствуется настоящий конс­пиратор-заговорщик.
Рассказал Пинки и о стратегических планах организации.
Он настолько полно осведомлен о планах японцев, анг­личан, французов и американцев, что у чекистов вполне бы могло возникнуть подозрение, а не он ли, Адьфред Пин­ки, и составлял планы английского, французского, амери­канского и японского генштабов:
«Наши организации имеются в Ярославле, Рязани» Челя­бинске и приволжских городах. Было условлено, что японцы и союзники дойдут до линии Волги и тут укрепятся, лотом продолжат войну е немцами, которые, по данным нашей раз­ведки, в ближайшем будущем займут Москву. .Отряды союз­ников составлялись смешанные, чтоб ни одна сторона не име­ла перевеса. Участие должны были принимать американцы. Семеновские отряды пока действовали самостоятельно, но связь все же хотели установить»2.
Сценарий «раскрытого» Дзержинским дела «Союза защиты Родины и свободы» вполне мог соперничать по своей неле­пости с таким же высосанным из пальца Урицкого делом «Каморры народной расправы».
Но поразительно.
По мере ликвидации этого придуманного Дзержинским «Союза», «Союз» как бы материализуется. Самому Борису Савинкову начало казаться тогда, что это его людей и аре­стовывают чекисты...
1 МЧК. Из истории Московской чрезвычайной комиссии. Сборникдокументов {1918—1921). М.: Моск. рабочий, 1978. С. 39—40.
2 Там же. С. 40-41.
169
Н. КОНЯЕВ
«...Опасность началась с приездом в Москву германского посла графа Мирбаха, — пишет он в воспоминаниях. — С е-го приездом начались и аресты.
Уже в середине мая полковник Бреде предупредил меня, что в германском посольстве сильно интересуются «Союзом», и в частности мною. Он сообщил мне, что, по сведениям гра­фа Мирбаха, я в этот день вечером должен быть в Денежном переулке на заседании «Союза» и что поэтому Денежный пе­реулок будет оцеплен. Сведения графа Мирбаха были лож­ны... На всякий случай я послал офицера проверить сообще­ние полковника Бреде.
Офицер действительно был остановлен заставой. Когда его обыскивали большевики, он заметил, что они говорят между собой по-немецки. Тогда он по-немецки же обратился к ним. Старший из них, унтер-офицер, услышав немецкую речь, вы­тянулся во фронт и сказал: «Zu Befebl, Herr Leutnant» (слу­шаюсь, господин лейтенант).
Не оставалось сомнения в том, что немцы работают имеете с большевиками»1.
Обратите внимание, что Савинков, хотя и говорит, что сведения графа Мирбаха были ложны и значит никакого за­седания «Союза», который организовывал он, Савинков, в Денежном переулке не будет, но все же он посылает офи­цера посмотреть на этих, неведомых ему заговорщиков. Он как бы считает их своими людьми, потому что они могли бы состоять в его организации. *
Происходит сложение двух фантазий.
Фантазии Савинкова, который был готов считать арес­тованных членами своего «Союза», потому что они действи­тельно могли быть ими, соединялись с фантазиями Дзер­жинского, который арестовывал людей, потому что они могли быть членами савинковского «Союза».
В своих воспоминаниях «Борьба с большевиками» Б. Са­винков приводит список высшего руководства «Союза за­щиты Родины и свободы». Со списком руководства «Союза», опубликованным чекистами, в нем совпадает только фами­лия начальника штаба, полковника артиллерии Перхурова. Но Перхуров, как и Савинков, был известен чекистам и без показаний А. Пинки.
1 Б.В. Савинков Борьба с большевиками. // Литература русского зарубежья. Антология в шести томах. М." Книга, 1991. Т. 1. Кн. 2, С. 165.
170
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Савинков говорит в воспоминаниях, что у него не оста­валось сомнения в совместной работе немцев с большеви­ками. Но ведь никакого сомнения нет и в том, что Дзер­жинский только для того и придумывал дело ликвидиро­ванного им «Союза защиты Родины и свободы», чтобы создать у немцев видимость успешной работы.
Так что и тут происходила самая настоящая материализа­ция фантома.
Точно так же было и в ходе расследования дела «Камор-ры народной расправы».
Несмотря на многочисленные огрехи, замысел Моисея Соломоновича Урицкого полностью удался.
В это невозможно поверить, но читаешь показания сви­детелей и видишь, что для многих уже в начале июня 1918 года придуманная Урицким «Каморра народной распра­вы» начала становиться реальностью...
«В субботу (18 мая. — Н.К.) или в пятницу был у нас один красноармеец и сказал, что к ним приходил один и говорил о прокламациях «Каморры народной расправы». Его не поддер­жали...» (Показания Моисея Александровича Рачковского.)131
«О «Союзе русского народа» знаю, что существовал он при старом строе и задачи его были исключительно погромные, антисемитские. Что касается «Каморры народной расправы», то она существует еще, кажется, с 1905 года, ею был убит Герценштейн. Эмблемой ее был какой-то крест...»1 (Показа­ния Семена Абрамовича Рабинова.)
Можно иронизировать, что авторы этих показаний зна­ют о «Каморре» больше, нежели сами «каморрцы», но ведь обилие даже фантастических подробностей только подтверж­дает, что «Каморра» осознавалась ими как неопровержимая реальность...
Слухи о «Каморре народной расправы», размноженные в десятках тысяч экземпляров петроградских газет, подтверж­денные именами В. Володарского, М. Горького и других до­статочно известных борцов за права евреев, усиленные мно­гочисленными арестами, мобилизовали многих евреев на борьбу с «погромщиками».
Следственное дело пестрит доносами на еще не выявлен­ных чекистами антисемитов.
'Там же. Т. 1,л. 173.
171
Н. КОНЯЕВ
«Быстрицкий у нас в доме живет года два и известен мне лично и многим другим жителям дома как человек безусловно правых убеждений и притом антисемит»1.
Разумеется, после этого Семен Дмитриевич Быстрицкий, служащий Всероссийского комитета помощи семьям убитых офицеров, немедленно был арестован, и его племяннице пришлось развить бурную деятельность, чтобы доказать, что ее дядя не антисемит и не погромщик.
Собранное по ее просьбе общее собрание жильцов дома № 15/14 по Коломенской улице постановило, «о принад­лежности жильца дома Быстрицкого к «Каморре народ­ной расправы» никому из присутствующих не известно», тем не менее «что касается неуживчивого характера гос­подина Быстрицкого, то у него выходили конфликты с жильцами».
Всероссийский комитет помощи семьям убитых офице­ров удостоверил следователя Байковского на официальном бланке, что сотрудники Быстрицкого «от него никогда не слыхали никакой ни погромной, ни контрреволюционной агитации».
По такому же навету был арестован и псаломщик церкви при морском госпитале Григорий Иванович Селиванов. Его брат, юрисконсульт Всероссийского военно-хозяйственно­го комитета РККА Димитрий Иванович Селиванов, долго объяснял потом в ЧК, что в основе обвинения — сговор между Борисом Ильичем Билкиным и его племянником Давидом Ефимовичем Хазановым, которые давно недолюб­ливали Григория Ивановича. .
«Не потому ли Бинкин считает брата монархистом, что брат ходил на поклон к Великому князю? Но в этом отношении Бинкин не только ошибается в своем умозаключении, но и просто извращает факты.
К бывшему Великому князю Константину Константиновичу десять лет тому назад ходил не брат, а я. И ходил я к нему не как к Великому князю, а как к главному начальнику военно-учебных заведений, от которого зависело предоставление на­шим малолетним братьям Владимиру и Павлу права поступле­ния в кадетские корпуса.
1 Показания Льва Марковича Ярукского // Дело «Каморры народ-ной расправы» Т 3, л 4
172
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Если бы начальником военно-учебных заведений в то вре­мя был гражданин Бинкин или гражданин Хазанов, то мне скре­пя сердце пришлось бы обратиться и к ним»...1
Тенденция тут прослеживается четкая.
И нет даже нужды говорить о моральных качествах мно­гочисленных доносчиков и лжесвидетелей. Их поступки, ка­кими бы гнусными они ни были, безусловно, спровоциро­вал Моисей Соломонович Урицкий.
На Гороховую улицу приходили евреи и жаловались, что они могут пострадать от деятельности «Каморры», во главе которой Урицкий потому и поставил активистов бывшего «Союза русского народа» Соколова, Злотникова и Боброва, потому что многие евреи искренне считали, что они могут пострадать от деятельности этого «Союза».
В этом и заключался смысл всего дела «Каморры народ­ной расправы», и в этом — успех предприятия Моисея Со­ломоновича был очевидным.
Еврейское общество более других подвержено слухам...
Оно как бы питается слухами, с помощью слухов созда­ет и разрушает репутации, слухи — весьма важная часть его жизнедеятельности. Эту специфику национального характе­ра евреев — всегда все знать, знать даже то, чего нет, — Моисей Соломонович учел в своей постановке.
Точно так же, как и Феликс Эдмундович Дзержинский, который очень точно учел в постановке дела «Союза защи­ты Родины и свободы» психологию бывшего террориста и бывшего военного генерал-губернатора Петрограда Бориса Викторовича Савинкова.
И оба эти дела вполне можно было бы счесть достойны­ми восхищения, блестящими образцами мистификаций, если бы не реальные жизни русских людей, которыми Дзержин­ский с Урицким и оплачивали свои страшные творения.
Как известно, по казанским адресам, названным Пин­ки, немедленно отправились уполномоченные ВЧК.
Точно так же рыскали петроградские чекисты.
И грохотали, грохотали выстрелы. И в Москве, и в Каза­ни, и в Петрограде расстреливали неповинных, ничего не подозревающих о раскрытых заговорах людей.
Но это тоже было частью придуманного Феликсом Эд-мундовичем и Моисеем Соломоновичем розыгрыша.
1 Дело «Каморры народной расправы» Т 6, л 23—24
173
Н. КОНЯЕВ
2.
«Дзержинский... — вспоминал Вячеслав Рудольфович Мен­жинский, — не был никогда расслабленно-человечен.".. На­казание, как таковое, он отметал принципиально, как буржу­азный подход. На меры репрессии он смотрел только как на средство борьбы, причем все определялось данной политичес­кой обстановкой и перспективой дальнейшего развития рево­люции. Презрительно относясь ко всякого рода крючкотворству и прокурорскому формализму, Дзержинский чрезвычайно чут­ко относился ко всякого рода жалобам на ЧК по существу. Для него важен был не тот или иной, сам по себе, человек, пострадавший зря, не сантиментальные соображения о пост­радавшей человеческой личности, а то, что такое дело явля­лось явным доказательством несовершенства чекистского ап­парата. Политика, а не человечность, как таковая, вот ключ его отношения к чекистшой работе».
Другое дело — шеф петроградских чекистов.
Ключ его отношения к чекистской работе подобрать слож­нее.
Ни о какой человечности, разумеется, и речи не идет, но и одной только политикой это отношение для Моисея Соломоновича Урицкого не определяется.
Люди, знавшие Урицкого, говорят о его инфернально-сти.
Что конкретно имел в виду, давая это определение, Марк Алданов,, мы не знаем, но когда читаешь дела Петроградс­кой ЧК, действительно охватывает ощущение, что погру­жаешься в преисподнюю.
Причем скажем сразу, что по сравнению с москвичами Якобом Петерсом, который иногда давал пострелять на рас­стрелах своему сынишке, или с белесоглазым латышом Алек­сандром Эйдуком, который говорил, что массовые расстре­лы полируют ему кровь, петроградские чекисты Антипов, Бабель, Байковский, Бокий, Иоселевич, Отто, Рикс, Юр-генсон выглядят почти интеллигентами.
Но кто сказал, что преисподняя это только котлы и дыбы, возле которых орудуют белесоглазые чекисты-латыши?
Может быть, в Петроградской ЧК и меньше, чем в Моск­ве, увлекались избиением подследственных на допросах, но пыток хватало и здесь. И самой страшной, самой инферналь-
174
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
ной, как можно судить по материалам дел, была пытка не­известностью, в которую погружался подследственный, по­пав на Гороховую улицу.
Можно проследить по документам, что испытывал чело­век во время такого погружения.
Мы говорили, что Виктору Павловичу СоколоЪу-Горба­тому, намеченному Урицким на роль главы «Каморры на­родной расправы», удалось скрыться буквально накануне ареста.
Арестовали его брата, офицера, и одногюлчанина брата — солдата Мусина.
Николай Павлович Соколов поначалу держался на доп­росах строго, почти надменно.
«Что касается брата моего, Виктора Павловича... — сооб­щил он 25 мая, — то могу сказать, что по совету врача он должен был уехать в Царское Село и уехал он туда или в день обыска, или днем раньше1. По своим политическим убеждениям он, кажется, монархист, кроме того, состоял членом «Союза русского народа», но старается ли он в на­стоящее время проводить в жизнь свои идеи — этого я ска­зать не могу...»
Конечно, следователь Владислав Александрович Байков-ский не'был испорчен ни образованием, ни воспитанием2. Однако и этот, закончивший всего четыре класса, уроже­нец гмины Пруска Ломжинской губернии, не мог не уло­вить открытой издевки в словах Николая Павловича Соко­лова и решил наказать его погружением.
Взяв с Соколова подписку о невыезде, -он отправил его в камеру собирать вещи и забыл о нем на долгие недели... Отметим попутно, что помимо мук неизвестности, в кото­рую погружали несговорчивого арестанта, ему приходилось испытать и невыносимые муки голода — питались арестан­ты передачами с воли.
Так что заплатил Николай Павлович Соколов за свою язвительность недешево:
1 Виктор Павлович Соколов благополучно бежал из России и жилпотом в Таллине
2 В 1917 году 22-летнии Владислав Александрович Байковский ко­мандовал уже группой удельнинских боевиков, а в свободное отразбоев время занимйлся делопроизводством в Удельнинском район­ном комиссариате милиции
175
Н. КОНЯЕВ
«Яарестован 21 мая и был Вами допрошен 25мая, при­чем Вы на допросе сказали мне, что мне не предъявлено об­винений... и что, по всей вероятности, после Вашего доклада Председателю Чрезвычайной Следственной Комиссии меня освободят. С тех пор прошло две с половиной недели. Допро­шенные Одновременно со мной Гроссман и Анненков, по-види­мому, освобождены — мое же дело остановилось. Поэтому прошу Вас, если Вы нуждаетесь в дополнительных сведениях от меня — допросить меня. Надеюсь, что после вторичного допроса меня освободят, причем я всегда готов дать подпис­ку о невыезде из Петрограда и явке на допрос по первому требованию»1.
В дополнительных сведениях Байковский нуждался и, вняв просьбе Николая Павловича, вызвал его на допрос.
Но — увы! — от предложения сотрудничать с ЧК в аресте своего брата Николай Павлович снова отказался и, хотя уже и без прежней язвительности, продолжал твердить, что не знает, где сейчас находится Соколов-Горбатый.
Поэтому и был он водворен назад в камеру, чтобы со­чинять новые — «Я арестован четыре недели назад... и не имею никаких известий, в каком положении мое дело...» — прошения и постепенно доходить до нужной чекистам кон­диции...
«22 мая я был арестован и препровожден в тюрьму «Крес­ты», где вот уже три месяца сижу без предъявления мне обви­нения, в ожидании окончания следствия... — писал в проше­нии М.С. Урицкому бывший секретарь Совета монархичес­ких съездов И.В. Ревенко. — Еще 11 июня гр. Байковский, ведущий следствие по моему делу, допрашивая меня в «Крес­тах», официально мне сообщил, что прямых улик и обвинений меня в чем-либо не имеется и что следствие по моему делу заканчивается на текущей неделе. Ответ же на мою тогда же обращенную просьбу об освобождении и о разрешении свида­ния с женою, был им, Банковским, обещан сообщением мне в четверг 13 июня...
По сегодняшний день не имею никакого ответа на мою вы­шепоименованную просьбу и никакого результата на мое хо­датайство от 20 июля к тому же гр. Банковскому, уже давно закончившему по моему делу следствие»2.
1 Дело «Каморры народной расправы* Т 4, л 61
2 Там же Т 3, л. 73-74
176
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Да Средство было отменное.
Некоторые заключенные, уже настроившиеся идти до­мой, впадали в настоящее нервное расстройство, когда их начинали погружать.
«Вот уже две недели, как вы сказали, что отпустите меня отсюда через два-три дня, а я все мучусь и не знаю, в чем виноват... Очень прошу: возьмите меня отсюда, силы больше моей нету, от нервов и раны уже ходить не могу. Ну и чего я сделал, что меня вы так мучите и пытаете?.. Возьмите меня отсюда, силы боле нет жить...»
Солдат Мусин, который писал это прошение, конечно, не герой, но все-таки служил в армии, успел понюхать вой­ны, и коли и он раскис до такой степени, то нужно при­знать, что погружение в неизвестность — чрезвычайно дей­ственный метод.
Действенность метода, созданного инфернальным Моисе­ем Соломоновичем Урицким, возрастала за счет размыва­ния всего того, что связывало подследственного с реально­стью.
Никакого значения не имело, что ты делал и что у тебя нашли при обыске. Все это менялось по ходу следствия, ме­нялось так, как это было нужно инфернальному режиссеру.
3.
3 июня 1918 года — важный день в ходе «расследования» дела «Каморры народной расправы»... Чекисты наконец-то сподобились «найти» печать этой организации.
Сам этот факт, как и положено, был запротоколирован:
«ПРОТОКОЛ
По ордеру Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контррево­люцией и спекуляцией при Петроградском Совете Рабочих и Красноармейских Депутатов от 3 июня 1918 г. за № 354 был произведен обыск по Николаевской улице, д. 4, кв. 29 в ком­нате Злотникова.
Взято для доставления в Комиссию:
Печать с надписью «Каморра народной расправы»
Один серебряный рубль 1893 года
Один серебряный рубль 1814 года
Один серебряный рубль в память 1913 г. дома Романовых
Три векселя на 40 0009 40 000 и 40 000 р. на имя Репьева.
177
Н. КОНЯЕВ
Сберегательная книжка за № 463652, № 968181 и дубли­кат книжки № 116009.
Бронзовый крест, 2 коробки типографского шрифта, лич­ная печать Злотникова, одна коробка негативов, три фото­графических снимка писем Савинкова, портрет Распутина (один из семи найденных), ручной типографский валик, расписка на 1000 р., на отдельной бумаге подпись Георгия Пятакова и дру­гая неразборчивая подпись, оттиск штемпеля отдела пропус­ков, один чистый пропуск с подписями, незаполненный, один флакон с надписью «Яд» и различная переписка и печатные произведения.
Обыск произвел — Апанасевич
Ничего не пропало и ничего не сломано во время обыска»1.
Мы привели этот документ целиком, потому что непо­нятно, как сумел товарищ Юргенсон не найти столько улик при первом обыске...
Ну ладно — векселя, сберегательные книжки, бланки про­пусков, печать «Каморры народной расправы»
Но как не заметить типографское оборудование, как про­глядеть флакон с ядом?
Еще более странно, что на допросах Байковский не задал Злотникову ни одного вопроса по поводу векселей, не по­интересовался, где и для какой цели раздобыл Злотников бланк с подписью Георгия Леонидовича Пятакова, не спро­сил даже, кого Злотников собрался отравить припасенным адом.
Впрочем, должно быть, потому и не спрашивал, что нео­ткуда было Луке Тимофеевичу Злотникову знать это.
Как и положено при погружении, он узнал об этих на­ходках от следователя.
Находкой печати «Каморры народной расправы» «удачи» чекистов 3 июня не ограничились.
В этот день Моисей Соломонович Урицкий подписал еще и ордера на арест В.П. Мухина и З.П. Жданова. Оба они были весьма состоятельными людьми и выдвигались^ как мы зна­ем, на роль финансистов погромной организации.
Значит, и тут успех был налицо.
И улики чекистам удалось найти, и главных «погромщи­ков» выявить...
Фортуна настолько благоволила к подручным Моисея Соломоновича Урицкого, что, право же, как-то неловко свя-
1 Там же Т 4, л 22
178
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
зывать это с ликвидацией накануне в Москве заговора «Со­юза защиты Родины и свободы».
Но и не связать нельзя.
Не случайно же чекисты «нашли» 3 июня в комнате Злот-никова кроме печати еще и «три фотографических снимка писем Савинкова», которые, если бы в этом возникла на­добность, несомненно доказали бы связь «Каморры народ­ной расправы» с «Союзом защиты Родины и свободы».
С одной стороны, нелепо, конечно, выдавать Бориса Са­винкова за главу бывших активистов «Союза русского на­рода», но зато как своевременно?
Вспомним, что в статье «Плоды черносотенной агитации» В. Володарский с возмущением рассказывал о черносотен­цах, задержавших поезд с продуктами, который Г.Е. Зи­новьев отправил в Германию из голодающего Петрограда. И что же? Моисей Соломонович может отрапортовать, что эта явно враждебная немцам погромная организация, кото­рая срывала поставку продовольствия в Германию, ликви­дирована.
В самом деле, если Дзержинский в угоду Мирбаху изоб­ражал, что он ликвидировал контрреволюционный заговор «Союза», то отчего же Урицкому не последовать его приме­ру и не отрапортовать немцам о ликвидации заговора «Ка­морры народной расправы»?
«Урицкий не был проходимцем, — писал Марк Алданов. — Я вполне допускаю в нем искренность, сочетавшуюся с край* ним тщеславием и с тупой самоуверенностью. Он был малень­кий человек, очень желавший стать большим человеком..*
Этот человек, не злой по природе, скоро превратился в со­вершенного негодяя».
Необходимо отметить, что и советские, и эмигрантские историки проявляют к Урицкому снисходительность гораз­до большую, нежели к другим чекистским палачам. Они, если и не обеляют этого совершенного негодяя, то пытаются как бы извинить его, договариваются до того, что это яко­бы Урицкий и удерживал кроважадного Зиновьева от боль­шого кровопролития в Петрограде. Эта снисходительность к главному палачу Петрограда объясняется, очевидно, чисток­ровным еврейским происхождением Урицкого. Защитники Урицкого полагают, будто злобное преследование Моисеем Соломоновичем русского населения Петрограда объяснялось необходимостью защиты прав евреев.
179
Н. КОНЯЕВ
Это не вполне верно.
Поддерживая русофобские настроения, злобнр преследуя всех русских людей, едва только делали они попытку вспом­нить, что они русские, Урицкий заботился не вообще о ев­реях, а лишь о местечковых большевиках и чекистах.
Причем, по мере укрепления местечковых большевиков, гарантии безопасности для евреев, не участвующих или не­достаточно активно участвующих в русофобском большеви­стском шабаше, делались все более призрачными.
Мы знаем, что отлаженная Моисеем Соломоновичем Урицким и иже с ним машина беззакония произвела в ре­зультате погром, равного которому не знала мировая исто­рия.
И разве существенно то, что не для этого задумывалась машина!
Только ослепленные ненавистью к России люди могут полагать, что насаждаемое ими беззаконие будет распрост­ранено лишь на одну национальность и не заденет другие...
4.
Марк Адцанов писал, 4to Урицкий «укреплял себя в ра­боте вином».
Похоже, что в состоянии алкогольного опьянения Мои­сей Соломонович и решил заменить на посту председателя «Каморры народной расправы» ускользнувшего из его рук Виктора Павловича Соколова-Горбатого председателем Ка­занской продовольственной управы Иосифом Васильевичем Ревенко. Урицкому показалось, что Ревенко вполне подхо­дил на пост главного погромщика города.
Во-первых, он возглавлял ту самую продовольственную управу, где служил'«погромщик» Леонид Николаевич Боб­ров, во-вторых, был знаком с Лукой Тимофеевичем Злот-никовым, ну а главное, начиная свою политическую карь­еру, Иосиф Васильевич имел неосторожность баллотировать­ся в четвертую Государственную думу по списку «Союза русского народа».
Особую пикантность выбору Урицкого придавало то об­стоятельство, что он был хорошо знаком с Иосифом Васи­льевичем.
180
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Подробно о характере И.В. Ревенко рассказал на след­ствии сотрудник ЧК Сергей Семенович Золотницкий.
Он познакомился с И.В. Ревенко, еще когда искал у того покровительства.
«В сентябре семнадцатого года я освободился от службы и товарищи по корпусу посоветовали мне обратиться к И.В. Ре­венко за протекцией. Ревенко обещал устроить меня»1.
Но после Октябрьского переворота дела Сергея Семено­вича пошли в гору, и опека Ревенко начала тяготить его.
«Когда я приехал из Москвы, то Ревенко спросил меня меж­ду прочим, как я выполнил там поручение Комиссии. Еще он спросил: буду ли я работать здесь? Я, конечно, обрисовал ему в общих чертах свою работу в Москве, а на второй вопрос ответил, что по семейным обстоятельствам дальше продолжать работу в Комиссии не могу. Ревенко сказал с иронией:
— Ну, конечно... Вы такой видный политический деятель...
В дальнейшем нашем разговоре Ревенко перечислил рад орга­низаций, в которых занимал первенствующее положение и как бы между прочим добавил: «Вы являетесь все-таки простым агентом Комиссии, я же являюсь членом Чрезвычайной Ко­миссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Пет­роградском Совете». Он называл тогда некоторых членов Ко­миссии, говорил, что с Урицким он большой приятель».
Ревность Иосифа Васильевича к своему протеже выгля­дит довольно смешно, но это — характер Ревенко.
«Я встречался с ним несколько раз и в Таврическом двор­це, где он был секретарем Всероссийской по делам о выборах в Учредительное собрание комиссии... Ревенко тогда имел про­пуск общий на Смольный и Таврический и вообще был там, по-видимому, важным лицом, на что мне при встречах всегда старался указывать»2.
Тщеславия в Иосифе Васильевиче Ревенко было с из­бытком и, даже оказавшись в Петроградской ЧК уже в ка­честве подследственного, он как-то по-мальчишески хваст­ливо перечисляет все свои должйости...
«В настоящее время я являюсь председателем Казанской районной управы и членом президиума бюро по переписи Пет­рограда. Кроме того, я — председатель общегородского сове­та союзов домовых комитетов гор. Петрограда, редактор-из-
1 Там же Т 3, л 68
2 Там же Т 3,л 98
181
Н. КОНЯЕВ
датель журнала «Домовой комитет», товарищ председателя совета квартальных старост 3-го Казанского подрайона, пред­седатель домового комитета дома № 105 по Екатерининскому каналу, член правления Мариинского кооператива и член про­довольственного совета Казанской районной управы»1.
Увлекшись перечислением своих должностей и званий, Ревенко вспомнил, что в 1912 году, будучи в отпуске в го­роде Николаеве, он принял участие в выборах в Государ­ственную думу по соединенному списку умеренного блока, в состав которого входили представители, рекомендуемые «Союзом русского народа» и другими конституционно-мо­нархическими организациями.
«В Городскую думу я прошел большинством голосов, а в Государственную по г. Николаеву также прошел, но в ко­нечном результате голосов мне не хватило и я был зачислен кандидатом».
Об этом в ЧК лучше было не говорить, но Иосиф Васи­льевич, поскольку он был большой приятель с Урицким, рас­сказал все. Не насторожил Иосифа Васильевича и вопрос о Злотникове.
Верный манере подчеркивать при каждом удобном слу­чае собственную значимость, он поведал обрадованному Бай-ковскому, что со Злотниковым познакомился в 1912 году во время представления царю монархических организаций, где он, Ревенко, находился конечно же по долгу службы.,.
Правда, Ревенко категорически отрицал связь с «Камор-рой», более того, как и Злотников, заявил, что Слухи о «Ка-морре народной расправы» считает «совершенно абсурдны­ми и провокационными, о которых здесь только и узнал», — но уж этого-то, будь он поумнее, Иосиф Васильевич мог бы и не говорить. Урицкий, с которым он был большой при-ятель, и сам прекрасно знал, где и что можно услышать о «Каморре».,.
Говоря об Иосифе Васильевиче Ревенко, хотелось бы под­черкнуть, что он, как и Леонид Николаевич Бобров, не про­сто персонаж придуманного Моисеем Соломоновичем Уриц­ким дела, но еще и достаточно яркий типаж.
В самом начале этой книги мы говорили, что Октябрьс­кий переворот потому и удался, что был выгоден не только большевикам, но и большинству политиков, так или иначе
1 Дело «Каморры народной расправы» Т 3, л 70 182
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
примыкавшим к партии власти. Иосиф Васильевич Ревен-ко — типичный представитель этой когорты политиков.
Читая протоколы допросов, постоянно ощущаешь скво­зящие за хвастовством и самовлюбленностью Иосифа Васи­льевича растерянность и недоумение.
Точно так же, как и более именитые сотоварищи, Ре-венко не может понять, почему его, такого умного, такого ловкого, вытеснили из коридоров власти. В принципе и сейчас вчерашний монархист готов примириться с большевиками, лишь бы продолжать «гражданское» служение, лишь бы по­дали ему хоть копеечку власти. Только зачем же, зачем его обходят здесь молодые и в подметки ему не годящиеся*кон-куренты?
«Когда я принял на себя обязанности секретаря канцеля­рии Комиссии товарища Урицкого... — не скрывая насмеш­ки, рассказывал С.С. Золотницкий, — Ревенко стал со мною мягче. Однако однажды он заметил: «Вот теперь вы на моем месте. Разница только в том, что я окончил пять высших учеб­ных заведений, а вы и среднее-то окончили ускоренно»...1
Слепота и полнейшая гражданская глухота отнюдь не частные недостатки R.B. Ревенко. Письма, изъятые у него, о которых мы говорили выше, свидетельствуют, что эти­ми же недугами были поражены многие политики того времени.
Вспомните письмо П.Н. Милюкова, который ради «пре­обладающего в стране влияния интеллигенции и равных прав евреев» пошел на прямое предательство родины, ибо обо­стренным чутьем политика ясно ощущал, что победа Рос­сии в этой войне становится неизбежной, а значит, и столь дорогим мечтам подходит конец. Даже и после Октябрьского переворота, когда он сам оказался среди жертв, не смог Ми­люков признаться в ошибке.
Точно так же, как и А.Ф. Керенский, который, престу­пая к рассказу о предоктябрьских событиях, пишет, что «По­следствием генеральского путча был полный паралич всей законодательной и политической деятельности в стране, поэтому л весь ушел в дело спасения основ демократии и за­щиты интересов России на предстоящей мирной конферен­ции победителей в войне».
И ведь не в политическом запале, не в горячке событий бьуш написаны эти слова, а в мемуарной тиши и раздумчивости.
1 Там же Т 3, л 69
183
И. КОНЯЕВ
В принципе, председатель Николаевского отделения «Со­юза русского народа» Иосиф Васильевич Ревенко должен был бы противостоять кадету П.Н. Милюкову и эсеру А.Ф. Керенскому, но это противостояние чисто внешнее, организационное, а внутренне они одинаково самовлюблен­ны, одинаково замкнуты на своих интересах.
И как личность, и как общественный деятель И.В. Ре­венко мельче и П.Н. Милюкова, и А.Ф. Керенского. И мо­жет, как раз поэтому вся подловатая сущность политиканов проступает в нем в самом неприкрытом виде.
Вот любопытный документ из дела И.В. Ревенко:
«Председатель Чрезвычайной Комиссии
по разгрузке Петрограда.
27/14 февраля 1918 г. № 94
УДОСТОВЕРЕНИЕ
На основании Отдела III Протокола заседания Чрезвы­чайной Комиссии по разгрузке Петрограда от 22/9 февраля 1918 г. предьявитель сего Иосиф Васильевич Ревенко, как слу­жащий в Канцелярии означенной Комиссии освобождается от принудительных общественных работ и мобилизации».
Мы уже рассказывали, что большевики «разгружали» Мос­кву и Петроград для того класса местечковой администра­ции, на который могли они опереться.
От кого разгружали — тоже понятно.
От офицерства. -
От русской интеллигенции.
От петроградских рабочих.
И помогал большевикам в этой разгрузке вчерашний «чер­носотенец», член руководства «Союза русского народа» Иосиф Васильевич Ревенко!
Об этом свидетельствовал и Сергей Семенович Золот-ницкий.
«В январе месяце, — рассказывал он, — когда я по службе должен был обратиться в Чрезвычайную Комиссию по раз­грузке Петрограда (Мариинскнй дворец), я к своему удивле­нию встретил его (Ревенко. — Н.К.) там тоже очевидно на высшей должности»'.
Характерно, что работал Ревенко в этой должности Не на страх, а на совесть. Вообще, сотрудничая с большевиками,
1 Там же. Т. 3,л. 69.
184
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Иосиф Васильевич достаточно убедительно (для самого себя) обосновал необходимость этого сотрудничества.
Среди бумаг, изъятых у него, есть набросок статьи1, в которой содержится попытка оправдать суровые меры, при­нятые советской властью к участникам декабрьской забас­товки служащих.
«Говорят, чиновничья забастовка вызвана тем, что боль­шевики являются якобы захватчиками власти, что они насиль­ственно свергли законно-существовавшее временное правитель­ство. Так ли это и состоятельно ли предъявляемое в этом от­ношении к большевикам обвинение?»
Отвечая на этот вопрос, автор статьи совершенно резон­но указывает, что вся история революционной власти сво­дится к последовательным ее захватам со стороны разновре­менно сменяющих друг друга ее носителей.
«В момент Февральского переворота Государственная дума была распущена, притом распущена указом, последовавшим в полном согласии с действовавшим в то время законом. Не под­чинившись ему, признав себя носительницею и источником не принадлежавшей ей, по закону, верховной власти — Дума не­сомненно совершила революционный акт, произвела насиль­ственный захват власти...
А на каком законе основано существование учрежденного в революционные дни г. Родзянкою думского комитета и не яв­ляется ли его образование выхватыванием власти у Государ­ственной думы?..
Но временное правительство первого, гучковско-милюковс-кого, состава хоть получило свое начало от Комитета Думы. Ну, а второй состав, с сохранением председательства Львова, но с участием предварительно выхолощенных от всякого со­циализма социалистов? А состав правительства Керенского? От кого получили они свои полномочия? Единственный их источ­ник — ссылка якобы на волю революционного народа».
Почему же, задается вопросом автор, чиновничество, то самое чиновничество, которое служило царской власти, при­мирилось с переворотом, а затем служило и буржуазному и коалиционному кабинетам Львова и не протестовало даже против самодержавного самовластия Керенского, вдруг за­бастовало, когда власть захватили большевики?
Вопрос риторический.
'Там же. Т. 3,л. 91-107.
Т85
Н. КОНЯЕВ
Вся статья и построена как цепь вопросов. На любое кри­тическое замечание в адрес большевиков следует вопрос: а вы сами разве иначе поступали, когда были у власти?
Отметим, что критика трех кабинетов Временного пра­вительства абсолютно справедлива, и, если бы она прозву­чала до Октябрьского переворота, возразить на нее было бы нечего. Но поскольку критика эта звучит, когда власть уже захвачена большевиками, критика Временного правитель­ства становится оправданием беззакония. Автор статьи как бы забывает, что страдают от беззакония большевиков не только буржуазные политики, сами творившие беззаконие, а русский народ.
Разбирая послание Милкжора, мы говорили, что Павел Николаевич, воруя у России победу в войне, не об интел­лигенции думал и даже не о евреях, права которых столь ревностно защищал, а прежде всего о самом себе, о своем месте в политике и коридорах власти.
Точно так же, судя по разобранному нами наброску ста­тьи, и Иосиф Васильевич Ревенко не о государе печа­лился1.
И не о русском народе.
5.
Может быть, и не стоило бы так подробно разбираться в бесхребетном политиканстве «русского патриота» Иосифа Ре­венко, но судьба его —* не только его судьба, эта судьбй 1 несет в себе тот страшный вирус, что поразил русское пат­риотическое движение в начале прошлого века.
В самом деле.
Движение «Союза русского народа» возникло в минуту j грозной опасности, нависшей над Россией в 1905 году.
Воистину народное, воистину православное, это русское] движение сумело наполнить жизненной силой казеннуютри-« аду «самодержавие, православие, народность», и не только! вывело страну из революционного кризиса, но и четко обо- ■ значило путь, продвигаясь по которому страна могла, не опа- \
1 И.В. Ревенко был членом Совета монархических съездов, a eraj супруга Ольга Альфредовна Ревенко — членом Союза русских женщин. \
136
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
саясь революционных угроз, достичь невиданного духовно­го и материального процветания.
Увы!
После кончины святого праведного Иоанна Кронштадт­ского, молитвенной (и не только молитвенной) поддерж­кой которого и скреплялось русское единство, «Союз рус­ского народа» начинает разваливаться.
Способствовало этому и активное сопротивление деятель­ности «Союза» царской администрации, которая не боялась идти тут наперекор воле самого государя, сыграли свою роль и злобные наскоки социализированной образованщины, но главная беда заключалась во внутренних нестроениях, по­разивших «Союз русского народа».
Скучно и бессмысленно описывать перипетии отношений А.И. Дубровина, Н.Е. Маркова, В.М. Пуришкевича. Дрязги, в которые погрузилось руководство русского патриотичес­кого движения, не имеют иного содержания, кроме того, что руководство движения не сумело поставить интересы России выше личных амбиций, не сумело пожертвовать ради общего дела личными пристрастиями, не нашло силы осво­бодиться от собственных обольщений и заблуждений.
И дело тут не только в жестокой борьбе за власть, кото­рая развернулась внутри «Союза русского народа».
Самое страшное, что в результате этой борьбы осмысле­ние реального исторического пути Российской империи ока­залось подменено сусальным Мифотворчеством. Вместо того чтобы реально попытаться объединить русское общество, расколотое на благородное и подлое сословия, идеологи «Со­юза русского народа» начали замазывать эти противоречия.
Образчиком такой исторической штукатурки может слу­жить речь, сказанная 19 февраля 1911 года на торжествен­ном собрании «Союза русского народа» по случаю юбилея отмены крепостного права.
Было объявлено, что не только крестьяне, но все сосло­вия долгое время были крепостными у государства, ибо этого требовали интересы Отечества. Крестьяне отличаются толь­ко тем, что позже других получили освобождение. Но те­перь все это позади и надо бороться с опасностью нового закрепощения русского народа «господином жидом».
Любопытно, что произнес эту речь Виктор Павлович Со­колов-Горбатый, которого так активно и разыскивал в мае-июне 1918 года Моисей Соломонович Урицкий.
187
Н, КОНЯЕВ
И вроде бы ни к чему полемизировать с Виктором Пав­ловичем, поскольку, как мы знаем, опасения его блиста­тельно подтвердились.
Все так.
Только ведь потому и подтвердились опасения, потому и произошла в России катастрофа 1917 года, что вплоть до са­мой революции вожди «Союза русского народа» пытались оправдать дворянское рабовладение интересами — редкост­ный цинизм! — Отечества.
Разумеется, не надо преувеличивать общественного знаг чения доклада Виктора Павловича Соколова. Не столько лю­дей и слышало его, но тут не в докладе дело, а в настрое всего общества. Вплоть до самой революции, до падения монархии повсюду висели вывески «Нижним чинам вход запрещен». .
И разве хоть одну такую вывеску снял товарищ предсе­дателя «Союза русского народа»? А ведь если бы сделал это, а не доказывал, что обращать своих соотечественников в раб­ство — это в интересах Отечества, может быть, и не при­шлось бы ему тогда бежать из этого самого Отечества от Моисея Соломоновича Урицкого.
И не нужно было бы тогда бывшему председателю Ни­колаевского отделения «Союза русского народа», бывшему секретарю Совета монархических съездов, а ныне обитате­лю камеры в «Крестах» (прием № 2998) Иосифу Василье­вичу Ревенко униженно молить Моисея Соломоновича Уриц­кого о пощаде:
«Гр. Председатель!
Я все еще продолжаю уже три месяца сидеть в тюрьме со- ' вершенно безвинно, по одному только предположению в яко­бы причастности моей к контрреволюции, хотя ни в чем перед Советской властью не повинен ни словом, ни делом.
Вся моя жизнь и деятельность с Октябрьской Революции протекала вся под полным контролем Совдепа Городского рай- < она и комиссара М.И. Лисовского в полном с ним контакте»...1
Нет.
Моисей Соломонович Урицкий не внял мольбе «большого приятеля». Сантименты были не свойственны ему, а Иосиф Васильевич Ревенко по всем показателям подходил для рас­стрела.
1 Дело «Каморры народной расправы». Т 3, л 73—74 188
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ *
Не спасла Иосифа Васильевича и смерть «приятеля». Пос­ле убийства Урицкого чекисты все равно расстреляли его.
Правда, расстреляли даже не за «Каморру», а просто так.
В постановлении, написанном почти через три месяца пос­ле расстрела, сказано:
«Иосиф Васильевич Ревенко арестован был Чрезвычайной Комиссией 22 мая с. г. по делу .«Каморры народной распра­вы». Следствием установлено, что Ревенко в организации «Ка­морры народной расправы» участия не принимал, но, как ак­тивный организатор Совета квартальных старост 3-го Казан­ского подрайона, который (Совет) ставил своей целью под видом официальной организации свержение Советской влас­ти, расстрелян по постановлению ЧК 2 сентября с. г.»1.
Это было больше похоже на насмешку.
И не только потому, что постановление принято спустя три месяца после расстрела, но и потому, что все руководи­тели Совета квартальных старост 3-го Казанского подрайо­на, за исключением Иосифа Васильевича Ревенко, были от­пущены на свободу.
В постановлении по делу секретаря Совета квартальных старост Анатолия Михайловича Баталина так прямо и напи­сано:
«Ввиду того, что теперь почти миновала надобность в за­ложниках, ЧК постановила Анатолия Баталина из-под ареста освободить и настоящее дело о нем дальнейшим производством считать законченным»2.
Читаешь постановление о расстреле Иосифа Васильевича Ревенко и словно бы видишь «мягкую, застенчивую» улыб­ку Моисея Соломоновича Урицкого, сумевшего даже с того света порадеть «большому приятелю».
Недешево стоило место в избирательном списке «Союза русского народа» по городу Николаеву.
Расплачиваясь за него в 1912 году, Ревенко «покрыл не­которые расходы этих организаций, как по выборам, так и в частности, за что был избран почетным членом и попечи­телем бесплатной начальной школы Союза русского народа.
Ну а теперь Ревенко пришлось выложить за место в из­бирательном списке «Союза русского народа» саму жизнь,
1 Там же Т 3, л 177.
2 Там же. Т. 4, л 9
189
Н. КОНЯЕВ
ибо иной валюты от лиц, записанных Урицким в «черносо­тенцы», в Петроградской ЧК не принимали!
Рассказ о безрадостной, но вполне заслуженной судьбе И.В. Ревенко мне бы хотелось завершить словами Василия Шульгина, сказавшего:
«Мы хотели быть в положении властителей и не властво­вать. Так нельзя. Власть есть такая же профессия, как и вся­кая другая. Если кучер запьёт и не исполняет своих обязан­ностей, его прогонят. Так было и с нами — классом властите­лей. Мы слишком много пили и ели. Нас прогнали. Прогнали и взяли себе других властителей, на этот раз «из жидов». Их, конечно, скоро ликвидируют4. Но не раньше, чем под жидами образуется дружина, прошедшая суровую школу».
В каком-то смысле эти слова Шульгина оказались про­роческими.
И.В. Сталину в результате еврейско-кавказской войны в политбюро действительно удалось если не «ликвидировать», то во всяком случае поубавить число иноплеменных «влас­тителей». Постепенно страна начала приходить в себя,' но к этому времени верхушка власти вновь впала в греховное ни­чегонеделание, и снова ее изгнали, и снова все повторилось в соответствии с рецептом Шульгина...
Только вот вопрос: образуется ли и теперь прошедшая суровую школу дружина, которая сможет изгнать новых пра­вителей?
Или же мы все обречены, всей страной, на гибель?
6.
В июне вместе с белыми ночами наступили в Петрограде, черные дни.
Гомеопатические хлебные пайки делали свое дело —- смолк > хохот революционной улицы, темными от голода стали гла­за у прохожих. И с каждым днем все отчетливее замаячил над городом зловещий призрак холеры.
Когда перелистываешь подшивки петроградских газет,^ буквально ощущаешь надвигающееся на город безумие. Сре­ди новостей политики, среди сообщений с фронтов — не- \ большие заметки:
«Строится трупная машина»1
1 Крематорий.
190
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
«Китайцы в городе едят детей»
«Из-за голода бросилась под поезд Варя Эристова — жена офицера»
А рядом?
«В двух шагах ходьбы от участка мне бросился в глаза освещенный ряд окон кафе... Вид зала поразил меня. Его заливал необычный свет мощных электрических ламп — свет яркий, белый, ослепительный. У меня зарябило в глазах от красок.
Мундиры синие, красные, белые — образовывали цветную радостную ткань. Под сияющими лампами сверкало золото эполет, пуговиц, кокард, белокурые молодые головы, черный блеск крепко вычищенных сапог светился недвижимо и точно. Все столики были заняты германскими солдатами. Они кури­ли длинные черные сигареты, задумчиво и весело следили за синими кольцами дыма, пили много кофе с молоком. Их уго­щал растроганный рыхлый старый немец, он все время зака­зывал музыкантам вальсы Штрауса и «Песню без слов» Мен­дельсона.
Крепкие плечи солдат двигались в такт с музыкой, светлые глаза их блистали лукаво и уверенно. Они охорашивались друг перед другом и все смотрели в зеркало. И сигары, и мундиры с золотым шитьем совсем недавно были присланы им из Герма­нии. Среди немцев, глотающих кофе, были всякие: скрытные и разговорчивые, красивые и корявые, хохочущие и молчали­вые, но на всех лежала печать юности, мысли и улыбки — спо­койной и уверенной»1.
5 июня в Петрограде хоронили Г.В. Плеханова. На этих похоронах большевики окончательно порывали с былыми соратниками. Никто из большевиков на похороны Плехано­ва не пошел.
«На похороны ихнего Плеханова, — объяснил это реше­ние Г.Е. Зиновьев, — несомненнр, выйдет вся корниловская буржуазия. Для нас Плеханов умер в 1914 году».
9 июня советское правительство объявило об обязательной воинской службе, а 11 июня ВЦИК принял декрет об орга­низации комитетов деревенской бедноты (комбедов). Главной задачей этих комитетов была помощь местным продоволь­ственным уполномоченным в отыскании и изъятии у кула-
1 Исаак Бабель. Вечер // Конармия. М.: Правда, 1990. С. 179. (Впер­вые Новая жизнь. 1918. 21 мая).
191
Н. КОНЯЕВ
ков запасов зерна. Комбедам поручалось распределение пред­метов первой необходимости и сельскохозяйственных орудий.
Считается, чго этот декрет спас советское правительство от восстания крестьян. Каждая деревня оказалась ввергнута в собственную внутреннюю борьбу, и это сделало невоз­можным всеобщее крестьянское движение против больше-' вистского правительства.
Как с крестьянами, вели себя большевики и с ближай­шими соратниками — эсерами. Участие меньшевиков и пра*-вых эсеров в чехословацком мятеже дало возможность боль- щ шевикам совместно с левыми эсерами провести совместную акцию их наказания.
14 июня Совет народных комиссаров издал декрет об ис­ключении из всех местных Советов меньшевиков и эсеров, а на следующий день было проведено постановление об ис­ключении представителей этих партий из состава ВЦИК.
У власти в стране остались всего две партии, и левые эсе­ры (во всяком случае их лидеры) были вполне довольны таким положением дела. Известны слова Марии Спиридо­новой, заявившей, что порвать с большевиками — значит порвать с революцией.
Другое дело большевики.
Власть — вся целиком! — была нужна им, чтобы уцелеть, срочно требовалось принять разработанную при участии В.И. Ленина Конституцию РСФСР, а для этого надо было иметь на съезде уверенное большинство.
Сохранялись и идейные разногласия.
Если у эсеров еще оставались какие-то идеалы, то для большевиков смысл революции уже давно свелся к защите революции, то есть самих себя1. И в борьбе за власть, на s пути уничтожения многопартийной системы они не собира­лись останавливаться на двухпартийное™.
В Петрограде на июнь были назначены новые выборы в Петросовет.
«Буржуазия», разумеется, к выборам не допускалась, и основная борьба за депутатские мандаты развернулась меж­ду эсерами и большевиками.
Г.Е. Зиновьев не мог не знать, что гражданская война уже началась, что отборные латышские части сумели втя-
1 Точно так же, как для команды нынешних президентов смысл демократии
192
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
нуть в вооруженный конфликт чехословацкий корпус, но с поразительным бесстыдством он кричал, брызгая слюной, на митингах: «Если правые эсеры возьмут власть, то на рус­ской территории начнется кровавая бойня разных народов, так как эти господа должны будут возобновить военные опе­рации согласно их оборонной программе! А вы знаете, това­рищи, что значит для страны, когда на ее территории сра­жаются чуждые народности? Полное опустошение и смерть вас тогда ожидают!»
Что значит для страны, когда на ее территории сражают­ся чуждые народности, демонстрировали сами большевики.
Мы уже говорили, что дело «Каморры народной распра­вы» было задумано Зиновьевым, Урицким и Володарским как мероприятие, способствующее консолидации еврейско­го населения Петрограда перед угрозой якобы надвигающих­ся погромов.
В принципе, свою пропагандистскую роль дело «Камор­ры» уже сыграло, чекисты кое-как смастерили нечто похо­жее на антисемитский заговор, и теперь надо было завер­шать это дело, как завершил, спрятав в кровь все концы, дело «Союза защиты Родины и свободы» Феликс Эдмундо-вич Дзержинский.
Но Дзержинский был «человеком взрывчатой страсти, его энергия поддерживалась в напряжении постоянными элек­трическими разрядками расстрелов», а Моисей Соломоно­вич Урицкий, по словам Г.Е. Зиновьева, был «один из гу­маннейших людей нашего времени, неустрашимый боец, че­ловек, не знавший компромиссов», но вместе с тем «добрейшей души».
И вот вместо того чтобы расстрелять всех арестованных, как это сделал бы Феликс Эдмундович, «добрейшей души» Моисей Соломонович, сдерживая раздражение, продолжал по просьбе товарища Зиновьева кропотливо «перебирать лю­дишек» в Петрограде.
Петроградские чекисты хватали офицеров из полка охра­ны Петрограда, представителей союза квартальных старост,а чекист Иосиф Фомич Борисенок вломился даже в бюрочастного розыска. *
Непонятно, какую контрреволюцию и антисемитизм рас­считывал он найти там, но это и неважно, потому что в бюро частного розыска Иосиф Фомич увидел мешок сахару и, позабыв от жадности все наставления, арестовал служа-
7-9536 193
Н. КОНЯЕВ
щих бюро как спекулянтов, а сахар реквизировал в пользу Петроградской ЧК...
По просьбе Григория Евсеевича Зиновьева Моисей Со­ломонович Урицкий превратил дело «Каморры народной рас­правы» в своеобразное сито, через которое можно было пе­ретряхнуть все русское население Петрограда.
О серьезности этих намерений свидетельствует тот факт, что уже в начале июня был отпечатан стандартный бланк:
• К делу................................ «Каморра нар. распр.» от
............................ 1918 г.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
Гражданин...... был арестован Чрезвычайной Ко­миссией по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Пет­роградском Совдепе по ордеру названной Комиссии от«....».................. с/г за №...... как заподозренный в при­надлежности к контрреволюционной организации «Каморры на­родной расправы».
Произведенным Комиссией следствием путем тщательного просмотра его деловых бумаг и переписки и допросов его и
других лиц установлено, что гражданин........................ никакого
отношения к вышеозначенной погромной организации не име­ет.
На основании вышеизложенного Чрезвычайная Комиссия постановила:
1. Гр........ ,... от предварительного заключения освобо­дить 1918 года;
2. Настоящее дело о нем производством прекратить и сдатьв архив Комиссии.
«....»................ 1918 г. Председатель:
№.................... Следователь»:
Разумеется, неверно было бы думать, что счастливец, фа­милию которого после долгих месяцев, проведенных в ка­мере «Крестов» или подвалах на Гороховой, заносили в за­ранее отпечатанный бланк, прощался с чекистами навсегда.
Нет.
С каждого брали подписку о невыезде.
Прослеживая дальнейшую судьбу освобожденных от от­ветственности по делу «Каморры народной расправы», ви­дишь, 4jo многие из них через месяцы, а иногда и через годы снова возвращались в чекистские застенки.
Да и на свободе, как мы видим по материалам дела, Мои­сей Соломонович Урицкий заботливо продолжал опекать тех своих подследственных, на кого он положил глаз.
194
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
У арестованных чекистами офицеров полка по охране Пет­рограда Владимира Борисовича Никольского И Николая Алек­сандровича Шлетынского были обнаружены явно контрре­волюционные стихи:
Терпенья переполнилась нашего мера, Народ с нас погоны сорвал. Он званье святое — бойца-офицера В вонючую грязь затоптал1.
И все-таки офицеров, вписав их фамилии в стандартный бланк и изъяв у них только эти стихи да еще золотые вещи, отпустили.
И судьба их могла бы служить доказательством того, что и подручные товарища Урицкого не лишены были некоего гуманизма, если бы не сохранился в деле еще один любо­пытный документ...
«Председателю ЧК Урицкому.
РАПОРТ.
Доношу, что бывшие лица командного состава Николай Шлетынский и Владимир Никольский еще до полунения Ва­шего распоряжения гг. № 2984 от 8-го июня с. г. исключены из списков полка 31 мая с. г.
Командир полка по охране города Петрограда»2.
Здесь надо вспомнить, что оба офицера говорили на доп­росах об «исключительно стесненном материальном поло­жении», заставившем поступить в полк, и конечно же оста­вить их без работы, лишить их за любовь к стихам после­дних средств к существованию что-нибудь да значило
Но с другой стороны: а как же иначе?
Моисей Соломонович понимал, что контрреволюционе­ров для «настоящей кристаллизации», то бишь для граждан­ской войны, надо воспитывать, а не ждать, пока эти самые контрреволюционеры появятся...
И все-таки поразительно, что, и охваченный «экстазом», мы опять пользуемся гениальным выражением Максима Горького, чекистской работы, товарищ Урицкий нашел вре­мя для сочинения распоряжения № 2984!
И все-таки поразительно (это ведь Урицкий так поста-* вил ЧК!), что командир полка не стал дожидаться офици-
1 Дело «Каморры народной расправы» Т 4, л 96
2 Там же Т 4, л 95
195
Н. КОНЯЕВ
ального распоряжения Урицкого, а уволил офицеров сразу, как только их арестовали!
А офицеры что ж...
Как это было написано в «Молитве из действующей ар* мии», изъятой у Николая Шлетынского?
Христос Всеблагий, Всесвятой, Бесконечный, Услыши молитву мою, Услыши меня, мой Заступник Предвечный, Пошли мне погибель в бою. .
И еще там страшная строчка была: «Нам смерть широко открывает объятия. .» Вот в эти объятия и подталкивал мо­лоденьких офицеров Моисей Соломонович Урицкий.
Так.. Между делом..
В «экстазе», как выразился бы писатель Максим Горь­кий, русофобии и человеконенавистничества.
7.
У несчастных обитателей застенков Моисея Соломонови­ча Урицкого оставались на свободе отцы и матери, братья и сестры, дети и жены. Наконец, оставались просто близкие люди и сослуживцы, жизнь которых тоже менялась с этими арестами.
«Так как от моего заключения зависит состояние приюта, богадельни и домов Комиссариата призрения, переданных мне в заведование Отделом социальной помощи, то я очень прошу указать хотя бы приблизительный возможный срок моего ос­вобождения, чтобы я мог решить, как мне поступить в даль­нейшем с указанными учреждениями»...
Документами, подобными этому, пестрит дело «Камор-ры народной расправы». И вообще, когда читаешь его, труд­но отделаться от впечатления, что многие аресты и изъятия производились специально, чтобы затруднить и без того не­легкую жизнь петербуржцев.
Видимо, тут генеральная линия Моисея Соломоновича на принудительное ускорение «кристаллизации» удачно со­вмещалась со стремлением рядовых чекистов к «превосход­ной» жизни
В уже упомянутом нами рассказе «Дорога» Исаак Бабвль
196
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
сообщает, что после разговора с Урицким «не прошло и дня, как все у меня было, — одежда, еда...».
Откуда бралась еда в голодном городе, становится по­нятно, когда просматриваешь ордера на аресты, подписан­ные Урицким.
Моисей Соломонович требовал, чтобы при арестах изы­мались документы, деньги и золотые вещи. Чекисты, про­водившие обыски, как это видно из протоколов, изымали еще и продукты питания, а также вино и вообще понравив­шиеся им предметы обихода.
И действовали они так по благословению самого Григо­рия Евсеевича Зиновьева, который 29 мая на экстренном за­седании Петросовета сказал: «Если и нужно будет кого-ни­будь перевести на солому, то в первую голову мы переве­дем на солому буржуазию»1.
Так вот, если же прибавить к этому тревогу за судьбу брошенного в застенок родственника, положение ограблен­ных людей становилось воистину трагическим. Даже доку­ментов, чтобы устроиться на работу и как-то прокормить себя, чекидты не оставляли им.
И все-таки многие и в этой бесчеловечной ситуации на­ходили в себе силы оставаться людьми. Продавая последнее, собирали они передачи арестованным родственникам, писа­ли прошения, нанимали адвокатов...
Обойтись без рассказа о судьбе этих людей в нашей кни­ге нельзя, потому что их страдания и муки неотъемлемы от жизни Петрограда в июне 1918 года...
Мужа Анны Яковлевны Мухиной арестовали в ночь на 22 мая, когда были произведены основные аресты по делу «Каморры народной расправы».
Об этом свидетельствуют прошение поверенного В.И. Бу-лавина: «В ночь на 22 мая в квартире своей был арестован веритель мой Василий Петрович Мухин...» — и сами чекис­ты в постановлении о прекращении дела Мухина в связи с расстрелом его: «Василий Петрович Мухин был арестован 22 мая 1918 года»2.
Однако, как мы и говорили, в этом же томе вшит ор­дер на арест В. Мухина и «других мущин», датированный 3 июня3.
1 Петроградская правда 1918 29 мая
2 Дело «Каморры народной расправы» Т 3, л 63
3 Там же Т 3,л 22
197
Н. КОНЯЕВ
Видимо в суете того июньского дня Моисей Соломоно­вич позабыл даже, что Василий Петрович Мухин уже арес­тован, и подмахнул товарищу Юссису ордер № 352 на его новый арест...
Спешка ли, растерянность ли заставили Урицкого послать своих подручных арестовывать уже арестованного человека — мы не знаем. Однако, почему Урицкий выбрал именно Ва­силия Петровича Мухина на роль финансиста погромщи­ков, попытаемся понять.
Ну, во-первых, Мухин был достаточно богатым челове­ком.
Во-вторых, он был знаком с Л.Т Злотниковым. Злотни-ков заходил к Мухину, прочитав объявление о сдаче внаем комнаты...
Конечно, В.П. Мухин твердил на допросах, дескать, ни­каких денег Злотникову ни через Егорова, ни лично не да­вал...
— Таких сумм, как вы указываете, я не давал... — гово­рил он Байковскому. — Да и что теперь на двести или че­тыреста рублей можно сделать? Я человек состоятельный, и если бы дал, тб дал бы гораздо больше!
Наверное, Байковский, хотя у него, как у чекиста, и не возникало нужды покупать продукты самому, мог все же знать, что на двести рублей в Петрограде в мае 1918 года можно было купить по случаю килограмма три сахара, но организовать на эти деньги погромную организацию конеч­но же было затруднительно.
Впрочем, какое это имело значение?
Ведь ни Урицкий, ни тем более Байковский не предпо­лагали, что дело «Каморры народной расправы» кто-то бу­дет потом изучать, поэтому и нужды изображать правдопо­добие они не ощущали...
Они подходили к делу с другой стороны.
Мог Мухин дать деньги?
Мог...
В дело вшито прошение рославльских гимназисток:
«Принимая во внимание, что мы, ученицы 2-й Рославль-ской гимназии, своим образованием обязаны Василию Пет­ровичу Мухину, который построил здание гимназии, дал средства на нее, многих из нас содержит на своих стипен­диях, мы не можем оставаться равнодушными к судьбе че-
198
гибЪль красных моисеев
ловека, таким щедрым образом облагодетельствовавшего бедноту города Рославля»1.
Гимназия, конечно, не погромная организация, но и в боль­шевистскую концепцию устроения России она тоже не впи­сывается... Зачем содержать на стипендиях гимназисток, если эти деньги могут быть использованы на нужды чекистов?
Вероятно, это соображение и решило судьбу миллионера.
Но вернемся к Анне Яковлевне Мухиной...
Она, разумеется, даже не догадывалась, что судьба ее суп­руга, которого она, несмотря на большую разницу в возра-сте^и любила, и уважала, предрешена Моисеем Соломоно-^вичем.
После ареста мужа она осталась с тремя детьми, старше­му из которых было восемь лет, практически без средств и вынуждена была отпустить и француженку-гувернантку, и кухарку, и няню.
Кроме того, жить одной ей было и небезопасно.
В.В. Мирович, задержанный в конце июня на квартире у Мухиной, рассказал, что Анна Яковлевна просила его «заходить к ней каждый день, чтобы оградить от различ­ных людей, желающих воспользоваться ее тяжелым поло­жением»2.
Как можно понять из документов, осббенно досаждал Анне Яковлевне некий коммунар Штрейзер, который под видом устройства «засад» то и дело вламывался в квартиру.
И только поражаешься мужеству этой женщины: остав­шись без средств, с малолетними детьми на руках, она на­ходит в себе силы хлопотать о муже.
«Мой муж — хороший семьянин, чуждый какой бы то ни было политики, скромно жил со мною и малолетними детьми...
Вся его жизнь — как на ладони и мне прекрасно известна.
Он много отдавал времени заботам о своей семье, воспита­нию своих детей. Еще он состоял попечителем гимназии в г. Рославле Смоленской губернии, часто ездил туда по служеб­ным обязанностям, принимал глубоко к сердцу интересы уча­щейся молодежи во вверенной гимназии.
Состояние его здоровья таково, что, в связи с преклонным возрастом, делает для жизни опасным долгое заключение, ко­торому он подвергается...
1 Там же
2 Там же Т 1,л 140
199
Н. КОНЯЕВ-
Очень прошу вас, отпустите моего мужа на мои поруки»1.
Урицкий, получив это прошение, принял Анну Яков­левну и долго беседовал с ней.
И это тоже понятно. Среди различных документов, вши­тых в дело Мухина, есть и нацарапанные — не коммунаром ли Штрейзером? — анонимные записочки, примерно одно­го содержания: «Где деньги Мухина находятся, известно француженке и жене».
Как же после этого мог не принять Моисей Соломоно­вич гражданку Мухину? Чтобы выяснить, где находятся деньги, он принял ее и — более того! — разрешил свидание с мужем.
«Она нашла мужа своего в ужасном состоянии, — описы­вает это свидание поверенный В.И. Булавин. — Он обратил­ся в полутруп, его хроническая сердечная болезнь и расшире­ние суставов в заключении обострились и дальнейшее его со­держание под стражей, конечно, повлечет за собой смертельный исход. Нравственное состояние его ужасно, он беспрерывно плачет. Конечно, по существу обвинения Мухин ничего объяс­нить не мог своей жене, говоря лишь, что он ни в чем не вино­вен»...2
После этого свидания состоялась вторая встреча Моисея Соломоновича Урицкого с Анной Яковлевной Мухиной.
Увы... Анна Яковлевна разочаровала его. Она так и не су­мела выведать у мужа, где его деньги.
Вернее, и не попыталась даже выведать.
Увидев своего несчастного супруга, она разрыдалась и по­забыла про все наставления Моисея Соломоновича...
Анна Яковлевна дарке и не понимала, о чем спрашивает ее шефНПетроградской ЧК. Чрезвычайно огорчившись, Мо­исей Соломонович отпустил гражданку Мухину. Каково же было его удивление, когда на следующий день ему подали новое прошение.
«Товарищ Урицкий!
Прежде чем написать Вам это письмо, я очень много дума» ла. Думала о том, поймете ля Вы меня и исполните ли мою просьбу, эти строки — незаметное, но дышащее глубокой ис­кренностью письмо, письмо к Вам, как к доступному челове-
1 Там же. Т.З, л. 37.
2 Там же. Т. 3, л. 44.
200
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
ку, как к товарищу9 к которому можно обратиться с просьбой свободно, без страха.
Быть может, после первого Вашего приема я не решилась бы больше никогда обратиться к Вам, надоедать Вам, но пос­ле же второго разговора с Вамп я решаюсь поговорить с Вами откровенно, как с добрым товарищем.
Моя просьба заключается в том, чтобы освободить моего старого, больного мужа, Василия Петровича Мухина, кото­рому такое долгое заключение, думаю, будет не перенести.
Горячо прошу Вас исполнить мою просьбу, во-первых, по­тому, что он совершенно невиновен, а во-вторых, хочу его спа­сти в благодарность за то, что он когда-то меня, дочь бедного труженика-пекаря, а также всю мою многочисленную до край­ности бедную семью спас от голодной смерти, и впоследствии женился на мне, поднял на ноги моих сестер и братьев, помо­гал старым, больным, совершенно бедным родителям, которые ведь и до сих пор только и живут благодаря его помощи.
Еще раз прошу Вас, товарищ Урицкий, исполните мою го­рячую искреннюю просьбу — освободите его во имя его тяже­лого, болезненного состояния, во имя малолетних детей моих, меня и моих бедных родителей, могущих остаться без крова и куска хлеба, т:к. у меня ничего нет... Умоляю, не оставьте моей просьбы, а дайте возможность дочери бедного тружени­ка отблагодарил» своего мужа этим освобождением за все добро, им содеянное мне и моим родным.
Во исполнение моей просьбы буду вечно Вам благодарна.
Гражданка Анна Мухина»1.
Легка представить себе изумление Моисея Соломонови­ча, прочитавшего это послание.
Ай-ай-ай... Эта глупая русская женщина даже и не поня­ла, чего он добивался от нее... Она даже не сумела выпытать -у своего старого мужа, где его деньги! А ведь он, Моисей Соломонович, объяснял ей, что немножко из этих денег он, может быть, даст и ей с детьми...
От возмущения бутерброд, который кушал товарищ Уриц­кий, вывалился из пальцев, и на прошении осталось жир­ное пятно. Моисей Соломонович поставил стакан с чаем на бумагу — этот след тоже сохранился на документе! — протер платочком жирные пальцы и, заправив за ухо засаливший­ся шнурок пенсне, начертал на прошении: «К делу!»
1 Там же. Т.З, л. 47.
201
Н. КОНЯЕВ
Более прошений от Мухиной в Петроградской ЧКуже не принимали.
Да и зачем?
Ведь деньги Мухина отыскались — они лежали в банках.
Следствие, таким образом, было завершено.
Об этом и сообщили Анне Яковлевне Мухиной в конце 1918 года.
«После установления следствием преступления Мухина на капиталы его, находящиеся в Народном банке, наложен был арест, сам же Мухин по постановлению ЧК 2 сентября с. г. расстрелян.
На Ьсновании вышеизложенного Чрезвычайная Комиссия определяет: капитал В. Мухина, служивший средством борь­бы с Советской властью и находящийся в Народном (бывшем Государственном) банке и во 2-м отделении Народного (быв­шего Московского купеческого) банка, конфисковать, нало­женный на него арест снять и деньги перевести на текущий счет Чрезвычайной Комиссии и настоящее дело дальнейшим производством считать законченным.
Копию настоящего постановления через домовую админис­трацию вручить Анне Яковлевне Мухиной, бывшей жене рас­стрелянного».
Вот, пожалуй, и все, что можно рассказать о «бывшей жене расстрелянного» Василия Петровича Мухина, просив­шей Моисея Соломоновича Урицкого как товарища, к ко­торому можно обратиться с просьбой свободно, без страха, отпустить больного мужа ей на поруки.
8.
Если мы сравним биографии Василия Петровича Мухина и Захария Петровича Жданова, также арестованного в эти июньские дни по делу «Каморры народной расправы», то обнаружим в этих биографиях «основного исполнителя» и «дублера» немало сходного.
Как и Мухин, Захарий Петрович Жданов был весьма со­стоятельным человеком. До 1913 года он даже держал в Пе­тербурге банковский дом «Захарий Жданов».
Другое дело, что Мухин был богат от рождения, суще­ствовал «на личные средства, доставшиеся от отца, кото­рый в свою очередь получил их тоже от своего отца», а За-
202
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
харию Петровичу Жданову в жизни пришлось пробиваться к финансовому успеху своими собственными силами.
«Я происхожу из крестьян Ярославской губернии, тринад­цати лет отроду был привезен в Петроград. Образование по­лучил на медные пятаки... — рассказывал он на допросе. — Я «сам себя сделал». Исключительно своим трудом, своею рус­скою сметкою достиг до верхов коммерческого благополу­чия»...1
Это, однако, не помешало им одинаково распорядиться своими состояниями.
Василий Петрович Мухин основные свои средства вло­жил в женскую гимназию и коммерческое училище для мальчиков в городе Рославле Смоленской губернии. Точно такие же планы были и у Захария Петровича Жданова.
«В отобранных у меня при аресте бумагах находится со­ставленное мною шесть лет назад завещание на случай моей смерти. По прочтении завещания Вы, господин председатель, убедитесь, что все свое состояние без остатка я возвращаю народу, из которого вышел и выбился. Я назначаю состояние исключительно на нужды просвещения».
Видимо, это обстоятельство и возмутило Моисея Соломо­новича Урицкого, считавшего, что для русского народа орга­ны ЧК более необходимы, нежели какое-то просвещение.
Состояния Мухина и Жданова необходимо было переве­сти на текущий счет Петроградской ЧК, а не расфукивать по пустякам... И поскольку «экстаз» чекистской работы все­гда совмещался в Моисее Соломоновиче с редкостной прак­тичностью, выработанной еще с юношеских лет, когда ре­волюционную деятельность он совмещал с семейным биз­несом в лесной торговле, он и сейчас живо смекнул и определил Мухина главным финансистом погромщиков.
Ну а Захарию Петровичу Жданову — все должно быть пре­дусмотрено в деле! — отводилась роль «дублера»...
Разумеется, Захарий Петрович и не подозревал до поры, на какую роль готовят его. Через два с половиной месяца заключения он напишет в заявлении на имя Урицкого:
«Хотя никакого обвинения до сего времени не предъявлено, однако из проходившего в Вашем кабинете, при свидании с женой, разговора я узнал, что меня обвиняют в пожертвовании на некую погррмную организацию, под фирмой «Каморра на-
1 Там же Т 2, л 82
203
Н. КОНЯЕВ
родной расправы». По этому поводу я позволю себе обратить Ваше внимание на следующее:
1.0 существовании погромной организации, названной вами, я впервые узнал в арестном помещении на Гороховой, 2 <...>
6. Погромщиком я никогда не был... Будучи антисемитом, а тем паче погромщиком, нельзя всю рабочую жизнь прово­дить среди евреев. Между тем вся моя жизнь, все мои ком-мернеские обороты я веду только с евреями, работая на бир­же, где евреев девяносто пять процентов общего состава, — и за все время никто и никогда меня погромщиком не считал»1.
Неосведомленность Захария Петровича по поводу финан­сирования им «Каморры народной расправы» не должна удив­лять нас. Ведь Василий Петрович Мухин тоже только бес­прерывно плакал и «по существу обвинения ничего объяс­нить не мог своей жене, говоря лишь, что он ни в чем не виновен».
Не блещет оригинальностью и аргументация З.П. Ждано­ва в пользу своей непричастности к погромщикам из «Ка­морры».
Тут надо отметить, что даже когда обвинение и не было сформулировано, все допросы велись так, что подследствен­ный должен был доказывать, чего хорошего он сделал для евреев в своей жизни.
И доказывали.
Вернее, пытались доказать.
«Лучшим доказательством того, что я чужд всяких антисе­митских выступлений, служит то, что я, составляя списки счет­чиков в предстоящую перепись, включил в число счетчиков служащих управы, среди которых есть и евреи»...2
Выходило смешно, глупо, а главное, как-то унизитель­но, но ведь именно этого и добивался Моисей Соломоно­вич от арестантов.
Факта знакомства со Злотниковым Захарий Петрович не отрицал: «Эта фамилия мне известна... Однажды я прихожу домой и мне подают записку, принятую по телефону, в ко­торой сказано, что Злотников просит указать время, в ко­торое я мог бы его принять, но по какому делу, я совер­шенно не знаю. Никакого свидания я ему не назначил и конечно не принял, так как на следующий день уехал на
1 Там же. Т.2, л. 81.
2 Там же. Т. 1,л. 20.
204
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
источник, но если бы не уехал, то тоже не назначил бы, так как в последнее время почти никого не гфинимаю, в особенности со свежей фамилией...»1. Однако судьба его сло­жилась в Петроградской ЧК иначе, нежели судьба Василия Петровича Мухина.
Если Мухина расстреляли, то Захария Петровича с ми­ром отпустили на волю.
Это так не похоже на Урицкого и его помощников, что приходится заново перечитывать документы следственного дела З.П. Жданова в попытке понять, чего же такого хоро­шего он сделал для евреев, что сумел пронять несгибаемых чекистов...
Секрет спасения Захария Петровича, как мне кажется, сформулирован в той самой выделенной нами фразе, где он говорит, что, дескать, все свои коммерческие обороты вел только с евреями.
На первый взгляд ничего особенного тут нет, если рас­сматривать эту фразу в общей тональности допросов.
Но есть в ней и иной смысл.
Скромно, как бы между прочим, сообщает Захарий Пет­рович Моисею Соломоновичу, что всю жизнь проработал среди евреев-биржевиков и кое-чему научился у них.
И эти слова не были блефом.
Уже на втором допросе Жданов пустился в обстоятель­ный рассказ о попытке шантажа его, предпринятой задолго до революции. На первый взгляд рассказ выглядит наивным и глуповатым, однако наберемся терпения и послушаем его от начала до конца...
«В свое время, кажется, в 1916 году, во время завтрака в ресторане (Мойка, 24) я был вызван к телефону...
«Вас спрашивает или, иначе, говорит Вам неизвестная. У меня есть срочное к Вам дело, и усердно прошу дать мне свидание».
На мое замечание, что я никого на квартире не принимаю и дать ей свидание не могу, но в крайнем случае, если я ей необходим, пусть она приедет в ресторан, где я сейчас завт­ракаю, и я ей дам 10—15 минут для беседы, моя собеседни­ца, назвавшаяся на этот раз Раковскою, ответила на это сле­дующее:
«Господин Жданов, по некоторым соображениям, о кото­рых я доложу Вам при свидании, быть в ресторане Донона
Там же Т.2, л. 71.
205
Н КОНЯЕВ
мне неудобно. Бели вы не можете принять меня у себя на квар­тире и не хейгите приехать ко мне на квартиру, я прошу вас приехать в ресторан Палкина. Но войдите не в общий зал, а в кабинет с подъезда Владимирской улицы, где я вас буду ожи­дать».
Мне показалось, что разговор носит искренний характер, барыня говорит взволнованно, в свидании со мной видит свое спасение, и, ввиду того, что в тот период у меня моими служа­щими была произведена растрата, расследованием которой я занимался, у меня мелькнула мысль, нет ли тут связи с рас­тратой... Я согласился на предложение
Раковской я сказал, что буду через полчаса.
Окончив завтрак, я сел в автомобиль и подъехал к ресто­рану Палкина с Владимирской улицы. Войдя во второй этаж, спросил у человека, где меня ожидает Раковская.
«Пожалуйте здесь!» — ответил человек и отворил дверь в первый кабинет по правую руку от входа.
Я увидел молодую женщину, достаточно красивую, кото­рая приподнялась с кресла и, назвав себя Раковскою, попро­сила сесть. Человек вышел, и я остался с Раковской наедине.
На мой вопрос: «На что я вам необходим, сударыня, как вы изволили говорить по телефону?» — Раковская ответила: «У меня к вам совсем небольшое дело, и вы, надеюсь, исполните его. Мне просто нужны деньги, и я думаю их получить у вас».
Предположив, что передо мной женщина, возможно, очу­тившаяся в неприятном, стесненном положении, я не придал значения странной форме просьбы.
Я спросил: «Какая сумма Вам нужна, сударыня?» — пред­полагая, что дело идет о ста-двустах рублях. Я хотел дать таковые, но Раковская сказала: «Мне нужно 25 тысяч руб­лей, и вы должны дать мне их».
На этот раз я понял, что передо мной, по-видимому, шан­тажистка.
Отвергнув ее предложение, я сказал, что ее номер успеха иметь не может, я ее не знаю, но вижу, что она принадлежит к авантюристкам.
Отворив дверь, я пригласил официанта и рассказал ему, в чем дело. Затем сел в автомобиль и поехал к себе на кварти­ру. Через полчаса ко мне на квартиру позвонил местный при­став, лично меня знавший, и сказал буквально следующее:
«Сейчас в наш участок явилась некая Раковская и просила составить протокол о том, что сегодня по предложению своего
206
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
сожителя 3. Жданова она явилась в ресторан Палкина для объяснения, но последний избил ее».
Я рассказал приставу, в чем дело, и он предложил мне при­ехать в сыскное отделение и заявить там о случившемся. Я по­ехал в сыскное, меня принял помощник начальника Игнатьев (ныне, кажется, состоит помощником начальника милиции). Я рассказал ему все дело.
«Не Раковская ли это была?»
«Да, Раковская...» — ответил я.
Игнатьев вышел из кабинета и возвратился с кипой дел в синей папке.
Открыв папку, он дал мне прочесть первое дело. Их, пола­гаю, было несколько десятков. Дело было надписано: по об­винению Раковекой и Раковского в шантажном вымогатель­стве, кажется, у И. Александрова.
Я сказал Игнатьеву: «В чем же дело? Отчего эти господа не сидят? У вас столько дел о них, и все они, как я полагаю, точные сколки один из другого...»
На это Игнатьев мне ответил: «Дело в том, что Раковский состоит агентом охранной полиции, дает, по всей вероятнос­ти, ценные сведения по службе и как-то устраивается так, что при следствии все дела разрешаются в его пользу».
Во всяком случае, Игнатьев обещал мне вызвать обоих Ра-ковских и, составив о всем протокол, направил к следователю...
Что сталось с делом далее, не знаю.
Раковские более меня, как и сказал мне Игнатьев, не бес­покоили в течение двух-трех месяцев, но после этого на меня посыпался целый ряд писем с просьбами Раковекой помочь ей. Требования доходили до 25 рублей. Все письма, а после­днее, не прочитывая, я отсылал в сыскную полицию. Месяца через два меня совершенно оставили в покое.
В день моего ареста и доставления на Гороховую. 2« в ка­меру 97. я встретил Раковского. но в то время не мог пред­ставить, что он привлекается по делу, в котором подозревает­ся мое участие. Но вчера прибывший из «Крестов» Баталии передал мне, что Раковский привлекается по этому же делу — вот тут и явилось у меня предположение, а не стал ли я жер­твой сговора бывшего охранника»...1
Если предположения наши верны и Раковский сотруд­ничал с Петроградской ЧК (а иначе, повторяю, невозмож­но объяснить, почему этого бывшего сотрудника охранки,
1 Там же Т 2, л 67-69
207
Н. КОНЯЕВ
человека, посвященного в деятельность погромной органи­зации, отпустили на свободу), то интригу, затеянную Заха-рием Петровичем Ждановым со своей исповедью, нельзя не признать гениальной.
Рассказывая о попытке шантажа, предпринятой Раковс-ким в 1916 году, он заблаговременно упреждает попытку Урицкого вставить его в дело «Каморры народной распра­вы». Более того, обронив как бы невзначай, что все оборо­ты он вел только с евреями, Жданов показывает, что и сама комбинация Урицкого уже разгадана им и все ходы против него блокированы.
Насколько верна наша догадка, судить трудно, но Заха-рий Петрович Жданов сразу после своего заявления был освобожден, хотя освобождение его и вызвало недоумение как у штатных сотрудников ЧК, так и у секретных осве­домителей.
В дело подшито донесение неизвестного осведомителя, воз­мущенного освобождением Жданова:
«Неужели правда, что Жданову Захарию удалось обмануть следственные власти и освободиться из-под ареста? Неужели свободен тот, который уже совершил рад преступлений, а рад новых готов совершить?
В прошлом он занимался скупкой золота, платины, спеку­лировал всем и даже на валюте с целью обесценить русский рубль. Теперь же этот негодяй задался целью способствовать ниспровержению существующего строя и обещает огромную сумму для борьбы с настоящим правительством — Советской властью»1.
Так что факт освобождения Захария Петровича Жданова казался удивительным не только нам. Уж в чем в чем, а в гуманизме последователей Моисея Соломоно&ича Урицкого обвинить трудно.
Но, видимо, были у них веские причины отступить от плана своего учителя и отпустить на волю Жданова, заме­нив его и менее состоятельным, и менее подходящим из-за возраста и слезливости — Мухиным.
Человек, который «вел все свои обороты с евреями», и тут, у чекистов, сумел мастерски провести свое дело.
Впрочем, ознакомившись с постановлением от 7 декаб­ря, понимаешь, что на этот раз Захарий Петрович напрасно обольщался насчет победы.
1 Там же Т 2, л 83
208
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
В постановлении этом сказано: «До вторичного ареста Жданова, меры к которому приняты, считаю нужным про­изводство следствия по настоящему делу прекратить и тако­вое сдать в архив».1.
Вот в такой оборот попал в Петроградской ЧК недюжинно ловкий делец Захарий Петрович Жданов.
И вывернуться ему — увы — на этот раз не удалось...
9.
Вот так и «расследовалось» дело «Каморры народной рас­правы». Были в ходе «следствия» провалы, были и озарения.
6 июня Байковский получил показания Василия Иллари­оновича Дворянчикова, что якобы в его фотоцинкографии изготовлена найденная при втором обыске комнаты J1.Т. Злотникова печать «Каморры народной расправы», а 12 июня нужные следствию показания дал и сам Злотников.
Хотя мы уже не раз цитировали этот протокол допроса, но приведем его сейчас целиком, потому что это главный документ обвинения...
12 июня сего года по делу показал: «Мухин лично мне ни­чего не давал, но через Егорова я получил один раз 200 руб., второй раз — 400 руб. Мухин прислал мне эти деньги на рас­ходы, которые будут сопряжены в связи с напечатанием и рас­сылкой прокламаций.
Прокламаций этих было разослано мною экземпляров не более тридцати, так как по почте я посылал только в редак­ции газет, если передавал каким-либо лицам, то лично.
Боброву одну прокламацию я дал. Дело было в воскресе­нье, он шел еще с одним субъектом, которому я тоже дал, субъект этот вам знаком, так как он служит у вас; это Якубинский, который выдавал себя за члена Сов. Р. и С. Де­путатов, за директора каких-то двух фабрик и хозяина од­ной из шоколадных.
За четверть часа до обыска он у меня был, купил на четыре­ста рублей картин, деньги за которые, конечно, не заплатил.
Печатал я сам прокламации на пишущей машинке, не же­лая подводить тех лиц, которые не имеют к этому никакого отношения, места не укажу.
1 Там же Т 2, л 93
209
Н. КОНЯЕВ
От Жданова я ничего не получал и даже незнаком с ним.
Вся организация «Каморры народной расправы» и ее шта­ба заключается лишь во мне одном: я ее председатель, я ее секретарь, я и распространитель и т.п.
Хотя знал об этом Раковский, который делал мне заказы, приходил ко мне и знал, где находится печать и т.п. Бобров узнал об этом лишь потому, что я ему вручил прокламацию»1.
Протокол допроса — специфический жанр литературы, тем не менее и тут существуют определенные законы. Мы уже отмечали ряд несообразностей, содержащихся в этих показа­ниях, а сейчас хотелось бы поговорить о допросе в целом.
Как-то с ходу Злотников начинает давать показания на В.П. Мухина. Цена их — жизнь Василия Петровича. Далее Злотников подробно рассказывает о сотруднике Петро­градской ЧК Якубинском. И вдруг упирается — начисто от­рицает факт знакомства с З.П. Ждановым, который сам этого факта не отрицал, рассказывая о попытке Злотникова доз­вониться до него.
Кстати, на следующих допросах Злотников откажется от показаний на Мухина, но по-прежнему будет твердо отри­цать даже и факт телефонного звонка Жданову.
В конце же допроса, категорически отказавшись называть людей, у которых он работал на пишущей машинке, Злот­ников принимает всю вину за организацию «Каморры» на себя, но при этом зачем-то добавляет, что его приятель Ра­ковский знал, «где находится печать, и т.п.».
Весь допрос умещается на одной страничке.
На этой страничке умещается и сразу несколько Злотни-ковых.
Один, который лжесвидетельствует на старика Мухина, и другой, который благородно защищает Боброва, Жданова и неизвестных владельцев пишущей машинки, впрочем, тут же, как бы между прочим, закладывает своего приятеля Ра-ковского.
Не нужно быть психиатром, чтобы понять: если бы Злот­ников вел себя так без всякого принуждения — мы имели бы дело с явной патологией. ~
Конечно, проще всего допустить, что следователь Бай-ковский избивал Злотникова, выбивая из него нужные по­казания. Косвенно подтверждает это и тот факт, что Злот­ников как-то очень неуклюже, словно бы разбитыми в кровь
1 Там же Т 4, л 29
210
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
губами, формулирует свои признания. Кстати, надо отме­тить, это единственный допрос, на котором Злотников не вдается ни в какие рассуждения. А порассуждать он, как видно по другим допросам, и умел, и любил...
И, наверно, так и было на самом деле.
Вероятно, Байковский до полусмерти избивал со своими подручными Злотникова, пока тот, тяжело ворочая языком, не признался, что вся организация «Каморры» и ее штаба заключается лишь в нем одном...
Но это никак не объясняет, почему Злотников так охот­но начал лжесвидетельствовать на Мухина.
В порядке гипотезы можно предположить, что, говоря о Мухине, Злотников говорил о какой-то совсем другой про­кламации, на рассылку которой и давал ему деньги Мухин. На последующих допросах с завидным упорством и муже­ством он будет повторять:
«За печатание и за составление прокламаций я ни от кого ничего не получал. Это мое личное дело. От Егорова (управ­ляющий имением В.П. Мухина. — Н.К.) мною было получе­но 200 и 400 рублей, но это наши личные счеты. Никаких де­нег от Мухина не получал. Деньги, полученные от Егорова, были получены мною как следствие наших личных счетов»1.
Предположение наше хотя и не может быть доказанным, тем не менее не противоречит тем фактам, которые имеются.
Мы знаем, что какую-то прокламацию, содержание кото­рой было известно только самому Злотникову да еще сотрудни­ку ЧК Снежкову-Якубинскому, Злотников вручил Боброву...
Так, может, об этой прокламации и говорил он на вто­ром допросе, и лишь когда прозвучало слово «Каморра», понял, как ловко подставил его следователь?
А впрочем, может, и не понял, поскольку Байковский при­нялся кулаками выколачивать главные показания, и ослеп­ший от боли Злотников только и находил силы твердить, что весь штаб, вся «Каморра» — это он, Злотников, и есть...
Может быть...
Но так или иначе, а главный документ обвинения — при­знание Л.Т. Злотникова следователю Байковскому — удалось добыть, и случилось это 12 июня.
Чехословаки уже взяли Челябинск и Омск, Саратов и Самару.
Революционная кристаллизация уже началась...
1 Там же Т 4, л 30
211
Глава шестая
СЕНГИЛЕЙСКИЙ ТУМАН ИЮНЯ
Партия не пансион благородных девиц, иной мерзавец потому и ценен, что он мерзавец.
В.И. Ленин
В Чрезвычайной комиссии по борьбе с контр­революцией., принимают равное участие во всех работах, в том числе и расстрелах, про­водимых комиссией, и левые эсеры, и большеви­ки, и по отношению к этим расстрелам у нас как будто никаких разногласий нет.
ЯМ. Свердлов
В семидесяти километрах от Ульяновска расположен го­родок Сенгилей, славящийся яблоневыми садами. Еще зна­менит Сенгилей тем, что невдалеке от него время от време­ни спускается на дорогу необычный туман.
Местные жители знают: если попадешь в него, выйти не­возможно, незачем и стараться. Даже если идешь сквозь ту-хман по дороге и никуда не сворачиваешь, все равно возвра­щаешься на прежнее место...
Некоторые сенгилейские краеведы связывают это не­обычное явление природы с именем Владимира Ильича Ле­нина. Они утверждают, что Владимир Ульянов якобы в этой местности и был зачат, и сенгилейский туман как-то свя­зан с этой катастрофой.
О достоверности подобных утверждений судить трудно, поскольку неизвестно, бывали ли в Сенгилее родители Ле­нина, бывал ли там сам Ильич.
Зато наверняка известно, что стоило только Ленину воз­главить правит$льство? и сенгилейский туман сразу повис не только над Петроградом и Москвой, но начал распол­заться и по всей России. И в июне 1918 года уже никому не было пути из этого гибельного тумана.
Ни бывшим членам императорского дома, ни самим боль­шевикам, ни простым россиянам.
212
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
1.
Чекисты других местностей стремились шагать в ногу с Дзержинским и Урицким.
Особо важная задача в первой половине лета 1918 года была поставлена Кремлем перед чекистами Перми и Урала. Им предстояло ликвидировать царскую семью.
Начать решили с 39-летнего Михаила Александровича Ро­манова — младшего брата императора.
Решение вполне логичное. По сути дела, Михаил Алек­сандрович был единственным легитимным кандидатом на пост главы государства, ибо именно в его пользу и отрекся от престола Николай II.
Готовились чекисты к ликвидации неторопливо и осно­вательно.
Еще 9 марта Моисей Соломонович Урицкий доложил на заседании Совнаркома свои предложения.
Урицкому и поручил Совнарком выслать в Пермь вели­кого князя Михаила Александровича Романова. Товарищ Урицкий поручение это исполнил.
Теперь настала пора действовать пермским товарищам.
Бывший каторжник, а в 1918 году член коллегии Перм­ской губчека Александр Алексеевич Миков свидетельствовал:
«Мишка, как мы его называли, Романов содержался у нас в Перми на положении какого-то ссыльного, проживая сво­бодно в верхнем этаже бывшей гостиницы... вместе со своим секретарем Сельтиссоном (особый вид колбасы из отходов колбасного производства), как мы его называли для смеха ради условным именем...
Временем своим он располагал свободно; ходил, как и ког­да ему «вздумается», по гостям, по купечеству, что осталось еще не ликвидированным в городе. Агентурные сведения ука­зывали, что около него начала группироваться разная черно­сотенная сволочь с целью тайного увоза его, и офицерство старое возглавляло эти планы...
Мал ков1 выразил опасение, что дальше «держать» Мишку опасно: может сбежать, хотя наблюдение за ним строгое. Мясников2 посоветовал: постановить — отозвать его обратно в Москву — эвакуировать.
1 Павел Иванович Малков, председатель коллегии Пермской губчека
2 Гавриил Ильич Мясников, председатель Мотовилихинского рай­кома партии, заместитель председателя Пермской губчека
213
Н. КОНЯЕВ
«На кой черт возить его туда и обратно. Ликвидировать его — и все, спустить в Каму — и всего делов!» Эта моя репли­ка как будто смутила всех, а все же я был уверен, за нее были
все...»1
Когда истекло три месяца пребывания великого князя в Перми, было принято решение.
«Ночью, часов в 12, пришли в Королевские номера ка­кие-то трое вооруженных людей. Были они в солдатской одеж­де. У них у всех были револьверы. Они разбудили Челышева2 и спросили, где находится Михаил Александрович. Челы-шев указал им номер и сам пошел туда. Михаил Александ­рович уже лежал раздетый. В грубой форме они приказали ему одеваться. Он стал одеваться, но сказал: «Я не пойду никуда. Вы позовите вот такого-то. (Он указал, кажется, какого-то большевика, которого он знал.) Я его знаю, а вас не знаю». Тогда один из пришедших положил ему руку на плечо и злобно и грубо выругался: «А, вы, Романовы! Надоели вы нам все!» После этого Михаил Александрович оделся. Они также приказали одеться и его секретарю Джон­сону и увели их»3.
Примерно так же история похищения изложена и в га­зетном сообщении, опубликованном 15 июня 1918 года:
«В ночь с 12 на 13 июня в начале первого часа по новому времени в Королевские номера, где проживал Михаил Ро­манов, явилось трое неизвестных в солдатской форме, воо­руженных. Они прошли в помещение, занимаемое Романо­вым, и предъявили ему какой-то ордер на арест, который был прочитан только секретарем Романова Джонсоном. После этого Романову было предложено отправиться с пришед­шими. Его и Джонсона силой увели, посадили в закрытый фаэтон и увезли по Торговой улице по направлению к 06-винской.
Вызванные по телефону члены Чрезвычайного Комитета прибыли в номера через несколько минут после похищения. Немедленно было отдано распоряжение о задержании Рома-
1 ПОГАНШЮПД, ф. 90, оп. 2, д М-22 б, л. 47-50. Цит. по: Скор­бный путь Михаила Романова от престола до Голгофы. Документы,материалы следствия, дневники, воспоминания Пермь. Пушка, 1996.
2 Василий Федорович Челышев, камердинер великого князя Миха­ила Александровича.
3 Н.А. Соколов. Убийство царской семьи. М : Советский писатель,1990. С. 330-331
214
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
нова, по всем трактам были разосланы конные отряды ми­лиции, но никаких следов обнаружить не удалось. Обыск в помещениях Романова, Джонсона и двух слуг не дал ника­ких результатов. О похищении немедленно было сообщено в Совет Народных Комиссаров, в Петроградскую коммуну и в Уральский областной Совет. Проводятся энергичные ро­зыски».
Теперь известны имена всех «неизвестных» лиц в солдат­ской форме, которые ночью 13 июня вощли в номер вели­кого князя.
Это бывший каторжанин, а тогда комиссар Перми и на­чальник городской милиции Василий Алексеевич Иванченко.
Это бывший каторжанин, а тогда помощник начальника милиции Мотовилихи, член Пермской губчека Николай Ва­сильевич Жужгов.
Это горящий, по словам Г.И. Мясникова, «огнем злобы и мести» член Мотовилихинского ревкома и Пермской губ­чека Андрей Васильевич Марков.
Это красногвардеец Иван Федорович Колпащиков — здо­ровый мужик с писклявым голЬсом, который был взят в команду за то, что «забывал всего себя, отдаваясь самой кро­потливой, тяжелой и черной работе».
Охраной фаэтонов, увозивших Михаила Александровича Романова на расстрел, занимался сам заместитель председа­теля Пермской губчека Гавриил Ильич Мясников.
«Проехали керосиновый склад (бывший Нобеля), что око­ло 6 верст от Мотовилихи, -— вспоминал чекист А.В. Марков. — По дороге никто не попадал; отъехавши еще с версту от керо­синового склада, круто повернули по дороге в лес направо. Отъехавши сажен 100—120, Жужгов кричит: «Приехали — вы­лезай!» Я быстро выскочил и потребовал, чтобы и мой седок (Джонсон. — Н.К) то же самое сделал. И только он стал выходить из фаэтона — я выстрелил ему в висок, он, качаясь, упал. Колпащиков тоже выстрелил, но у него застрял патрон браунинга. Жужгов в это время проделал то же самое, но ра­нил только Михаила Романова. Романов с растопыренными руками побежал по направлению ко мне, прося проститься с секретарем. В это время у тов. Жужгова застрял барабан на­гана (не повернулся вследствие удаления пули от первого выс­трела, т.к. пули у него были самодельные). Мне пришлось на довольно близком расстоянии (около сажени) сделать второй выстрел в голову Михаила Романова, отчего он свалился тот-
215
Н. КОНЯЕВ
час же. Жужгов ругается, что его наган дал осечку, Колпа-щиков тоже ругается, что у него застрял патрон в браунинге, а первая лошадь, на которой ехал тов..Иванченко, испугав­шись первых выстрелов, понесла дальше в лес, но коляска задела за что-то и перевернулась, тов. Иванченко побежал ее догонять, и, когда он вернулся, уже все было кончено.
Начинало светать.
Это было 12 июня, но было почему-то очень холодно»1.
Тем не менее, хотя в расстреле и участвовало практичес­ки все руководство Пермской губчека и милиции, утром, 13 июня 1918 года, в Москву в Совнарком и ВЧК, Зиновь­еву в Петроград, Белобородову в Екатеринбург полетела те­леграмма:
«Сегодня ночью неизвестными солдатской форме похище­ны Михаил Романов и Джонсон. Розыски пока не дали ре­зультатов, приняты самые энергичные меры. Пермский округ. Чрезком».
Более того, Пермская губчека немедленно начала след­ствие по делу о побеге Михаила Александровича Романова и под этим предлогом арестовала всех сопровождавших ве­ликого князя людей.
Камердинера великого князя Василия Федоровича Челы-шева.
Личного шофера Петра Яковлевича Борунова.
Управляющего гостиницей «Королевские номера в Пер­ми» Илью Николаевича Сапожникова.
Бывшего начальника Гатчинского жандармского желез­нодорожного управления, полковника Петра Людвиговича Знамеровекого.
Все они были высланы Моисеем Соломоновичем Уриц­ким в Пермь вместе с великим князем.
Все они, дабы более никогда не дерзали участвовать в похищениях, были расстреляны.
20 сентября 1918 года оо прямому проводу прошла теле­грамма РОСТА:
«Пермь, 18 сентября. В 10 верстах от Чусовского завода аген­том Пермского губчрезкома задержаны Михаил Романов и его секретарь. Они препровождены в Пермь».
Такой вот чекистский юмор
1 ГА РФ, ф. 539, оп. 5, д. 1552, л. 49-50 об., 51. Цит. по: Скорбный путь Михаила Романова: от престола до Голгофы. Документы, матери­алы следствия, дневники, воспоминания. Пермь: Пушка, 1996.
216
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Но уже с пермским окрасом.
Хотя, конечно,; ликвидация великого князя Михаила Александровича была лишь прологом к драме, которая дол­жна была осуществиться в Екатеринбурге, Алапаевске, Таш­кенте и Петрограде, и режиссеры этой постановки находи­лись в Кремле.
«По приезде в Москву Андрей Васильевич Марсов пошел вКремль к т. Свердлову Я.М., коротко сообщил ему о расстре­ле Михаила Романова. ^
Яков Михайлович сразу повел Маркова к В.И. Ленину.
Владимир Ильич, поздоровавшись, спросил: «Ну, расска­зывайте, как вы там расправились с Михаилом?»
Андрей Васильевич кратенько сообщил, как было дело, упо­мянув при этом дядьку-англичанина.
Тогда т. Ленин сказал: «Хорошо», — но предупредил, что­бы нигде об этом не было оглашено, т.к. англичане могут предъявить нам иск и расплачивайся тогда Советская власть всю жизнь со всеми родичами его»1.
А пермские чекисты сразу почувствовали вкус настоящей чекистской работы.
Через неделю после расстрела великого князя Михаила чекисты Добелас и Падернис замучили Андроника, архи­епископа Пермского.
С выколотыми глазами и отрезанными щеками чекисты провели священномученика по улицам Перми, а потом жи­вьем закопали в землю. Участвовал в этой расправе и знако­мый нам чекист-каторжанин Николай Васильевич Жужгов.
Арестованного вместе с архиепископом Андроником епис­копа Соликамского Феофаца чекисты утопили в Каме.
Государю императору Николаю II и его семье оставалось жизни всего месяц.
2.
Вчитываешься в материалы дела «Каморры народной рас­правы» и порою даже обидно становится за Моисея Соло­моновича Урицкого и его коллег по ЧК.
1 ПОГАНИиОПД, ф. 90, оп. 2, д. М-6, л. 30. Цит. по: Скорбный путь Михаила Романова: от престола до Голгофы. Документы, материалы следствия, дневники, воспоминания. Пермь: Пушка, 1996.
217
Н. КОНЯЕВ
Столько злобы, столько хитрости и энергии вкладывали они, чтобы создать подобие антисемитских контрреволюци­онных заговоров, а у русских присяжных поверенных, ста­тистиков, профессоров, офицеров, художников, журнали­стов не только никакой погромной организации не было, но, более того, на допросах они обнаруживали какую-то па­тологическую неспособность к заговорам вообще.
«Бобров известен только как работник по службе в обще* стве дачных недвижимостей... Виктор Павлович Соколов изве­стен довольно давно как умный человек, деятельный в смысле политической жизни работник. Он принадлежит к партии мо­нархистов, кроме того состоял членом, вернее товарищем пред­седателя «Союза Русского Народа»... С Ревенко я познако­мился в «Обществе попечительства о беженцах»... Что каса­ется «Каморры народной расправы», то я о ней услышал только в камере»1. "
«Я никогда ни в какие партии не входил и теперь ни в ка­кой не состою. Я человек дела, и не при моих годах (68 лет) начинать эту партийность»2.
«С тех пор, как я поступил на военную службу, прекратил литературную деятельность и вообще отдалился от всяких по­литических вопросов, так как хотел жить более спокойно, а .политика успокоения в жизнь не вносит»3.
«Ни в какой политическая?партии как до революции, так и после нее не состоял и не состою. Будучи студентом, никаки­ми общественными и политическими делами не занимался, даже после революции. Будучи на военной службе, когда меня выб­рали в Совет рабочих и солдатских депутатов, мне пришлось отказаться и просить о переизбрании, так как определенных политических тенденций у меня и тогда не было и я даже не представлял себе задач и работы этого Совета»4.
Подобные «признания» раздражали Моисея Соломоновича.
Он чувствовал, что, отпираясь от участия в партийности и заговорах, его подследственные тем самым противодей-
1 Показания полковника И.Н. Анненкова // Дело «Каморры народ­ной расправы». Т.2, л. 52—53.
2 Показания С.Д Быстрицкого // Дело «Каморры народной распра­вы». Т.З, л. 13
3 Показания Л Т Злотникова // Дело «Каморры народной распра­вы». Т. 4, л. 26.
4 Показания Ф.А, Бронина // Дело «Каморры народной расправы».Т. 1,л. 39
21В
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
ствуют «революционной кристаллизации», которую пыта­лись всеми силами ускорить большевики.
Пррою Урицкому начинало казаться, что тут и кроется главный заговор.
И в каком-то смысле он был прав.
Некоторые из подследственных декларировали свою бес­партийность, осознавая ее как совершенно определенную нравственную ценность.
Александр Константинович Никифоров, инженер, арес­тованный за участие в «Беспартийном союзе спасения Ро­дины», служил в Русском обществе выделки и продажи пороха.
На допросах он держался, не теряя чувства собственного достоинства и, кажется, не испытывая ни малейшего страха перед кривоногим, визгливым уродцем, возглавлявшим Пет­роградскую ЧК.
«Вся моя жизнь протекала в работе.
Я с детства не воспринимал различия между классами. Вла­стью пользовался как старший товарищ и никогда не думал о доходных местах, отказывался от мишуры.
Я личной собственности не признаю и, сколько бы ни за­работал, намереваюсь израсходовать на общественные, про­светительские цели...
Против Советской власти не действовал совершенно прин­ципиально, так как признаю за ней воспитательное значение по схеме «каждый сам себя бьет, коли нечисто жнет».
По укладу ума я не политик, потому что полагаю: стой­кость любой демократической системы зависит от нравствен­ного уровня граждан. В области внешней политики примкну к той группе, которая раскрепостит славянство.
Так как я никогда не лгу, то лишен возможности действо­вать тайно... (Подчеркнуто нами. — Н. К.)
Сознаюсь, что интернационалистом быть не в силах, пото­му что быть в этом отношении исключением среди соседей-эгоистов равносильно потере независимости...
По существу сделанного мне допроса относительно участия в «Беспартийном союзе спасения Родины» повторяю: насколь­ко мне известно, «Союз» распался, и если аналогичный «Союз» существует, то ничего общего с бывшим не имеет.
Об этом я могу заключить логически, судя по составу пре­жнего «Союза», который главным образом ныл, ругался и
219
Н. КОНЯЕВ
сплетничал. Повторяю, после третьего собрания я заявил со­председателю, что все — ерунда, и я выбываю»1.
Наверное, нет нужды комментировать эти, не лишенные некоей надменности показания. Каждое слою дыщит здесь умом и благородством, той высокой порядочностью русского интел­лигента, которую невозможно сломить никакими пытками.
Читая подобные показания, понимаешь, почему даже та­кой пытливый человек, как Исаак Эммануилович Бабель, предпочитал «не интересоваться» настроениями узников че­кистских застенков. Уж он-то знал, как неуютно чувству­ешь себя рядом с такими людьми.
Нескрываемое презрение к чекистской сволочи сквозит в каждом слове Александра Константиновича Никифорова. Оно выражено и в холодной, не унижающей себя даже до насмеш­ки, констатации юридической безграмотности Урицкого.
«Мне инкриминировалась запись в члены «Беспартийного со­юза спасения Родины», который девять месяцев тому назад рас­пался... Инкриминируемый факт произошел до утверждения Со­ветской власти, а именно год тому назад. Следовательно, если бы «Союз» и был объявлен контрреволюционным, то я не подле­жу ответственности, ибо закон обратного действия не имеет»2.
3.
Почему Урицкий взялся за аресты членов «Беспартийно­го союза спасения Родины», понятно.
Уж если перетряхивать население Петрограда в поисках антисемитов и погромщиков, то никак не миновать орга­низации, программная цель которой «неделимая, единая, ве­ликая Россия».
Запутало же Моисея Соломоновича сходство в звучании «Беспартийного Союза спасения Родины» с «Союзом защи­ты Родины и свободы» в Москве. К тому же, увлекшись иде­ей создания на базе «Каморры народной расправы» целой сети погромных организаций, Урицкий не обратил внимания, что «Беспартийный Союз спасения Родины», просуществовав не­сколько недель, распался еще до Октябрьского переворота...3
1 Дело «Каморры народной расправы» Т 2, л 102
2 Там же Т 2, л 101
3 Эту ошибку Урицкого повторяют сейчас и некоторые историки
220
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Как бы то ни было, но в восемь часов вечера 19 июня Урицкий подписал целую пачку ордеров на арест членов «Беспартийного Союза спасения Родины».
И, как всегда бывает в таких случаях, нелепость нахлес­тывалась на нелепость.
Ордер № 755 был выдан товарищу Юрше на арест В.А. Цветиновича.
Тов. Юрша в тот же вечер арестовал недоучившегося ка­дета Всеволода Алексеевича Цветиновича, отец которого был присяжным поверенным, а мать занималась переводами с иностранных языков.
Молодость «преступника» Юршу не смутила. По его со­ображениям, и недоучившийся кадет вполне мог оказаться чрезвычайно опасным заговорщиком.
Всеволода бросили в тюрьму...
Однако на следующий день на Гороховую приехал его брат— Василий Алексеевич Цветинович и заявил, что он должен увидеть Урицкого.
Товарищ Урицкий принял дерзкого выпускника реаль­ного училища, и тот задал ему неожиданный вопрос: дей­ствительно ли чекисты арестовали того Цветиновича, кото­рого собирались арестовать?
— Дело в том, — объяснил он, — что в ордере на арест были указаны лишь инициалы «В.А.», а они и у арестован­ного Всеволода, и у меня совпадают.
Урицкий пытливо посмотрел на юношу и приказал выз­вать следователя Байковского....
Впрочем, предоставим слово самому Василию Алексее­вичу Цветйновичу для рассказа об этом необычном проис­шествии.
«Для выяснения истинного положения дел Вами (Уриц­ким. — Н.М.) был приглашен следователь Байковский, из объяснений коего вполне определилось, что задержанию под­лежит исключительно брат мой Всеволод Алексеевич Цвети­нович за участие в каком-то кружке помощи бывшим офице­рам... В настоящее время брат мой переведен в Выборгскую одиночную тюрьму.
Убедившись, что я задержанию не подлежу, в чем Вы лич­но меня заверили, я попросил Вас выдать мне соответствую­щее удостоверение на тот случай, если бы меня по нечетко выписанному ордеру принялись разыскивать.
221
Н. КОНЯЕВ
Согласившись € основательностью моей просьбы, Вы отда­ли соответствующее распоряжение следователю Банковскому, с которым я и удалился в его кабинет»...1
Здесь нужно прервать рассказ Василия Алексеевича Цве-тиновича.
Несомненно, он ехал на Гороховую спасать брата.
Напомним, что отец Цветиновичей был присяжным по­веренным и не заметить допущенного Моисеем Соломоно­вичем вопиющего по своей юридической безграмотности промаха не мог. Если бы — очевидно, этим и объясняется дерзкое требование нелепой справки! — в его руках оказал­ся документ, подтверждающий промах Урицкого, он попы­тался бы раздуть скандал и добиться бы освобождения млад­шего сына.
Увы!
План этот строился на дореволюционных представлениях о законности. В конторе на Гороховой улице такое судейс­кое крючкотворство уже не проходило.
Тем более что ни присяжный поверенный Цветинович, ни его сын Василий даже и не догадывались, насколько под­лым негодяем был Моисей Соломонович Урицкий.
Разумеется, он сразу раскусил юного шантажиста из ре­ального училища...
«Во время выдачи мне просимого удостоверения, — пишет Василий Алексеевич Цветинович, — следователь Банковский, после нескольких незначащих вопросов, выяснивших, между прочим, мое случайное и весьма кратковременное состояние во Внепартийном Союзе спасения Родины, объявил мне, что задерживает теперь и меня».
Вот так просто и без затей и была разрушена хитроумная комбинация господ Цветиновичей. И, право же, тут трудно удержаться, чтобы еще раз не вспомнить рассказ Бабеля «До­рога».
Точные слова насчет петроградских чекистов — верных в дружбе и смерти, товарищей, каких нет нигде в мире... — нашел в этом рассказе Исаак Эммануилович. Принципы то­варищества, какого «нет нигде в мире», были нерушимы для мерзавцев с Гороховой улицы, и они всегда покрывали друг друга, особенно если им самим это ничем не грозило...
Арест Василия Цветиновича —- яркий пример подобной товарищеской взаимовыручки.
1 Дело «Каморры народной расправы». Т 2, л. 134 222
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Ну, проглядел что-то Моисей Соломонович Урицкий, ну, погорячился товарищ Юрша, когда арестовал не того чело­века...
Ну и что из этого?
Разве трудно чекистам арестовать еще и того, а не того на всякий случай запереть в одиночку?
Стоит ли беспокоиться о таких пустяках?
Тем более, как мы знаем — вспомните признание, кото­рое И.Э. Бабель сделал ДА. Фурманову, — таких людей, как выпускник реального училища Василий Цветинович, решив­шийся ценой своей свободы спасти брата, чекисты за лю­дей не считали, и совсем не интересно было, что думают они, что чувствуют, что испытывают... Ведь товарищество братьев Цветиновичей не имело ничего общего с «невидан­ным в мире товариществом», о котором так откровенно по­ведал Бабель в рассказе «Дорога».
И когда сравниваешь, к примеру, показания русского ин­женера Александра Константиновича Никифорова с пока­заниями того же Исаака Эммануиловича Бабеля, вдохно­венно закладывавшего на допросах и своих друзей (Михо-элса, .Эйзенштейна, Олешу, Катаева), и свою любовницу Евгению Соломоновну Ежову, то зозникает ощущение не просто разных культур, а разных миров...
Это и есть цена за чекистское товарищество.
Исаак Эммануилович Бабель заплатил эту цену в 1940 году.
Его коллеге Моисею Марковичу Гольдштейну пришлось ее заплатить намного раныце.
4.
О Моисее Марковиче Гольдштейне (Володарском) изве­стно немного.
Родился он в 1891 году в местечке Острополье Волын­ской губернии.
Из гимназии его исключили, и юный Моисей Гольдш-тейн несколько лет работал приказчиком в мануфактурном магазине в Лодзи.
В 1911 году он был сослан в Архангельскую область, но через два года попал под амнистию и вскоре эмигрировал в
223
Н. КОНЯЕВ
Северную Америку, где долгое время работал портным-зак­ройщиком в Филадельфии.
В Россию Моисей Маркович вернулся в апреле 1917 года.
Ходили смутные слухи, что товарищ Гольдштейн связан с германско-масонскими аферами Израиля Лазаревича Гель-фанда-Парвуса, но кто из заграничных товарищей не был с ними связан?
И хотя доселе Моисей Маркович не только не играл ни­какой заметной роли в революционном движении, но и во­обще не состоял в партии большевиков, в революционном Петрограде он сделал блистательную карьеру. Никому неве­домый районный агитаторишка производится вскоре в глав-ныр агитаторы Петроградского комитета.
«С литературной стороны речи Володарского не блистали особой оригинальностью формы, богатством метафор... Речь его была как машина, ничего лишнего, все прилажено одно к другому, все полно металлического блеска, все трепещет внут­ренними электрическими зарядами...
Голос его был словно печатающий, какой-то плакатный, выпуклый, металлически-звенящий. Фразы текли необыкно­венно ровно, с одинаковым напряжением, едва повышаясь иног­да. Ритм его речей по своей четкости и ровности напоминал мне больше всего манеру декламировать Маяковского. Его согревала какая-то внутренняя революционная раскаленность...
Казалось, он ковал сердца своих слушателей. Слушая его, больше чем при каком угодно другом ораторе понималось, что агитаторы в эту эпоху расцвета политической агитации... по­истине месили человеческое тесто, которое твердело под их руками и превращалось в необходимое оружие революции»1.
Скоро товарища Гольдштейна избрали членом Петро­градского комитета партии, а затем членом Президиума Пет­роградского Совета.
Считается, что стремительному росту партийной карье­ры Моисея Марковича способствовала секретарь ЦК РКП(б) Е.Д. Стасова, прозванная в партийных кругах товарищем Аб­солютом. 26-летний портной, не растерявший и в дороге через океан своей филадельфийской франтоватости, прилизанный, в отутюженном костюме, сверкая золотом в зубах, произ­вел неизгладимое впечатление на 44-летнюю Елену Дмит-
1 А. Луначарский Володарский // А. Луначарский, К. Радек, Л. Троц­кий. Силуэты: политические портреты. М.: Политиздат, 1991. С. 279.
224
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
риевну. Эта ведьмистая, по выражению товарища Красина, и кровожадная баба1 явно запала на Моисея Марковича.
После Октябрьского переворота Елена Дмитриевна про­двигает приглянувшегосяЪй молодого человека в члены Пре­зидиума ВЦИК, помогает занять пост редактора «Красной газеты».
Скоро Моисей Маркович Гольдштейн под именем В. Во­лодарского стал весьма значительным лицом в Петрограде. Будучи комиссаром по делам печати, пропаганды и агита­ции, он ведал всей здешней большевистской пропагандой и считался самым последовательным проводником в жизнь ле­нинского Декрета о печати, принятого Совнаркомом на тре­тий день Октябрьской революции.
Надо сказать, что со Стасовой Моисею Марковичу по­везло.
Судя по другим воспоминаниям, несмотря на свою при­казчичью щеголеватость и золото в зубах, у многих он вы­зывал не симпатию, а омерзение.
Говорят, что помимо прозвища Пулемет, полученного за умение произносить речи на любую тему, некоторые партий­цы между собою называли Володарского «гадёнышем». Это «погоняло» было дано Моисею Марковичу за змеиную улы­бочку, за редкостную, дивившую даже товарищей-больше­виков подлость характера и немыслимую жестокость.
«Он был весь пронизан не только грозой Октября, но и пришедшими уже после его смерти грозами взрывов красного террора. Это скрывать мы не будем. Володарский был терро­рист. Он до глубины души был убежден, что, если мы промед­лим со стальными ударами на голову контрреволюционной гид­ры, она не только пожрет нас, но вместе с нами и проснувши­еся в Октябре мировые надежды»2.
При этом самовлюбленность Володарского превышала все мыслимые размеры.
Петроградские газеты сообщали, например, что 27 мая на процессе против буржуазных газет он вдруг потребовал сде­лать перерыв.
— Зачем? — удивился председатель суда Зорин.
1 Г. Соломон. Среди красных вождей // Литература русского зарубе­жья. Антология в шести томах. М.: Книга. Т. 2. С. 281.
2 А. Луначарский. Володарский //А. Луначарский, К. Радек, Л. Троц­кий. Силуэты: политические портреты. М.: Политиздат, 1991. С. 280.
8 - 9536 225
Н. КОНЯЕВ
t —Ядолжен сейчас сказать речь... — объяснил Моисей Маркович. — Необходимо вызвать стенографистку из Смоль­ного...
Любовнику своей супруги товарищ Зорин отказать не смог, и речь, произнесенная Моисеем Марковичем, была застенографирована и по праву может считаться образцом большевистской демагогии, которой — отдадим ему долж­ное! — Володарский владел в совершенстве.
— Товарищи! — разглагольствовал он. — Окопавшиеся в этой газете (газета «Новый вечерний час». — Н.К.) люди под видом опечаток распространяют лживые, провокационные слухи. Они создают нервное, агрессивное настроение. С по­мощью сенсаций пытаются поколебать умы, нанести удар в спину Октябрьской революции, подорвать основы Советс­кой власти. В тяжелый момент, когда общественного спо­койствия и так мало, когда жизнь каждую минуту хлещет трудящихся по нервам, красть это неустойчивое спокойствие, воровски подкладывать поленья в костер, на котором и без того достаточно жарко — колоссальное преступление. Печать, товарищи, оружие огромной силы, и если вы сознательно им пользуетесь против Советской власти, мы вырвем его из ваших рук!
Ну и конечно самовлюбленный Моисей Маркович, как это бывает с говорунами, часто впадал в то особое состоя­ние стервозности, когда человек вроде бы и сам понимает, что зарапортовался, но остановиться не может и только еще стервознее лезет вперед, загоняя, как писал товарищ Мая­ковский, «клячу истории».
Как правило, отвратительное позерство совмещается в таких особах с трусливой наглостью и непроходимой глупостью.
Видимо, так было и у Володарского.
Упиваясь собственным красноречием, он зачастую выбал­тывал то, о чем до поры положено было молчать.
Еще задолго до открытого разрыва с эсерами Моисей Мар­кович во всеуслышание ляпнул на заседании Петросовета, дескать, борьба с оборонцами, меньшевиками и правыми эсерами «будет вестись пока бюллетенями, а вслед за тем — пулями».
Нет-нет!
Мы не обвиняем товарища Володарского в сознательном саботаже директивы «Всемирного Израильского Союза» о
226
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
соблюдении осторожности. Моисея Марковича характер его профессии — оратора-пулеметчика, предпола­гавший основой как раз эту вдохновенную, клокочущую стервозность, которую А.В. Луначарский называл внутрен­ней революционной раскаленностью w которая и не позволя­ла Володарскому удерживаться в разумных рамках осторож­ности...
Промахи Володарского можно было понять и объяснить, но по городу уже поползли слухи, что сам Израиль Лазаре­вич Гельфанд-Парвус недоволен Моисеем Марковичем, и товарищи по большевистскому ремеслу стали косовато по­сматривать на него.
5.
«Финансовый папа» Октябрьской революции Израиль Ла­заревич Гельфанд (Александр Парвус) — человек примеча­тельный в революционном движении.
На год старше Владимира Ильича Ленина, он родился в белорусском местечке, закончил Одесскую гимназию и, уехав в Швейцарию, поначалу связал свою судьбу с гер­манской социал-демократией.
Биографы И.Л. Гельфанда-Парвуса обыкновенно цити­руют его письмо Вильгельму Либкнехту, в котором он пи­шет, что ищет «государство, где человек может по дешевке получить отечество». Однако социал-демократическая дешевка в Германии не-срабатывала, и в 1896 году за попытку уст­роить всеобщую забастовку И.Л. Гельфанда-Парвуса изгна­ли из Саксонии как русского.
О характере дальнейшей жизни И.Л. Гельфанда-Парвуса дает представление эпизод его отношений с A.M. Горьким.
В 1902 году он заключил в Севастополе договор с «буре­вестником революции» и стал его литературным агентом за границей.
Вместо денег Алексей Максимович получил от своего аген­та только сообщение, что собрано всего 100 000 марок и все эти деньги потрачены Израилем Лазаревичем на путешествие с барышней по Италии.
«Позднее мне в Париже показали весьма красивую девицу или даму, сообщив, что это с ней путешествовал Парвус, — не
227
Н. КОНЯЕВ
без печали вспоминал A.M. Горький. — «Дорогая моя, — по­думалось мне, — дорогая»1.
Поскитавшись с разными девицами по белу свету, И.Л. Гел-ьфандтПарвус в 1905 году объявился в Петербурге, где вме­сте со Львом Давидовичем Троцким создал самозваный Со­вет рабочих депутатов.
Образчиком революционной демагогии, которой пользо­вались они, пытаясь разжечь бунт, может служить обраще­ние к рабочим Петербурга:
«Слушайте, товарищи! Вы устрашились царских солдат. Но вы не страшитесь жить изо дня в день, ходить на фабрики и заводы, где машины высасывают вашу кровь и калечат ваше тело... Вы не страшитесь отдавать ваших братьев в царскую ар­мию, которая гибнет на великом неоплаканном кладбище в Мань­чжурии... (выделено нами. — Н.К.) Вы не страшитесь жить изо дня в день под властью разбойничьей полиции, казарменных па­лачей, для которых жизнь рабочего-пролетария дешевле, чем жизнь рабочего скота».
Разжечь революцию тогда не удалось.
Доморощенных врагов России и заграничных любителей красивой революционной жизни смело мощное движение рус­ского народа, которое благословил святой праведный отец Иоанн Кронштадтский.
«Помню первый митинг Союза Русского Народа, — вспо­минал П.А. Крушеван. — Он состоялся в Михайловском мане­же. На митинге собралось тысяч двадцать народа... Это были величественные и потрясающие минуты народного объединения, которых никогда не забудут те, кому довелось пережить их. Все грани, все сословные и социальные перегородки исчезли; рус­ский князь, носящий историческую старинную фамилию, стоял бок о бок с простолюдином и, беседуя с ним, волновался общи­ми чувствами; туг же в толпе был и известный государственный деятель, были генералы, офицеры, дамы... Все перепуталось, все смешалось в какую-то кашу... Но над этой пестрой массой, сливая ее в одно существо, властно царила одна общая душа, душа народа, создавшего одно из величайших государств в мире, — и теперь угнетенная опасением, что и храм, созданный трудом десятков поколений, и народные жертвы, и подвиги пред­ков — все это рухнет — бессмысленно под натиском врагов, ко­торые уже рубят устои, поддерживающие священный храм».
1 М. Горький. Собрание сочинений в восемнадцати томах. М.: Худо­жественная литература, 1963. Т. 18. С. 256.
228
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Этой силой общей души народа, создавшего одно из вели-1 чайших государств в мире, и были сметены в декабре 1905 года все Гельфанды и Троцкие. Вместе с другими чле­нами Петроградского Совета они были арестованы и опре­делены судом на жительство в Сибирь.
Впрочем, в Сибири Израиль Лазаревич Гельфанд-Пар-вус не прижился, снова сбежал за границу, обогащенный опытом революционного строительства, точно зная, с кем революционерам надо бороться в первую очередь.
В январе 1915 года Парвус обратился в Константинополе к послу Германии с посланием, в котором утверждал, что «интересы правительства Германии и русских революцио­неров, которые уже действуют, совпадают»1.
Как писал Карл Радек: «Неверие в самостоятельные силы русской революции, толкнуло его (Гельфанда-Парвуса. — Н.К) к мысли, что неважно, кто разобьет царизм: пусть это сделает Гинденбург. Русские рабочие воспользуются поражением ца­ризма»2.
Германские власти благожелательно отнеслись к инициа­тиве И.Л. Гельфанда-Парвуса, передав ему первый аванс в сумме одного миллиона немецких марок, и Израиль Лазаре­вич начал формировать команду своих единомышленников, в которую вошли Яков Ганецкий, Георгий Скларц, Евгений Суменсон, Моисей Урицкий, Григорий Чудновский.
Хотя партийные биографы В.И. Ленина всячески маскируют его связь с Гельфандом-Парвусом, но сам Израиль Лазаревич утверждал, что привлек к деятельности группы Ганецкого — Скларца — Суменсона — Урицкого — Чудновского и своего по­годка, убедив его, что, «пока война продолжается, никакой революции в Германии не будет. Революция возможна только в России, которая вспыхнет в результате победы немцев».
Кроме того, документы, включенные в сборник «Герма­ния и революция в России. 1915—1918», достаточно нагляд­но демонстрируют, что В.И. Ленин воспользовался не толь­ко экстерриториальным вагоном, но и денежными средства-
1 Телеграмма №70 в сб.: Германия и революция в России. 1915—1918. Документы из архивов министерства иностранных дел Германии.Под ред. З.А. Земана. Лондон — Нью-Йорк — Торонто, 1958.
Цит. по: Был ли Ленин немецким агентом? Сост. В.И. Кузнецов, СПб.: Реал, 1994.
2 К. Радек. Парвус // А. Луначарский, К. Радек, Л, Троцкий. Силуэ­ты: политические портреты. М.: Политиздат, 1991. С. 252.
229
Н. КОНЯЕВ
ми немецких спецслужб, предоставленными по проекту И.Л. Гельфанда-Парвуса.
Но, как и положено у большевиков, к весне 1918 года спон­танно в большевистских кругах начало вызревать желание «ки­нуть» «финансового папашу» Октябрьского переворота.
Это, как можно судить по туманным полунамекам, и со­вершил Моисей Маркович Гольдштейн-Володарский, при­карманив деньги, которые следовало передать Израилю Ла­заревичу.
И все же, как нам кажется, погубило Моисея Маркови­ча Гольдштейна-Володарского не только крысятничество. Сыграл свою роль и «наезд» его на верного помощника Из­раиля Лазаревича Гельфанда-Парвуса — Моисея Соломоно­вича Урицкого.
В начале июня, когда Урицкий докладывал Зиновьеву о ходе расследования по делу «Каморры народной распразы», Григорий Евсеевич мягко пожурил его за медлительность.
Упрек был обоснованным. Уже вовсю разгорелась граж­данская война, а с консолидацией петроградского еврейства дела шли туго. Открытый процесс над погромщиками от­кладывался. Но — мы-то видели, с каким тяжелым матери­алом приходилось работать Урицкому в своей конторе! — Моисей Соломонович вспылил и вышел из кабинета Зино­вьева.
Присутствовавший тут же Моисей Маркович глубокомыс­ленно заметил, что так все и должно быть...
—Почему? — удивился Григорий Евсеевич.
—А что от него требовать? — сказал Моисей Маркович. —Он же меньшевик.
—Меньшевик?!
—Да... Я точно знаю, что раньше Урицкий состоял у мень­шевиков.
Сцена вышла по-большевистски трогательная.
Володарский действительно знал, что не прошло еще и года, как Елена Дмитриевна Стасова-Абсолют выдала това­рищу Урицкому билет члена РКП(б). Но ему-то самому, сме­нившему за год три партии, можно было бы сообразить, что для большевиков партийное прошлое вообще не имеет никакого значения. Они жили — в этом и заключался ле­нинский стиль партийного руководства — настоящим.
Григорий Евсеевич мягко объяснил Моисею Марковичу, что меньшевиком был даже сам Лев Давидович Троцкий,
230
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
но Володарский уже закусил удила. Он принялся доказы­вать, что из-за меньшевистской нерешительности Урицко­го, из-за его неумения взяться за дело решительно и откла­дывается процесс над погромщиками.
Наверное, Моисей Маркович и сам понимал, что полез не в ту степь, но — опять подвела профессиональная бо­лезнь оратора-пулеметчика! — привычка не только говорить, но и мыслить штампами взяла верх, а остановиться, зара­портовавшись, Моисей Маркович не мог.
Разговор этот состоялся 6 июня, а уже 7-го Петр Юрген-сон, служивший водителем в смольнинском гараже, двою­родный брат чекиста Юргенсона, того самого, который так прокололся на обыске у Луки Тимофеевича Злотникова, по­дошел к водителю «роллс-ройса», на котором обычно ездил Моисей Маркович, и спросил:
— Хочешь, Гуго, денег заработать?
В показаниях самого Гуго Юргена этот эпизод описан под­робно и определенно:
«— На мой вопрос: «Как?» — Юргенсон говорил: — Очень просто. Надо Володарского убить.
— Я, что ли, должен убить? — спросил Гуго.
— Нет. Ты сиди в машине и молчи. Когда навстречу будетидти машина и покажут сигнал, остановишься. Сделаешьвид, что машина испортилась, — ответил Юргенсон. — Тог­да сделают все, что надо».
Гуго Юрген заколебался, и Юргенсон сказал ему, что в награду Гуго может взять себе бумажник убитого Моисея Марковича Володарского.
Тут, отвлекаясь от пересказа показаний Гуго Юргена1, надо сказать, что если слухи об участии Моисея Марковича в парвусовских аферах действительно верны, то речь шла, разумеется, о весьма солидной сумме.
Однако сам Гуго на допросе на этой детали не стал оста­навливаться, а просто заявил: Юргенсон «сказал, чтобы я не кричал, а взял бы бумажник Володарского в свою пользу и только потом заявил бы о случившемся. Потом учил, что­бы я незаметно брал бы бумажник от Володарского, осмат­ривая его, где его ранили».
Вот такой разговор происходил 7 июня в смольнинском гараже...
Дело об убийстве Володарского в 1918 году, л 103
231
Н. КОНЯЕВ
—А кто же убьет его? — глуповато спросил Гуго.
—Адвокаты и студенты... — засмеялся Юргенсон.
Об этом разговоре Гуго Юрген рассказал на допросе в ЧКуже после убийства Володарского, а тогда, две недели назад, — видимо, он тоже очень любил Моисея Марковича, заставлявшего его катать на машине своих девочек! — ниче­го не сказал.
6.
Ну а 20 июня события развивались так...
В половине десятого утра Гуго Юрген, как обычно, по­дал машину к «Астории» на Большой Морской улице, где жили ответственные большевики из петроградских партий­ных и советских учреждений.
Володарский сел в автомобиль с дамой и, доехав до ре­дакции «Красной газеты» на Галерной улице, велел отвезти даму в Смольный.
На Галерную улицу Гуго вернулся в половине одиннад­цатого и до четырех часов стоял, пока не повез Моисея Мар­ковича обедать. Кормили и Юргена, и Володарского в Смоль­ном, но в разных столовых.
С полагающимся прислуге пайком Гуго управился быст­рее, чем Володарский со своей трапезой партактива, и, до­жидаясь шефа, зашел в комнату № 3, чтобы взять наряд на следующий день.
Тут он снова столкнулся с Петром Юргенсоном.
«Мы разговаривали две-три минуты. Юргенсон спросил: «В какой комнате в «Астории» живет Володарский? Сегодня я должен дать окончательные сведения».
Тут Гуго недоговаривает...
Судя по показаниям Петра Юргенсона1, разговор был обстоятельнее, и Гуго жаловался, что «боится ехать с Воло­дарским, ибо толпа кричит и орет».
Но существеннее другое...
За несколько часов до убийства Володарского его води­тель говорит со своим приятелем об этом убийстве.
Разумеется, на первом допросе Гуго не заикался об этих пикантных подробностях, они выяснились в ходе расследо-
1 Там же, л. 100
232
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
вания, а 20 июня Гуго Юрген подробно рассказал лишь о том, как произошло само убийство...
После обеда Гуго свозил Моисея Марковича в трамвай­ный парк на Васильевском острове, оттуда — на Средний проспект в районный Совет и снова в Смольный.
Около семи вечера он отвез шефа на митинг на Никола­евском вокзале.
Что происходило на митинге, Гуго не знал, но понял, что Моисея Марковича хотели на митинге избить. Железно­дорожники кричали: «Голодаем, жрать нечего, детишки пух­нут от голода!» Володарский снова и снова объяснял, что хлеба нет по вполне объективным причинам и поэтому не надо волноваться. Слушать оратора-пулеметчика рабочие не хотели. Они требовали, чтобы на митинг немедленно при­ехал председатель Петроградского Совета Зиновьев.
Володарский пообещал привезти Зиновьева и направил­ся к машине, но его не пропустили. «Министру болтовни» пришлось бежать «через другие ворота, тайком от митинга». Растерзанный, он юркнул в свой «роллс-ройс».
Что еще узнал Моисей Маркович на митинге, о чем он безотлагательно хотел поговорить с товарищем Зиновье­вым, — неведомо. Однако, видно, что-то узнал, о чем-то важном хотел поговорить, потому что остаток последнего в своей жизни вечера он посвятил поискам Григория Евсее-вича.
Можно сказать, что в тот вечер Володарский искал Зи­новьева с каким-то маниакальным упорством.
Из Смольного, захватив с собой сотрудниц секретариата Зиновьева Нину Аркадьевну Богословскую и Елизавету Яковлевну Зорину, он едет в Невский райсовет.
Но Зиновьева и там нет...
Пока Володарский звонил по телефону, выясняя, на ка­ком заводе выступает Зиновьев, мимо райсовета проехал Лу­начарский.
Нина Аркадьевна Богословская остановила его машину, и Луначарский объяснил, что Зиновьев должен говорить сей­час заключительное слово на митинге на Обуховском заводе.
Надо отметить, что сам А.В. Луначарский рассказывал об этом эпизоде иначе.
«Надо вспомнить, в какие дни произошло убийство Воло­дарского. В день своей смерти он телефонировал Зиновьеву, что был на Обуховском заводе, телефонировал, что на этом,
233
И. КОНЯЕВ
тогда полупролетарском заводе, где заметны были признаки антисемитизма, бесшабашного хулиганства и мелкой обыва­тельской реакции, — очень неспокойно...
Володарский просил Зиновьева приехать лично на Обухов-ский завод и попытаться успокоить его своим авторитетом. Зи­новьев пригласил меня с собою, и мы оба часа два, под крики и улюлюканье... старались ввести порядок в настроение воз­бужденной массы. Мы возвращались с Обуховского завода и по дороге, не доезжая Невской заставы, узнали, что Воло­дарский убит»1.
Неточность здесь — неподходящее слово.
Все в воспоминаниях Луначарского — явная ложь.
И близко Моисей Маркович не подходил 20 июня к Обу-ховскому заводу. И с Зиновьевым он не говорил, а только собирался поговорить.
И опять-таки можно было бы сделать поправку на сла­бую память Анатолия Васильевича, но все равно странно, что подробности события, вошедшего в советскую историю, перепутались в памяти наркома просвещения именно наобо­рот, а не как-то иначе.
Да и как можно было Луначарскому позабыть, что он сам и направил Володарского навстречу убийце, отправляя его искать Зиновьева на Обуховском заводе?
«Луначарский уехал, а я побежала в Невский райсовет со­общить об этом Володарскому... — волнуясь, вспоминала по­том Нина Аркадьевна. — Через несколько минут я с Воло­дарским села в машину. Едва мы сели, как шофер поехал»2.
—Куда это едет шофер? — сказала Нина Аркадьевна. —Вы же ему не сказали, куда, на какой завод.
—Да он знает из наших разговоров... — ответил Воло­дарский.
Проехав некоторое время, машина замедлила ход... Шофер, полуобернувшись к пассажирам, сказал:
— Да... Пожалуй, весь бензин вышел
После этого «он сейчас же остановил машину»3. Необходимо отметить, что ездил товарищ Володарский на автомобиле, принадлежавшем до революции миллионеру
1 А. Луначарский. Володарский //А. Луначарский, К. Радек, Л Троц­кий. Силуэты: политические портреты. М.: Политиздат, 1991. С 282.
2 Дело об убийстве Володарского в 1918 году, л. 181.
3 Там же.
234
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Манташову. Этот «роллс-ройс» изЮтовлялся по спецзаказу и прежнему владельцу обошелся в кругленькую сумму — 125 тысяч рублей. Понятно, что и надежность этой, одной из лучших в Европе, машины тоже была повышенной.
Поэтому осуществить план, предложенный Петром Юр-генсоном, было просто невозможно. Внезапная поломка сверхнадежного мотора, конечно, насторожила бы Моисея Марковича. Но сейчас — видимо, план был доработан! — вне­запно кончился бензин.
— Эх ты! — в сердцах сказал Моисей Маркович и вместе с дамами начал выбираться из машины.
И вот, надо же было случиться так, чтобы бензин кон­чился именно в том месте, где за углом дома с пистолетом в руках поджидал Моисея Марковича человек, чрезвычай­но похожий на Петра Юргенсона.
Едва Володарский сделал несколько шагов в сторону Нев­ского райсовета, как раздался первый выстрел.
«В это время мы стояли рядом, — рассказывала на допросе Нина Аркадьевна Богословская. — Я ближе от панели, на рас­стоянии полшага от меня Володарский. Зорина стояла по другую сторону от Володарского.
Когда раздался первый выстрел, я оглянулась, потому что мне показалось, что выстрел был произведен сзади нас на близ­ком расстоянии, но ничего кругом не увидела.
Я крикнула: «Володарский, вниз!» — думая, что надо ему спрятаться под откос берега.
Володарский тоже оглянулся.
Мы успели сделать еще несколько шагов по направлению к откосу и были уже посреди улицы, когда раздались сразу еще два выстрела, которые послышались ближе.
В этот момент я увидела, что Володарского два раза пере­дернуло, и он начал падать... Когда я оказалась рядом, он лежал на земле, делая глубокие вдохи. Лежал он головой в сторону автомобиля, на расстоянии шагов трех от машины.
Мы с Зориной стали искать рану и заметили одну в облас­ти сердца. Две другие раны я заметила на другой день при перемене ему льда.
Когда я увидела, что Володарский уже умер, я подняла го­лову, оглянулась и увидела в пятнадцати шагах от себя и в нескольких шагах от конца дома-кассы по направлению к Ива­новской улице стоящего человека. Этот человек упорно смот­рел на нас, держа в одной руке, поднятой и согнутой в локте,
235
Н. КОНЯЕВ
черный револьвер. Кажется, браунинг. А в левой руке я не за­метила ничего.
Был он среднего роста, глаза не черные, а стального цвета. Брюки, мне показалось, были одного цвета с пиджаком, на­выпуск.
Как только он увидел, что я на него смотрю, он момен­тально повернулся и побежал.*. Предъявленный мне шофер Юргенсан Петр имеет большое сходство с убийцей лицом, особенно скулами, глазами и взглядом, ростом и всей фигу-рот...1
Очень сходные показания дала и Елизавета Яковлевна Зо­рина.
«Я поехала с Володарским и Богословской 20 июня из Смольного на Обуховский завод, но по дороге мы заехали в Невский райсовет. Оттуда поехали за Зиновьевым, но, про­ехав минут восемь, заметили, что автомобиль замедлил ход. Мы между собой завели разговор о причине этого. Шофер, отвернувшись, ответил, что, вероятно, бензина нет. Через не­сколько минут автомобиль совершенно остановился. Шофер вышел, потом опять сел в машину и сказал:
— Ничего не будет. Бензина нет.
— Где же вы раньше были? — спросил Володарский.
— Я не виноват. Два пуда всего дали бензина, — ответилшофер.
— Эх вы! — сказал Володарский и начал вылезать из ма­шины.
Выйдя, мы стали советоваться о том, что нам делать. Во­лодарский предложил пойти в райсовет. Богословская пред­ложила позвонить по телефону из кассы.
Мы с Володарским несколько секунд обождали Богословс­кую, которая, увидев, что касса закрыта, направилась назад.Сделав десять шагов от автомобиля — все в ряд: Володарскийпосередине, я — в сторону Невы, близко от себя я услышалаза спиной громкий выстрел, как мне показалось, из-за забо­ра. Я сделала шаг к откосу, не оглянувшись, и спросила: «В чемдело?» Но туг раздался второй и через секунду третий выст­рел — все сзади, с той же стороны. •
Пробежав несколько шагов вперед, я оглянулась и увидела на фоне дома-кассы позади себя человека с вытянутой рукой и, как мне показалось, с револьвером, направленным на меня.
Дело об убийстве Володарского в 1918 году, л 183—183 236
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Человек этот выглядел так: среднего роста, загоревшее лицо, темно-серые глаза, насколько помню, без бороды и усов, бри­тый, лицо скуластое. На еврея не похожий, скорее похожий на калмыка или финна. Одет был в темную кепку, пиджак и брюки. Как только я его заметила, он бросился бежать по направлению за угол Ивановской улицы. Кроме этого челове­ка, я ни одного его сообщника не видела. Я отвернулась сей­час же опять в сторону автомобиля и Володарского. Недале­ко от себя я видела стоящего Володарского, недалеко от него, в сторону автомобиля, Богословскую. Через секуццу Володар­ский, крикнув: «Нина!», упал. Я и Богословская с криком бро­сились к нему. Больше я убийцу не видела... В предъявленном мне Петре Юргенсоне я нахожу сходство с убийцей вроете, сложении* выражении глаз* и скул, и по строению лица»...1
Как мы видим, разночтения в этих показаниях практи­чески отсутствуют, особенно если принять во внимание, что это событие произошло в считанные секунды. Зато очень раз­нятся эти показания с показаниями Гуго Юргена — третье­го свидетеля убийства.
«Когда мотор остановился, я заметил шагах в двадцати от мотора человека, который смотрел на нас. Был он в кепке темного цвета, темно-сером открытом пиджаке, темные брю­ки, сапогов не помню, бритый, молодой, среднего роста, ху­денький, костюм не совсем новый, по-моему, рабочий. В оч­ках он не был. Приблизительно 25—27 лет. Он не был похож на еврея, тот черней, а он был похож скорее на русского.
Когда Володарский с двумя женщинами отошел от мотора шагов тридцать, то убийца быстрыми шагами пошел за ними и, догнав их, дал с расстояния приблизительно трех шагов три выстрела, направив их в Володарского. Женщины побежали с тротуара на середину улицы, убийца побежал за ними, а Во­лодарский, бросив портфель, засунул руку в карман, чтобы достать револьвер, но убийца успел подбежать к нему совсем близко и выстрелить ему в упор в грудь.
Володарский, схватившись рукой за грудь, побежал к мото­ру, а убийца побежал по переулку, по направлению к полям.
Когда раздались первые выстрелы, то я, испугавшись, спря­тался за мотор? ибо у меня не было револьвера.
Володарский подбежал к мотору, я поднялся ему навстре­чу и поддержал его, ибо он стал падать. Подбежали его спут-
Дело об убийстве Володарского в 1918 году, л. 185—186.
237
Н. КОНЯ£В
цицы, которые посмотрели, что ои прострелен в сердце. По­том я слышал, что где-то за домами был взрыв бомбы»1.
В этом рассказе Гуго Юргена безусловно верно лишь то, что, когда началась стрельба, он спрятался за машину. Все остальное — выдумка.
Начнем с его рассказа об убийце.
Если убийца стоял в двадцати шагах от машины и смот­рел на нее, то женщины просто не могли не заметить его. Однако они обе показывают, что увидели убийцу, только когда тот начал стрелять.
Теперь о трех выстрелах с трех шагов...
С такого расстояния трудно промахнуться, но Гуго за­чем-то потребовался и четвертый выстрел.
После трех выстрелов, рассказывает Гуго Юрген, Воло­дарский пытается вытащить револьвер, и убийце, погнав­шемуся зачем-то за женщинами, пришлось вернуться и вы­стрелить Володарскому «в упор в грудь...». Но и после этого Моисей Маркович не упал, а возвратился к машине, чтобы умереть на руках любимого шофера.
Наконец, Гуго не мог видеть, куда побежал убийца. С того места, где стоял автомобиль, заглянуть за угол Ивановской улицы просто невозможно.
Конечно, путаницу в показаниях Гуго Юргена можно объяснить волнением.
Попытаемся допустить также, что Гуго Юрген не придал значения уговорам Петра Юргенсона оказать помощь в убий­стве Володарского.
Но вот допустить, чтобы бензин в сверхнадежнейшей ма­шине внезапно кончился, да еще именно в том месте, где стоял убийца, — невозможно никак.
Это уже подрывает основы теории вероятностей...
Если же сложить все наши допущения, то теория вероят­ностей вообще полетит вверх тормашками.
Впрочем, еще «невероятнее» дальнейшая судьба Гуго Юр­гена.
Просидев несколько дней под арестом, он, несмотря на то что все факты, свидетельствовали о его причастности к убийству Моисея Марковича Володарского,-благополучно вышел на свободу.
В коллекцию этих «невероятностей» следует занести и по-
Там же, л 159—160
238
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
явление Г.Е. Зиновьева на месте преступления сразу после убийства.
Всего несколько минут не дожил Моисей Маркович до встречи с человеком, которого искал весь вечер.
«Володарский скоро помер, ничего не говоря, ни звука не издавая. Через несколько минут проехал Зиновьев, мотор ко­торого я остановил»1.
Тело Володарского погрузили на грузовик и повезли «в амбулаторий Семяниковской больницы».
«Нас долго, несмотря на наши стуки, не пускали, — вспо­минала на допросе Елизавета Яковлевна. — Минут через пят­надцать дверь открылась и вышел человек в военной форме. Взглянул на труп и сказал: «Мертвый... Чего же смотреть, везите прямо».
Мы все запротестовали и потребовали доктора, осмотра и носилки.
После долгих споров вышла женщина-врач, едва взглянула и сказала: «Да, умер... Надо везти».
Я горячо настаивала на осмотре раны.
Кое-как расстегаув костюм, докторша осмотрела рану в об­ласти сердца, пыталась установить, навылет ли он простре­лен, но результатов этой попытки я не заметила»...
7.
Хотелось бы тут обратить внимание читателей еще на одно совпадение.
Моисей Маркович Гольдштейн был убит 20 июня, когда в Москве начинались заседания трибунала по делу началь­ника морских сил Балтийского моря, капитана 1 ранга Алек­сея Михайловича Щастного.
Как мы уже рассказывали, латыши по приговору трибу­нала расстреляли командующего Балтфлотом во дворе Алек­сандровского училища.
Это была первая смертная казнь по приговору при боль­шевиках.
Впервые большевики расстреляли не министра Временно­го правительства, не царского генерала, не члена император­ского дома, а человека, облеченного доверием еще совсем
Дело об убийстве Володарского в 1918 году, л 160
239
Н. КОНЯЕВ
недавно такого грозного Центробалта. Решительно и жестко в очередной раз указывали большевики своим верным сорат­никам по Октябрьскому перевороту — матросам — их место.
Убийство Володарского, разумеется, отвлекло внимание петроградцев от расправы над человеком, спасшим Балтий­ский флот, но мы не рискнули бы утверждать, что план этот был сознательно выношен Моисеем Соломоновичем - Урицким.
Блуждая в липкой от крови темноте подвалов, он уже и сам не понимал, куда идти и где найти выход.
«Жизнь Урицкого была сплошная проза, — писал Марк Алданов. — И вдруг все свалилось сразу: власть, — громадная настоящая власть над жизнью миллионов людей, власть, не стесненная ни законами, ни формами суда...
У него знаменитые писатели просили пропуск на выезд из города!
У него в тюрьмах сидели великие князья!
И все это перед лицом истории! Все это для социализма!.
Рубить головы серпом, дробить черепа молотом!..»
Думается, что в опустившемся на Петроград кровавом сен-гилейском тумане не очень-то различат путь и Григорий Ев-сеевич Зиновьев, которого искал и которого так и не на­шел в последний день своей жизни Моисей Маркович Во­лодарский.
Путаются в сенгилейском тумане, судя по воспоминани­ям А.В. Луначарского, и другие очевидцы события.
Митинг, на который спешил Моисей Маркович и на ко­торый так-таки и не доехал он, странным и причудливым образом связан с убийством, и без рассказа об этом митин­ге и о том, что происходило на заводе, не обойтись.
Исаак Бабель, передавая обстановку, сложившуюся к на­чалу лета в городе, привел такой диалог:
«— Смирный народ исделался, — пугливо шепчет за моей спиной шепелявый старческий голос. — Кроткий народ исде­лался. Выражение-то какое у народа тихое...
— Утихнешь, — отвечает ему басом другой голос, густой ирокочущий. — Без пищи голова не ту работу оказывает. С од­ной стороны — жарко, с другой — пищи нет. Народ, скажутебе, в задумчивость впал.
— Это верно — впал, — подтверждает старик»1.
1 И. Бабель Я задним стоял // Исаак Бабель. Конармия. М.: Правда, 1990.
240
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Недовольство рабочих росло везде, но особенно сильным это недовольство было на Обуховском заводе.
В июне это недовольство большевиками вылилось в стачку. Обуховский завод был остановлен, в цехах шли непрерыв­ные митинги, на которых верховодили народные социалис­ты и эсеры.
Между прочим, среди других ораторов выступал в конце мая на Обуховском заводе и Моисей Маркович Володарс­кий.
Тогда в «Красной газете» появилась его статья «Погром­щики на Обуховском заводе».
«С передних рядов по моему адресу было брошено «жид!»
— Погромщик! — бросил я с своей стороны по адресу ху­лигана.
Председатель Невский немедленно сообщил собранию, что я всех присутствующих обозвал погромщиками. Поднялась невероятная суматоха»1.
Особое беспокойство Смольного вызывал тот факт, что к Обуховскому заводу подошло 13 эскадренных минонос­цев. Начались совместные митинги обуховцев и матросов ми­ноносной дивизии.
На пленарном заседании судовых комитетов минной ди­визии была принята резолюция с требованием немедленно­го роспуска Петроградской коммуны и установления морс­кой диктатуры Балтфлота.
Арест Троцким в Москве капитана Щастного наложился на эти события.
С одной стороны, Балтийский флот лишился признан­ного лидера и опасность контрреволюционного выступле­ния уменьшилась, а с другой — арест наморси и особенно известие о начале заседаний трибунала, пришедшее в Пет­роград как раз 20 июня, окончательно накалили обстановку в миноносной дивизии.
И это не могло не беспокоить F.E. Зиновьева — чертова дюжина боевых кораблей могла устроить такой погром в го­роде, после которого большевикам уже было бы не удер­жать власть.
20 июня, как рассказывал на допросе эсер Григорий Алек­сеевич Еремеев2, митинг начался в четыре часа дня.
1 Красная газета. 1918. 28 мая.
2 Дело об убийстве Володарского в 1918 году, л. 61.
241
Н. КОНЯЕВ
В повестке дня был доклад Зиновьева.
Затем было поставлено в порядок дня обсуждение требо­вания об освобождении Кузьмина — рабочего Обуховского завода, делегированного в Москву и арестованного там.
Настроение на митинге было бурное...
Участвовало около трех тысяч человек, «из которых не более 350 могли быть членами партии эсеров, ибо в нашей Обуховской организации их и не насчитывается больше».
Ближе к концу митинга на трибуне завязалась перебран­ка с матросами миноносной дивизии, и левый эсер Макси­мов попросил Еремеева не отходить от Зиновьева, чтобы «избежахь нежелательных эксцессов».
Оберегая Григория Евсеевича от побоев и плевков, Ере­меев довел его до машины, в которую уже забился Адольф Абрамович Иоффе.
Машина тут же уехала.
Иван Яковлевич Ермаков, другой участник митинга, сце­ну изгнания большевиков описал так:
«Я присутствовал на митинге все время.
По отношению матросов миноносной дивизии укажу следу­ющее. Поведение человек приблизительно пятнадцати было воз­бужденное... Они пришли на трибуну и угрожали расправить­ся с каким-то красноармейцем, при этом подозрительно по­сматривали на Зиновьева и Луначарского.
Этих возбужденных матросов уговаривал Каплан, говоря, что это нехорошо и недопустим^. Матросы были недовольны, что их уговаривают, говоря: пойдем, ну их к черту.
Когда Луначарский пошел с митинга, матросы гнусно угро­жали ему расправиться на месте. Я и еще один товарищ про­водили Луначарского до автомобиля. Там я заметил тех же матросов, расхаживающих, будто что-то ожидая...
Луначарский уехал, а я поспешил обратно на митинг, где был шум — товарищу Зиновьеву не давали говорить»1.
Из показаний другихх^видетелей известно, что Григорий Алексеевич Еремеев, успокаивая рабочих, сказал, что име­ет сейчас право и возможность арестовать Зиновьева, но пока это преждевременно.
Вот так проходил митинг на Обуховском заводе, куда Анатолий Васильевич Луначарский «направил» Моисея Мар­ковича, даже не предупредив, какая там обстановка.
Дело об убийстве Володарского в 1918 году, л. 73. 242
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Упоминая об этом, мягко говоря, недружеском поступке наркома просвещения, я, однако, не рискнул бы утверж­дать, что Луначарский знал 6 готовящемся жертвоприно­шении Моисея Марковича Володарского на алтарь револю­ции и специально «направил» его поближе к ненавистному ему Обуховскому заводу.
Нет...
Я полагаю, что Луначарский поступил так в силу свой­ственного ему дружелюбия.
«Ежели меня оплевали, — видимо, рассуждал он, — то почему Володарский должен ходить неоплеванный?»1.
Но, хотя Луначарский и перетрусил, митинг, как мы уже говорили, кончился вполне благополучно. Победа, конеч­но, была за эсерами, но никаких эксцессов, не считая от­дельных плевков, не случилось, и Еремеев, усаживая в ав­томобиль спасенного от расправы Зиновьева, считал, что все прошло просто отлично.
В этом приподнятом настроении и отправился Еремеев в районный клуб.
Дорога туда заняла пятнадцать минут. Столько же време­ни Еремеев провел в клубе, а когда вышел, услышал разго­вор, что убит Луначарский.
«Мы сели на конку и поехали. Доехали до фарфорового завода и увидели пустой автомобиль и человек пять возле него. Здесь говорили уже, что убит не Луначарский, а Володарский.
Мы спросили, с бородой ли убитый.
— Нет, без бороды, — ответили нам. — Но на видном мес­те — два золотьК зуба...>2
Когда же через полтора часа Еремеев возвращался назад с митинга в Яме, конка была остановлена. Человек низкого роста поднялся в вагон и крикнул:
— Еремеев! Выходи!
Еремеева арестовали по подозрению в убийстве Володар­ского.
На следующий день рабочие Обуховского завода приня­ли резолюцию.
«Мы, рабочие Обуховского завода, твердо уверены, что това­рищ Еремеев был, как честный общественный работник, сре-
1 Когда читаешь воспоминания Луначарского о Володарском, неоставляет ощущение, что Анатолий Васильевич старается плюнуть вМоисея Марковича и после смерти.
2 Дело об убийстве Володарского в 1918 году, л. 61.
243
Н. КОНЯЕВ
д» рабочих Ооновского завода, и уверены, что он, как чест­ный работник, арестован из мести по причинам расхождения в политических взглядах, а посему требуем его немедленного освобождения...»
По требованию рабочих и Григорий Алексеевич Еремеев, и арестованный вместе с ним матрос Смирнов были осво­бождены, но все-таки попытаемся разобраться с причиной их ареста...
Как известно, первоначально расследование убийства Мо­исея Марковича Володарского вел М.М. Лашевич, бывший ученик одесского еврейского ремесленного училища «Труд», носивший в честь своей ремеслухи партийную кличку Миша Трудник.
Если мы прикинем, сколько времени добирался Зиновь­ев до Смольного, сколько времени потом ехал на место пре­ступления товарищ Лашевич, то получится, что решение аре­стовать Еремеева Миша Трудник принимает, даже не опро­сив свидетелей.
Более того, напрашивается мысль, что на Еремеева, как на кандидата в убийцы, указал ему сам Григорий Евсее-вич, хотя он совершенно определенно знал, что Еремеев, провожавший его до автомобиля на Обуховском заводе, убить Моисея Марковича никак не поспевал.
Понятно, что мелочный и злобный Зиновьев особенно сильно в тот вечер не любил Еремеева, но все равно стран­но, что он даже не пытается выяснить, кто же на самом деле убил Володарского.
Это равнодушие Григория Евсеевича — равнодушие че­ловека, если не организовавшего убийство, то, во всяком случае, посвященного в организацию его.
И тогда все становится на свои места.
Объяснимой становится и логика следственных действий товарища Лашевича, и странная забывчивость Анатолия Ва­сильевича Луначарского, и даже сами судорожные поиски Моисеем Марковичем в тот вечер товарища Зиновьева.
Похоже, что и Володарский как-то узнал о грозящей ему опасности и начал разыскивать Григория Евсеевича, чтобы попросить не убивать его.
Как мы знаем, найти Зиновьева Володарскому не уда­лось.
Когда Зиновьев садился в свой автомобиль у Обуховского завода, Моисей Маркович уже лежал на панели и лицо его было страшно искажено, глаза выпучены, рот широко открыт.
244
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
И вот когда начинаешь внимательно перебирать обстоя­тельства убийства «оратора-пулеметчика», «человека-газеты», расплываются в сенгилейском тумане и отношения Воло­дарского с Парвусом, и его неосторожные высказывания по поводу Урицкого, и даже само стечение обстоятельств, по­требовавших громкого убийства, чтобы отвлечь внимание от суда над капитаном Щастным.
В этом тумане расплываются и очертания убийцы фила­дельфийского портного.
8.
Надо сказать тут и о побочном эффекте сенгилейского тумана, сгустившегося в те дни над Петроградом. Речь идет о странной, опережающей само событие оперативности не­которых петроградских газет.
Газета «Молва», например, проведала об убийстве уже в утреннем выпуске 21 июня. Помимо биографии «страдаль­ца», газета поместила и сообщение, что ночью состоялся те­лефонный разговор Зиновьева с Лениным, интересовавшим­ся деталями убийства.
«В советских кругах, — писала газета, — убеждены, чю убий­ство Володарского было произведено или контрреволюционе­рами, либо отъявленными черносотенцами, или правыми эсе­рами. Существует предположение, что преступление совер­шено представителями «Каморры народной расправы» (подчеркнуто нами. — Н.К.)1.
Оперативность изумительная.
И можно было бы только восхититься ею, но в деле об убийстве Володарского остались и весьма сбивчивые объяс­нения сотрудников «Молвы», которые неопровержимо сви­детельствуют, что об убийстве Володарского узнали в ре­дакции, когда Володарский был еще жив.
Нужно сказать, что своими русофобскими настроениями «Молва» превосходила даже такие большевистские издания, как «Петроградская правда» или «Красная газета».
Это в «Молве» печаталось с продолжениями «историчес­кое» исследование Бориса Алмазова о «Каморре народной расправы», которое, удачно совмещая жанр доноса с жан-
Молва № 14 1918 21 июня
245
Н. КОНЯЕВ
ром фантасмагории, «научно» обосновывало провокацию, затеянную Моисеем Соломоновичем Урицким.
«В 1906 году после покушения на графа Витте (по дымовой трубе спущен был в печь с крыши разрывной снаряд) нача­лась ликвидация боевых дружин «истинно русских союзов». Всесильный тогда граф Витте, не сумев добиться от царя раз­решения на ликвидацию вообще всех «союзнических обществ», все же получил право ликвидировать боевые дружины этих организаций. Несмотря на упорное противодействие влиятель­ных черносотенцев, графу Витте удалось при помощи депар­тамента полиции разоружить боевые дружины «Союза русско­го народа», «Союза активной борьбы с революцией и анархи­ей», московского «Союза хоругвеносцев». Отчаявшись в возможности добиться легального существования, Грингмут со­звал в Москве монархический съезд и создал на нем «Неле­гальную каморру народной расправы». Почетным председате­лем ее был выбран сам Грингмут, а главным атаманом — изве­стный Юскевич-Красковский, прославившийся впоследствии организацией убийств Герценштейна, Иоллоса и других еврей­ских деятелей»1.
Сей'«научный» труд Бориса Алмазова мы приводим в кон­спективном виде, ибо в газете он печатался подвалами и с продолжениями. Но изложить его содержание было необхо­димо, чтобы представлять, что же вкладывала «Молва» в свое предположение: «преступление совершено представи­телями «Каморры народной расправы».
Удивительно тонко и грациозно буржуазная «Молва» на­помнила читателям, что хотя Моисей Маркович м душил потихоньку «прогрессивную» печать, но при этом он все-таки оставался евреем и, хотя бы таким образом, находился в одном с сотрудниками «Молвы» лагере...
Надо ли удивляться, что на следующий день большевист­ская «Петроградская правда» почти дословно повторила ста­тейку «Молвы»:
«Нам еще памятны угрозы террора по отношению к пред­ставителям Советской власти, исходившие из уст наиболее авторитетных вождей правых эсеров на их партийных собра­ниях, угрозы, опубликованные в их партийной прессе. На стра­ницах «Петроградской правды» были опубликованы и под-
Молва. № 5. 1918 11 июня 1918 246
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
метные письма с угрозами убийства, рассылавшиеся советс­ким деятелям «Каморрой народной расправы».
Итак.
Большевики колебались, кем объявить убийцу Володар­ского. Желание видеть его черносотенцем явно преобладало в первые дни.
« Соединенное собрание на 24 июня сего года активных ра­ботников Совета Штаба Красной Армии и представителей организации большевиков и левых эсеров постановило считать недопустимым освобождение явных погромщиков Еремеева и матроса Смирнова, что дает нашим черносотенным бан­дам возможность вести агитацию среди рабочих района, будто виновниками ареста являются наши местные работ­ники, с которыми якобы даже там, в верхах, не желают считаться. А посему требуем от комиссии по борьбе с контр­революцией и спекуляцией впредь ни в коем случае не отпус­кать арестованных в Обуховском районе без нашего на то разрешения...
Начальник штаба /7. Обухов»1.
Однако черносотенцев — и такое бывает в сенгилейском тумане! — взял под защиту сам Моисей Соломонович Уриц­кий.
Утренний выпуск «Молвы» от 21 июня не на шутку раз­гневал его.
Да и как не разгневаться, если Моисей Соломонович уже две недели назад доложил, что дело «Каморры» раскрыто и все наиболее активные члены ее арестованы.
И вот пожалуйста — какая-то газетенка намекает, будто это «Каморра» и убила Моисея Марковича.
Днем сотрудники Петроградской ЧК ворвались в редак­цию и немножко разгромили ее. *
Перепуганному редактору чекисты объявили, что, по-ви­димому, он сам участвовал в убийстве, коли начал гото­вить материалы траурного выпуска,* когда Моисей Марко­вич Володарский был еще жив.
Тогда-то и возникла необходимость произвести убийцу Володарского в эсеры. Был изобретен воистину большевис­тский гибрид эсера-черносотенца...
На том самом траурном заседании Петросовета, где Гри­горий Евсеевич Зиновьев долго витийствовал, что «проле-
Дело об убийстве Володарского в 1918 году, л. 118.
247
Н. КОНЯЕВ
тариат Петрограда особенной, интимной любовью любит сво­его Володарского», он сказал и об убийце Володарского.
«Да... Может быть, это был одиночка... Одиночка, в жи­лах которого течет кровь генерала Галифе и Корнилова, а не кровь рабочего класса»1.
Сходно выразился и Лев Давидович Троцкий, заявив­ший, что «убийца — несчастный, темный человек, начитав­шийся с.-р. газет».
Нетрудно заметить, что вожди большевиков как бы из­виняют убийцу, перенося его вину то на генералов Галифе и Корнилова, то на эсеровские газеты.
А нарком просвещения даже жалостливую повесть напи­сал об убийце
«Володарского, преданного трибуна, рыцаря без страха из ордена пролетариата... сразила рабочая рука.
Его убийца был маленький, болезненный рабочий, большой идеалист. Годами этот тихий человек со впалой грудью меч­тал о том, чтобы послужить революции своего класса, послу* жить подвигом и, если понадобится, умереть мученической смертью. И вот пришли интеллигенты, побывавшие на катор­ге, застуженные, так сказать, с грудью, увешанной революци­онными орденами...
И эти интеллигенты, пользуясь доверием маленького рабо­чего со впалой грудью, говорят ему:
«Ты хочешь совершить подвиг во имя твоего класса, ты го­тов на мученическую смерть. Пойди же и убей Володарского»2.
Подобное отношение бесполезно пытаться объяснить лозун­гом — .они убивают личности, мы убьем классы! — под кото­рым хоронили Володарского. Мы сталкиваемся тут с совершенно не свойственным большевикам великодушием, которое не чем иным кроме воздействия сенгилейского тумана объяснить не­возможно и которое страшнее любой жестокости...
9.
Липким от крови мраком сенгилейского тумана затяги­вает подробности убийства Моисея Марковича Володарского.
1 Петроградская правда № 132. 1918. 26 июня.
2 А. Луначарский. Володарский // А. Луначарский, К. Радек, Л. Троц­кий. Силуэты: политические портреты. М.: Политиздат, 1991 С 281.
248
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Кто убил его — так и осталось неизвестным.
В большевистских газетах писали, что его убила буржуазия.
И были почти ритуальные похороны.
Если бы Моисей Маркович не был столь самовлюблен, умирая, он мог бы радоваться — его жизнь приносилась боль­шевиками на алтарь революции.
Словно из библейских времен, выкатилась на улицы Пет­рограда погребальная колесница с телом нового Моисея, под колеса которой и поспешил другой Моисей (Урицкий) бро­сить жизни арестованных им русских людей...
В дни похорон газеты писали:
«Сила Володарского была в его непримиримости, доходя­щей до маниакальности...»
«Володарский в мрачном восторге фанатизма убил свое сердце.*.»
«Счастливый человек — ему было все ясно. Отсюда твер­дость, сила, упрямство прозелита, только что усвоившего чу­жую истину».
Но странно.
Пышные и помпезные похороны Володарского оказыва­ются при ближайшем рассмотрении какими-то вырожден-ческо -жалкими.
«Володарский лежит в наглухо заколоченном гробу, оби­том красной материей. К самому гробу булавочкой пришпиле­на бумажка, на которой наскоро написано красным каранда­шом: «Дорогому товарищу Володарскому от партийных рабо­чих Невской заставы».
Возле гроба, поставленного на возвышение, небольшая груп­па серых людей, которые в театре обычно изображает про­стонародье»1.
«Гроб выставлен в Екатерининском зале Таврического двор­ца. Стены задрапированы красными знаменами в таком коли­честве, что оторопь берет. Это те знамена, которые пронесли 23 марта прошлого года, когда хоронили жертв революции».
«Троица. Пахнет березой. Дождь. Пролетарии под зонти­ками. Председатель коммуны с непокрытой головой. Рядом с ним нервный интеллигент, средних лет, в пенсне и кожаной куртке. По внешности напоминает Троцкого. Это Свердлов. Несут знамена, оставшиеся от Первого мая. В хвосте процес­сии — две девицы в шляпках и с винтовками через плечо»2.
1 Вечерние огни. 1918 22 июня.
2 Вечер Петрограда. 1918 25 июня.
249
Н. КОНЯЕВ
Хоронили Володарского 23 июня на Марсовом поле, ря­дом с могилой жертв Февральской революции. Шпалерами стояли революционные полки, матросские отряды, красно­гвардейцы.
Накануне, 22 июня 1918 года, в шесть часов утра в Мос­кве, во дворе Александровского юнкерского училища, ла­тыши расстреляли 37-летнего «адмирала» Щастного.
Хоронили Володарского в наглухо заколоченном гробу.
В половине седьмого вечера начались речи. Все требовали возмездия убийцам — эсерам.
В восемь еще говорили.
Требовали.
Дождь кончился.
И трудно, трудно, читая описания похорон, отделаться от впечатления, что в наглухо заколоченном гробу больше­вики зарывали в землю не только тело Моисея Марковича Гольдштейна, а то, о чем хотелось скорее позабыть.