Николай Коняев Гибель красных моисеев Красный террор в Петрограде в 1918 Урицкий 3

Глава третья
РОЖДЕНИЕ ПЕТРОЧЕКА
Диктатура пролетариата — слишком серьезная вещь, чтобы ее можно было доверить самому пролетариату...
В.И. Ленин
Механики, чекисты, рыбоводы, Я ваш товарищ, мы одной породы...
Эдуард Багрицкий
«Известия» сообщили, что Совет народных комиссаров предполагает выехать в Москву в понедельник, 11 марта, вечером.
Это был отвлекающий маневр.
Открыто с Николаевского вокзала отправлялись техни­ческие сотрудники наркоматов и члены ВЦИК с обслужи­вающим персоналом. Все, что касалось поезда с народными комиссарами и В.И. Лениным, было окружено строжайшей тайной.
Сам Яков Михайлович Свердлов, притворившись, что сел во вциковский поезд, тут же трусливо выскользнул на дру­гую сторону состава и перебрался в неприметный поезд № 4001, который, стараясь не привлекать ничьего внима­ния, отошел в 22 часа 00 минут. Когда наступило 11 марта, этот поезд мчался уже далеко от Петрограда.
Ну а меры предосторожности, предпринятые В.Д. Бонч-Бруевичем, на которого Ленин возложил организацию эва­куации Совнаркома, были не лишними.
Обстановка в Петрограде стремительно накалялась...
1.
«Мясники проносят дымящиеся туши, кони падают на ка­менные полы и умирают без стона...
Я узнаю страшную статистику. Против 30—40 лошадей, шед­ших на убой в прежнее время, — теперь ежедневно на скотный двор поступает 500—600 лошадей. Январь дал 5 тысяч убитых лошадей, март даст 10 тысяч. Причины — нет корма...
77
Н. КОНЯЕВ
Я вышел из места лошадиного успокоения и отправился в трактир «Хуторок», что находится напротив скотобоен. На­стало обеденное время. Трактир был наполнен татарами — бой­цами и торговцами. От них пахло кровью, силой, довольством. За окном сияло солнце, растапливая грязный снег, играя на хмурых стеклах. Солнце лило лучи на тощий петроградский рынок — на мороженых рыбешек, на мороженую капусту, на папиросы «Ю-ю» и на восточную «гузннаки»...
Солнце светит. У меня странная мысль: всем худо, все мы оскудели. Только татарам хорошо, веселым могильщикам бла­гополучия. Потом мысль уходит. Какие там татары?.. Все — могильщики»1.
Эти зарисовки петроградской жизни сделаны Исааком Ба­белем прямо с натуры, и тогда же, в марте 1918 года, и опубликованы. Острым и верным взглядом подмечает писа­тель-чекист страшные приметы наступающего на город уми­рания...
«Не видно Фонтанки, скудной лужей расползшейся по лип­кой низине. Не видно тяжелого кружева набережной, захлес­тнутой вспухшими кучами нечистот из рыхлого черного снеж­ного месива.
По высоким теплым комнатам бесшумно снуют женщины в платьях серых или темных. Вдоль стен — в глубине металли­ческих ванночек лежат с раскрытыми серьезными глазами мол­чащие уродцы — чахлые плоды изъеденных, бездушных низ­корослых женщин, женщин деревянных предместий, погружен­ных в туман.
Недоноски, когда их доставляют, имеют весу фунт-полто-ра. У каждой ванночки висит табличка — кривая жизни мла­денца. Нынче это уж не кривая. Линия выпрямляется. Жизнь в фунтовых телах теплится уныло и призрачно.
Еще одна неприметная грань замирания нашего: женщины, кормящие грудью, все меньше дают молока...
Они стоят вокруг меня, грудастые, но тонкие — все пяте­ро—в монашеских своих одеждах и говорят:
— Докторша высказывает — молока мало даете, дета в весе не растут... Душой бы рады, кровь, чувствуем, сосут... К из­возчикам бы приравняли... В управе сказывали: не рабочие... Пошли вон мы нынче вдвоем в лавку, ходим, ноги гнутся, ста-
1 Исаак Бабель Недоноски // Новая жизнь 1918 26 марта Цит по* Собр соч Т2 С 251-253
78
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
ли мы, смотрим друг дружке в глаза, падать хотим, не можем двинуться...
Они просят меня о карточках, о дополнениях, кланяются, стоят вдоль стен, и лица их краснеют н становятся напряжен­ными и жалкими, как у просительниц в канцелярии1.
Зарисовки Исаака Бабеля — чрезвычайно ценный мате­риал для исследователя. Самое замечательное в них — это не совсем человеческая бесстрастность, умение отключиться от чужого страдания и боли, чтобы сочувствие не затуманива­ло глаза, не нарушало точности писательского зрения.
Перечитывая публицистику писателя, запечатлевшую са­мые различные проявления человеческого горя, я обнару­жил только один сбой. Кажется, лишь в описании погромов еврейских местечек: «Недорезанные собаки испустили свой хриплый лай. Недобитые убийцы вылезли из гробов. Добей­те их, бойцы Конармии1 Заколотите крепче приподнявшие­ся крышки их смердящих могил!» — и срывается на крик писательский голос. Но этот сбой относится к 1920 году и прямого отношения к петроградским событиям не имеет...
В резолюциях, принимавшихся тогда на петроградских фабриках и заводах, бесстрастности гораздо меньше.
Вот заявление, с которым в марте 1918 года уполномо­ченные рабочих петроградских фабрик и заводов обратились к IV Всероссийскому съезду Советов...
«Нам обещали свободу. А что мы видим на самом деле? Всё растоптано полицейскими каблуками, всё раздавлено воо­руженной рукой... Мы дошли до позора бессудных расстре­лов, до кровавого ужаса смертных казней, совершаемых людь­ми, которые являются одновременно и доносчиками, и сыщи­ками, и провокаторами, и следователями, и обвинителями, и судьями, и палачами...
Но нет! Довольно кровавого обмана и позора, ведущих ре­волюционную Россию к гибели и расчищающих путь новому деспоту на место свергнутого старого. Довольно лжи и преда­тельства. Довольно преступлений, совершаемых нашим именем, именем рабочего класса...
Мы, рабочие петроградских фабрик и заводов, требуем от съезда постановления об отставке Совета народных комиссаров»2
1 Там же С 254-255
2 Юрий Кожин Заложники в годы гражданской войны в России //http //archive I September ru/his/2000/no21 htm
79
Н. КОНЯЕВ
Этот отчаянный призыв рабочих Петрограда услышан не был.
Открывшийся 14 марта IV Чрезвычайный съезд Советовратифицировал Брестский мирный договор и принял по­становление, объявившее Москву столицей Советской рес­публики, t
Именно с этого момента начался принципиально новый этап в деятельности советского правительства. Как отметил В.И. Ленин, две первых задачи — «завоевать политическую власть и подавить сопротивление эксплуататоров» — были выполнены большевиками еще в Петрограде, ну а теперь на повестку дня встала проблема управления завоеванной Рос­сией.
Любопытно, что статья В.И. Ленина «Главная задача на­ших дней» написана как раз 11 марта, в поезде, когда со­ветское правительство ехало в Москву.
Еще интереснее, что именно в этой статье Ленин начи­нает требовать от рабочих, чтобы они почувствовали себя хозяевами заводов и фабрик, чтобы прекратили лодырни­чать и воровать, чтобы соблюдали строжайшую дисциплину в труде, чтобы экономно хозяйничали и аккуратно и доб­росовестно вели счет деньгам.
Именно эти лозунги три года спустя будут воплощены в новой экономической политике. И именно эти лозунги еще полгода назад Ленин активно высмеивал.
Впрочем, что такое для Владимира Ильича лозунги и принципы?
«Мне кажется, что Троцкий несравненно более ортодокса­лен, чем Ленин.. — писал Анатолий Васильевич Луначарс­кий. — Троцкий всегда руководился, можно сказать, буквою революционного марксизма. Ленин чувствует себя творцом и хозяином $ области политической мысли и очень часто давал совершенно новые лозунги, которые нас всех ошарашивали, ко­торые казались нам дикостью и которые потом давали бо­гатейшие результаты. Троцкий такою смелостью мысли не отличается: он берет революционный марксизм, делает из него все вывода!, применительные к данной ситуации; он бесконеч­но смел в своем суждении против либерализма, против полу­социализма, но не в каком-нибудь новаторстве.
Ленин в то же время гораздо более оппортунист в самом глубоком смысле этого слова. Опять странно, разве Троцкий не был в лагере меньшевиков, этих заведомых оппортунистов?
80
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Но оппортунизм меньшевиков — это просто политическая дряб­лость мелкобуржуазной партии. Я говорю не о нем, я говорю о том чувстве действительности, которая заставляет порою менять тактику, о той огромной чуткости к запросу вре­мени, которая побуждает Ленина то заострять оба лезвия своего меча, то вложить его в ножны».
В принципе, это объяснение дает ответ, почему выдви­нув 11 марта 1918 года лозунги, сходные с лозунгами 1921 года, Ленин повел страну не к НЭПу, а к военному коммунизму.
Дело тут действительно в огромной чуткости к запросу времени, которой обладал Ленин. И слова о строжайшей дис­циплине в труде, об экономном хозяйствовании, о добро­совестном счете денег, призывы учиться у немца в статье «Главная задача наших дней» — это еще не призывы и не лозунги, а лишь мотивировка ленинского постулата о том, что русский человек — плохой работник по сравнению с ра­ботником передовых наций.
Согласно В.И. Ленину, это и не могло быть иначе при режиме царизма и живучести остатков крепостного права. А значит, следует вывод: русского человека надо учить ра­ботать. И это и является самой главной задачей наших дней.
Ну а поскольку — это не оговаривалось, но подразуме­валось! — работники таких передовых наций, как английс­кая, немецкая, французская, были заняты войной и им недосуг было учить работать русского человека, следовало поискать передовую нацию внутри самой России.
Ю. Ларин, этот, по словам А.И. Солженицына, «скорый экономики военного коммунизма», прямо писал потом, что в еврейских рабочих наблюдается «особое развитие некото­рых черт психологического уклада, необходимых для роли вожаков», которые еще только развиваются в русских рабо­чих, — исключительная энергия, культурность, солидарность и систематичность1.
Любопытно, что этот большевистский постулат был прак­тически без редактуры заимствован ельцинскими реформа­торами для того, чтобы обосновать изъятие общенародной собственности в пользу малочисленной группы, так назы­ваемой семьи, преимущественно нерусской по своему наци­ональному составу.
1 Ю Ларин Евреи и антисемитизм в СССР М , Л ГИЗ, 1929 С 260-262
81
Н. КОНЯЕВ
Учить работать русского человека — плохого работника дол­жна была столь схожая с ельцинской семьей партийная вер­хушка, то ядро партии, которое товарищ Г.Л. Пятаков на­зовет в дальнейшем «чудо-партией».
И тут, конечно, самое время еще раз вернуться к вопро­су о национальности самого В.И. Ленина.
Тот же А.И. Солженицын пишет, что «...если же гово­рить об этническом происхождении Ленина, то не изменит дела, что он был метис, самых разных кровей: дед его по отцу, Николай Васильевич, был крови калмыцкой и чу­вашской, бабка — Анна Алексеевна Смирнова, калмычка; другой дед — Израиль (в крещении Александр) Давидович Бланк, еврей, другая бабка — Анна Иоганновна (Иванов­на) Гросшопф, дочь немца и шведки Анны Беатщ Эстедт. Но всё это не даёт права отвергать его от России. Мы дол­жны принять его как порождение не только вполне российс­кое, — ибо все народности, давшие ему жизнь, вплелись в ис­торию Российской империи, — но и как порождение русское (выделено нами. — Н.К.)».
Более того.
По А.И. Солженицыну, «Это мы, русские, создали ту сре­ду, в которой Ленин вырос, вырос с ненавистью. Это в нас ослабла та православная вера, в которой он мог бы вырас­ти, а не уничтожать её»1.
Вроде бы с этим невозможно не согласиться.
Все справедливо насчет православной веры, которая «в нас ослабла».
Другое дело, что великий «правдолюбец» и тут лукаво заводит читателя в западню и как будто искренне забывает, что сама Российская империя была устроена первыми Ро­мановыми he совсем на русский лад, вернее же совсем не на русский. В этой империи огромная часть самих русских (в отличие от множества других народов, населяющих им­перию) находилась в подневольном, крепостном состоянии.
И это лукавое устроение Российской империи и привело к тому, что хотя мы, русские, и говорим на одном языке, хотя и думаем одинаково, но наше мышление проистекает как бы в разных измерениях. Мы не сходимся в мыслях друг с другом, а если пересечемся невзначай, то только для того, чтобы навсегда разругаться.
1 А.И. Солженицын Двести лет вместе. Часть II. М.: Русский путь, 2002 С 76
82
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Поэтому и не объяснить сейчас пожилым русским лю­дям, что Ленин, которого защищают они, скорее бы со­шелся с их врагами — Чубайсом и Ельциным, а не с ними. Их, нынешних русских коммунистов, Владимир Ильич ко­нечно немедленно отправил бы на расстрел. А Ельцина с Чу­байсом — нет, с ними Владимир Ильич сумел бы работать на благо семьи или чудо-партии и в режиме военного ком­мунизма, и в условиях НЭПа.
И конечно же если мы желаем возрождения России, нам необходимо преодолеть не только разрыв между интересами народа и ельцинской семьи, но и изжить ленинское наследие.
Как сделать это?
Как перепрыгнуть через 13 потерянных дней 1918 года?
Очень просто.
Для этого достаточно освободиться от собственных ил­люзий и обольщений, от чрезвычайно вредных и опасных для страны, но таких дорогих для наших сердец мифов.
Но мы отвлеклись.
Объявляя, что русский человек — плохой работник по срав­нению с работником передовых наций, В.И. Ленин определял стратегическую задачу управления страной — большевики должны были опираться отныне уже не на русский проле­тариат, а на класс тех инонациональных учителей, которые будут вселены в Москву, Петроград и другие русские горо­да, как это делалось и ранее при Петре I и Екатерине II.
Одновременно В.И. Ленин решал этим и некоторые так­тические вопросы. Он пытался привить своим недавним со­юзникам рабочим чувство некоей неполноценности, ущерб­ности, он надеялся, что, осознавая, какие они «плохие ра­ботники», рабочие постесняются выдвигать столь наглые, как рабочие Петрограда, требования.
В соответствии с новой задачей В.И. Ленин производит и кадровые перестановки.
Л.Д. Троцкий, покинувший пост наркома иностранных дел, сразу, как только ему удалось завершить Брестским миром иностранные дела России, возглавляет теперь Выс­ший военный совет и становится наркомвоенмором, сосре­дотачивая в своих руках все управление армией и флотом.
Ну а прапорщика Н.В. Крыленко, исполнившего свое матросско-солдатское дело и расстрелявшего генерала Ду­хонина, Совнарком от забот по «управлению Россией» ос­вободил.
83
Н. КОНЯЕВ
2.
Рабочий класс большевики пытались привести в созна­ние голодом и постоянным напоминанием ему, что русский человек — плохой работник.
С матросами они расправлялись круче.
Мы уже рассказывали о пуле, которую товарищ Дзержин­ский влепил недостаточно почтительному матросу. В Москве Феликс Эдмундович предпринял еще более жесткую акцию.
В ночь на 12 апреля было совершено, как сообщил Ф.Э. Дзержинский сотруднику «Известий», очищение города.
Чекисты штурмом взяли в Москве 25 особняков, заня­тых анархистами. Бои развернулись на Донской и Поварской улицах, отчаянно сопротивлялись обитатели дома «Анархия» на Малой Дмитровке. Этот дом чекистам пришлось расстре­ливать из пушек. Более сотни анархистов убиты, около по­лутысячи — арестованы.
В многочисленных обращениях к населению города на­стойчиво подчеркивалась мысль, что ВЧК борется против бан­дитов, хулиганов и обыкновенного жулья, «осмелившихся скрываться и выдавать себя за анархистов, красногвардей­цев и членов других революционных организаций»1.
— Я должен заявить, — сказал Ф.Э. Дзержинский коррес­понденту «Известий», — и при этом категорически, что слухи в печати о том, что Чрезвычайная комиссия входила в Со­вет Народных Комиссаров с ходатайством о предоставлении ей полномочий для борьбы с анархистами, совершенно не верны. Мы ни в коем случае не имели в виду и не желали вести борьбу с идейными анархистами, и в настоящее вре­мя всех идейных анархистов, задержанных в ночь на 12 ап­реля, мы освобождаем, и если, быть может, некоторые из них будут привлечены к ответственности, то только за при­крытие преступлений, совершенных уголовными элемента­ми, проникшими в анархические организации. Идейных анар­хистов среди лиц, задержанных нами, очень мало, среди сотен — единицы2.
Тут надо пояснить, что идейными Дзержинский назы­вал анархистов, которые готовы были и далее помогать боль-
1 МЧК. Из истории Московской чрезвычайной комиссии. Сборникдокументов (1918—1921). М.* Моск. рабочий, 1978. С 19.
2 Там же. С. 26.
84
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
шевикам в развале Российского государства, ну а всех, кто намеревался выступать против большевиков, он относил к уголовным элементам...
К этому времени Феликс Эдмундович Дзержинский уже занял под свое ведомство дом страхового общества «Якорь» на Большой Лубянке с подвалами, настолько обширными, что в них легко было затеряться многим тысячам заключенных.
И конечно же нашлось здесь место и матросам, которые начали прибывать следом за правительством в Москву и раз­мещаться в захваченных анархистами московских особняках.
Рассказывать корреспонденту «Известий» об этих матро­сах Дзержинский не посчитал нужным.
— Пролетарское принуждение во всех своих формах, на­чиная от расстрелов, — любил повторять он, — является ме­тодом выработки коммунистического человека из материа­ла капиталистической эпохи.
Ну а после того, как из матросов было выработано то, что нужно, можно было вздохнуть спокойно и пригласить в Москву германского посла Мирбаха.
Теперь советское правительство переехало в Москву окон­чательно.
3.
Итак... Правительство переехало в Москву... Вынужденный уехать, — вспоминал потом А.В. Луначарс­кий, — Совет Народных Комиссаров возложил ответственность за находящийся в почти отчаянном положении Петроград на товарища Зиновьева.
«Вам будет очень трудно, — говорил Ленин остающимся, — но остается Урицкий». И это успокаивало»1.
Такими словами не бросаются.
Тем более такие люди, как В.И. Ленин.
И мы могли бы с полным основанием говорить, что Вла­димир Ильич всецело доверял Моисею Соломоновичу Уриц­кому, если бы в воспоминаниях современников то тут, то там не мелькали свидетельства, что как раз к Урицкому-то
1 А. Луначарский. Моисей Соломонович Урицкий //А Луначарский, К Радек, Л Троцкий Силуэты: политические портреты. М • Политиз­дат, 1991. С. 359-360
85
Н КОНЯЕВ
или, по крайней мере, к его способностям Ленин не испы­тывал никакого доверия
Любопытны в этом смысле воспоминания Георгия Алек­сандровича Соломона, ярко рисующего не только самого Моисея Соломоновича Урицкого, но и его взаимоотноше­ния с В И Лениным
«Я решил возвратиться в Стокгольм и с благословения Ле­нина начать там организовывать торговлю нашими винными запасами. Мне пришлось еще раза три беседовать на эту тему с Лениным. Все было условлено, налажено, и я распростился с ним.
Нужно было получить заграничный паспорт. Меня напра­вили к заведовавшему тогда этим делом Урицкому... Я спро­сил Бонч-Бруевича, который был управделами Совнаркома, указать мне, где я могу увидеть Урицкого. Бонч-Бруевич был в курсе наших переговоров об организации вывоза вина в Швецию.
— Так что же, вы уезжаете все-таки? — спросил он меня. —Жаль... Ну, да надеюсь, это ненадолго... Право, напрасно выотклоняете все предложения, которые вам делают у нас...А Урицкий как раз находится здесь... — Он оглянулся по сто­ронам. — Да вот он, видите, там, разговаривает с Шлихте-ром... Пойдемте к нему, я ему скажу, что и как, чтобы выдалипаспорт без волынки...
Мы подошли к невысокого роста человеку с маленькими неприятными глазками.
— Товарищ Урицкий, — обратился к нему Бонч-Бруевич, —позвольте вас познакомить... товарищ Соломон...
Урицкий оглядел меня недружелюбным колючим взглядом.
— А, товарищ Соломон... Я уже имею понятие о нем, — не­брежно обратился он к Бонч-Бруевичу, — имею понятие... Выприбыли из Стокгольма? — спросил он, повернувшись ко мне. —Не так ли?.. Я все знаю...
Бонч-Бруевич изложил ему, в чем дело, упомянул о вине, решении Ленина...
Урицкий нетерпеливо слушал его, все время враждебно по­глядывая на меня.
—Так, так, — поддакивал он Бонч-Бруевичу, — так, так...понимаю... — И вдруг, резко повернувшись ко мне, в упор бро­сил: — Знаю я все эти штуки... знаю... и я вам не дам разре­шения на выезд за границу... не дам! — как-то взвизгнул он.
—То есть как это вы не дадите мне разрешения? — в силь­ном изумлении спросил я.
86
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
— Так и не дам! — повторил он крикливо. — Я вас слиш­ком хорошо знаю, и мы вас из России не выпустим! У меняесть сведения, что вы действуете в интересах немцев...
Тут произошла безобразная сцена. Я вышел из себя. Стал кричать на него. Ко мне бросились A.M. Коллонтай, Елиза­ров и другие и стали успокаивать меня.
Другие в чем-то убеждали Урицкого... СловоМ^произошел форменный скандал.
Я кричал:
— Позовите мне сию же минуту Ильича... Ильича...Укажу на то, что вся эта сцена разыгралась в Большом
зале Смольного института, находившемся перед помещением, где происходили заседания Совнаркома и где находился ка­бинет Ленина.
Около меня метались разные товарищи, старались успоко­ить меня... Бонч-Бруевич побежал к Ленину, все ему расска­зал. Вышел Ленин. Он подошел ко мне и стал расспрашивать, в чем дело. Путаясь и сбиваясь, я ему рассказал. Он подозвал Урицкого.
— Вот что, товарищ Урицкий, — сказал он, — если вы име­ете какие-нибудь данные подозревать товарища Соломона, носерьезные данные, а не взгляд и нечто, так изложите вашиоснования. А так, ни с того ни с сего, заводить всю эту исте­рику не годится... Изложите, мы рассмотрим в Совнаркоме...Ну-с...
— Я базируюсь, — начал Урицкий, — на вполне определен­ном мнении нашего уважаемого товарища Воровского...
— А, что там «базируюсь», — резко прервал его Ленин. —Какие такие мнения «уважаемых» товарищей и прочее? Нуж­ны объективные факты. А так, ни с того ни с сего, здоровоживешь опорочивать старого и тоже уважаемого товарища, этоне дело... Вы его не знаете, товарища Соломона, а мы все егознаем... Нуда мне некогда, сейчас заседание Совнаркома, ■—и Ленин торопливо убежал к себе»1.
Георгий Александрович Соломон — личность весьма скользкая
Занимаясь дипломатической работой (он работал первым секретарем посольства в Берлине, консулом в Гамбурге, тор­говым представителем в Лондоне), товарищ Соломон испол-
1 Г Соломон Среди красных вождей Лично пережитое и виденное на советской службе // Литература русского зарубежья Антология в шести томах М Книга Т 2 С 275—276
87
Н. КОНЯЕВ
нял весьма щекотливые поручения большевистской верхуш­ки, связанные как с финансированием коммунистического движения, так и с наполнением заграничных счетов самих вождей Советской России.
И конечно неспроста, узнав о неизлечимой болезни Ле­нина, Георгий Александрович отказался в 1923 году возвра­щаться в Рвссию. Отношения с Владимиром Ильичем у него были особые, и без Ленина в России ему было нечего делать.
Но для нас сейчас интересны отношения Владимира Иль­ича не с товарищем Соломоном, а с товарищем Моисеем Соломоновичем Урицким.
Эк как он заартачился, не желая выполнять просьбу то­варища Ленина!
До визга, до истерики, почти до открытых пререканий дело дошло! И как беспощадно отбрил Владимир Ильич Моисея Соломоновича, прямо на глазах у всех!
А как издевался Владимир Ильич над корявой речью Мо­исея Соломоновича на VII съезде РКП(б)?!
«Но было другое выступление — Урицкого. Что там было, кроме Каноссы, «предательства», «отступили», «приспособи­лись»?.. Касаясь речи тов. Бухарина, я отмечаю, что, когда у него не хватает аргументов, он выдвигает нечто от Урицкого»1.
Нет.
Как-то не вяжется эта ленинская готовность в любую ми­нуту превратить Моисея Соломоновича Урицкого в нарица­тельный персонаж, воплощающий косноязычие и бес­толковость, со словами «Вам будет очень трудно, но остает­ся Урицкий».
Но коли Ленин сказал, значит, он знал, что говорил...
Просто, по-видимому, он вкладывал в свои слова не со­всем тот смысл, который привиделся А.В. Луначарскому.
4.
Как явствует из официальной, созданной в 1919 году биографии2, будущий председатель Петроградской ЧК Мо­исей Соломонович Урицкий родился 2 января 1873 года в уез-
1 В.И. Ленин. Поли. собр. соч. Т.36. С 29, 33.
2 Деятели СССР и революционного движения России. Энциклопе­дический словарь Гранат. Репринтное издание. М.: Советская энцикло­педия, 1989. С. 734
88
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
дном городе Черкассах Киевской губернии, на берегу реки Днепра.
Родители его занимались торговлей.
Моисею было всего три года, когда утонул в реке отец, и Моисей остался на попечении своей матери и старшей сестры. До 13 лет он изощрялся в изучении Талмуда, а потом, вос­противившись матери, начал учить еще и русский язык. В ре­зультате, вместо того чтобы постигать премудрости, необхо­димые раввину, он поступает в Черкасскую прогимназию...
Тут возникает любопытная параллель.
Феликс Эдмундович Дзержинский и Моисей Соломоно­вич Урицкий...
Один в детстве собирался стать ксендзом, другой — рав­вином.
Но поскольку оба они рано и почти одновременно оста­лись без отцов, один из них стал начальником ВЧК, дру­гой — начальником Петроградской ЧК.
Никаких других ЧК тогда еще не было...
Значит, и начальников ЧК тогда тоже было только двое, вернее — всего двое.
И вот ведь что любопытно. Оба начальника знают еврей­ский язык, оба умеют читать и писать по-еврейски...
Когда-то языком дипломатии считался французский язык. По-французски писались официальные письма, на француз­ском составлялись межгосударственные договоры.
Если судить по первым председателям ЧК, возникает впе­чатление, что большевики и планировали сделать еврейс­кий язык официальным языком всех чрезвычаек.
На первый взгляд, предположение это звучит достаточно дико. Но думаешь: а что еще кроме знания еврейского язы­ка и ненависти к России объединяло главных чекистов — Дзержинского и Урицкого? И не можешь найти ответа...
Опять-таки, как сулил товарищ Зиновьев, ЧК будут от­крыты не только в губернских центрах России, но и в Гер­мании, в Англии, во Франции, в Италии...
Так почему бы и не подумать было с самого начала о едином языке и для Ливерпульской ЧК, и для Парижской ЧК? Не на русском же языке объясняться в Ливерпуле и Париже чекистам!
Но вернемся к биографии Моисея Соломоновича...
Еще в ранней молодости становится он членом социал-демократической партии и «всецело отдается партийной ра-
89
Н. КОНЯЕВ
боте». Заметную роль играл Урицкий в событиях 1905 года в Красноярске. Тем не менее в 1906 году ссылку ему заме­нили принудительным отъездом за границу, где в августе 1912 года, на конференции меньшевиков в Вене, Урицко­го избрали членом оргкомитета как представителя «груп­пы Троцкого».
Избрание это, как пишет Марк Алданов, произошло при следующих обстоятельствах.
«В августе 1912 года в Вене была созвана конференция чле­нов РСДРП с участием представителей целого рада социал-демократических организаций (преимущественно — но не ис-клюнительно — меньшевистских). Это была одна из очеред­ных попыток освободить партию от диктатуры Ленина, который незадолго до того создал в Праге чисто большеви­стский Центральный Комитет. В конференции приняли уча­стие почти все выдающиеся деятели социал-демократичес­кой партии небольшевистского толка: Аксельрод, Мартов, Абрамович, Медем, Либер, Троцкий, Горев, Семковский, Ларин и др. Цель заключалась в том, чтобы объединить все организации РСДРП, кроме чистых ленинцев, и объявить Ленина узурпатором.
Попала, однако, в Вену и небольшая группа лиц, кото­рая ставила себе противоположную задачу: сорвать конфе­ренцию или, по крайней мере, помешать объединению и сохранить ленинский Центральный Комитет.
Разногласия обнаружились существенные, и это само по себе не могло не отразиться на составе избранного Органи­зационного Комитета. Нельзя было выбрать никого из вож­дей, занимавших слишком определенные и непримиримые позиции.
Часть вождей, кроме того, в Россию ехать не желала, предпочитая редактировать партийные газеты за границей. Но вместо себя эти вожди выдвигали кандидатуры своих людей.
В Комитет попали малоизвестные и приемлемые для каж­дого «работники», — в их числе ни разу не выступавший Урицкий. Он был избран как представитель «группы Троц­кого». В эту группу входило во всей вселенной человек пять или шесть».
Так и вышел в большие социал-демократические фигу­ры утковатоподобный Моисей Соломонович Урицкий.
Война застала его в Германии.
90
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Сближение Моисея Соломоновича с большевистской вер­хушкой началось только в середине 1915 года, когда Изра­иль Лазаревич Гельфанд (Парвус) начал формировать ко­манду революционеров для исполнения подряда, выданно­го русским революционерам немецким генштабом.
Израиль Лазаревич обратился тогда к германскому послу в Константинополе фон Вангенхайму со специальным по­сланием, в котором, в частности, говорилось: «Интересы германского правительства вполне совпадают с интересами русских революционеров. Русские социал-демократы могут достичь своей цели только в результате полного уничтоже­ния царизма. С другой стороны, Германия не сможет выйти победительницей из этой войны, если до этого не вызовет революцию в России. Но и после нее Россия будет пред­ставлять большую опасность для Германии, если она не бу­дет расчленена на ряд самостоятельных государств».
Германские власти благожелательно отнеслись к этой ини­циативе.
Израилю Лазаревичу Гельфанду (Парвусу) был выдан аванс в сумме одного миллиона немецких марок, и он на­чал формировать бригаду, в которую вместе с Яковом Га-нецким, Георгием Скларцем, Евгением Суменсоном, Гри­горием Чудновским вошел и Моисей Урицкий.
Облеченный высокий доверием Израиля Лазаревича Пар-вуса, Моисей Соломонович Урицкий переезжает из Герма­нии в Стокгольм, потом — в Копенгаген, а после Февраль­ской революции — в Россию.
Здесь его приписали к так называемой межрайонной груп­пе РСДРП, куда входил и товарищ Троцкий, верность ко­торому Моисей Соломонович пронес через всю жизнь.
Льва Давидовича Троцкого, как и Израиля Лазаревича Парвуса, Моисей Соломонович Урицкий боготворил до та­кой степени, что глупел прямо на глазах, едва только заво­дил речь о них. А.В. Луначарский вспоминает, что однажды Урицкий сказал ему: «Вот пришла великая революция, и чувствуется, что как ни умен Ленин, а начинает тускнеть рядом с гением Троцкого»1.
Вместе с В. Лениным, Г. Зиновьевым, Л. Каменевым, Л. Троцким, И. Сталиным, Г. Сокольниковым и А. Бубно-
1 А. Луначарский. Лев Давидович Троцкий // А. Луначарский, К. Ра-дек, Л. Троцкий. Силуэты: политические портреты. М.: Политиздат, 1991. С 347
91
Н. КОНЯЕВ
вым Моисей Соломонович Урицкий участвовал 10 (23) ок­тября в том историческом заседании ЦК РСДРП(б) на квар­тире Гиммера и Флаксерман на Карповке, где была приня­та резолюция «о постановке вооруженного восстания в по­рядок дня», а в дни Октябрьского переворота входил в состав Военно-революционного комитета. Затем он был приписан комиссаром к Учредительному собранию.
На этой должности от Урицкого требовалось с «улыбаю­щейся невозмутимостью» ходить по Таврическому дворцу, «одной своей трезвой улыбкой разгоняя все их иллюзии». И хотя, прохаживаясь по Таврическому дворцу, Урицкий сумел вызвать неудовольствие Ленина, но Троцкому уда­лось все-таки добиться назначения Моисея Соломоновича главным палачом Петрограда.
После переезда в Москву правительства Урицкий первым делом запретил всем, кроме большевиков и чекистов, ез­дить в Петрограде на автомобилях. Но этим его деятельность на посту начальника Петроградской ЧК конечно же не ог­раничилась...
5.
В третий том дела «Каморры народной расправы»1 вшит весьма любопытный циркуляр. Это не сам документ, а его копия, сделанная, как видно по пометке, 17 мая 1918 года.
«СЕКРЕТНО.
Председателям отделов «Всемирного Израильского Союза».
Сыны Израиля!
Час нашей окончательной победы близок.
Мы стоим на пути достижения нашего всемирного могуще­ства и власти. То, о чем раньше мы только тайно мечтали, уже находится почти в наших руках. Те твердыни, перед ко­торыми мы раньше стояли, униженные и оскорбленные, теперь пали под напором наших сплоченных любовью к своей вере национальных сил.
Но нам необходимо соблюдать осторожность, ибо мы твер­до и неуклонно должны идти по пути разрушения чужих алта­рей и тронов. Мы оскверняем чужие святыни, мы уничтожаем
1 Архив ФСК в Санкт-Петербурге Дело «Каморры народной рас­правы» Т 3, л 136
92
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
чужие религии, устраняя их от служения государству и народу, мы лишаем чужих священнослужителей авторитета и уважения, высмеивая их в своих глазах и на публичных собраниях.
Мы делаем все, чтобы возвеличить еврейский народ и зас­тавить все племена преклоняться перед ним, признать его мо­гущество и избранность. И мы уже достигли цели, но нам не­обходимо соблюдать осторожность, ибо вековечный наш враг рабская Россия, униженная, оплеванная, опозоренная самим же русским племенем, гениально руководимым представителя­ми сынов Израиля, может восстать против нас самих...
Наша священная месть унижавшему нас и содержавшему нас в позорном гетто государству не должна знать ни жалос­ти, ни пощады.
Мы заставим плакать Россию слезами горя, нищеты и национального унижения... Врагам нашим не должно быть по­щады, мы без жалости должны уничтожить всех лучших и талантливейших из них, дабы лишить рабскую Россию ее про­свещенных руководителей, этим мы устраним возможность восстания против нашей власти.
Мы должны проповедовать и возбуждать среди темной мас­сы крестьян и рабочих партийную вражду и ненависть, побуж­дая к междоусобице классовой борьбы, к истреблению культур­ных ценностей, созданных христианскими народами, заставим их слепо идти за нашими преданными еврейскому народу вож­дями.
Но нам необходимо соблюдать осторожность и не увлекаться безмерно жаждою мести.
Сыны Израиля!
Торжество наше близко, ибо политическая власть и фи­нансовое могущество все более и более сосредоточивается в наших руках...
Мы скупили за бесценок бумаги займа свободы, аннулиро­ванные нашим правительством и затем объявленные им как имеющие ценность и хождение наравне с кредитными билета­ми. Золото и власть в наших руках, но соблюдайте осторож­ность и не злоупотребляйте колеблющимся доверием к вам темных масс.
Троцкий-Бронштейн, Зиновьев-Радомысльский, Урицкий, Иоффе, Каменев-Розенфельд, Штемберг — все они так же, как и десятки других верных сынов Израиля, захватили выс­шие места в государстве... Мы не будем говорить о городских самоуправлениях, комиссариатах, продовольственных управах,
93
Н. КОНЯЕВ
кооперативах, домовых комитетах и общественных самоуправ­лениях — все это в наших руках, и представители нашего на­рода играют там руководящую роль, но не упивайтесь влас­тью и могуществом и будьте осторожны, ибо защитить нас кроме нас самих некому, а созданная из несознательных ра­бочих Красная Армия ненадежна и может повернуться против нас самих.
Сыны Израиля!
Сомкните теснее ряды, проведите твердо и последователь­но нашу национальную политику, отстаивайте наши вековеч­ные идеалы.
Строго соблюдайте древние заветы, завещанные нам на­шим великим прошлым. Победа близка, но сдерживайте себя, не увлекайтесь раньше времени, будьте осторожны, дабы не давать врагам нашим поводов к возмущению против нас, пусть наш разум и выкованная веками осторожность и умение избе­гать опасностей — служат нам руководителями.
Центральный Комитет Петроградского отдела
Всемирного Израильского Союза».
Вот такой документ...
Прежде чем разбираться, как он попал в дело «Каморры народной расправы», отметим, что велось расследование дела «Каморры» — об этом у нас разговор впереди! — весьма лег­комысленно и, если, конечно, изъять многочисленные по­становления о расстрелах, почти шутливо.
Небрежно, кое-как, словно не о жизнях десятков чело­век шла речь, сшивались бумаги. Прежде чем оказаться в архиве, документы многие месяцы пылились на столах че­кистов...
Только так можно объяснить, почему, например, в дело расстрелянного в сентябре 1918 года Леонида Николаевича Боброва попало объяснение артельщика Комарова1, сделан­ное в 1920 году.
Памятуя об этом, вернемся к процитированному нами письму...
Поскольку копия Циркулярного письма находится среди бумаг, приобщенных к делу Иосифа Васильевича Ревенко, видного деятеля «Союза русского народа», расстрелянного 2 сентября 1918 года, естественно предположить, что у него и был изъят этот документ.
Но вот что странно...
1 Дело «Каморры народной расправы» Т 1, л 52—66
94
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Следователь Байковсюш, тщательно выяснявший все ас­пекты отношений Иосифа Васильевича к евреям вообще и к антисемитизму в частности, по поводу циркуляра, адре­сованного председателям отделов «Всемирного Израильско­го Союза», не задал ни одного вопроса.
Объяснение тут одно — к бумагам Иосифа Ревенко письмо не имеет никакого отношения, точно так же, как объясне­ние артельщика Комарова — к делу Леонида Николаевича Боброва.
Не упоминалось письмо и на допросах других подслед­ственных, и этот факт позволяет сделать вывод, что, ско­рее всего, оно и не имеет никакого отношения к делу «Ка-морры народной расправы»...
Можно предположить, что Циркулярное письмо просто было распространено среди следователей Петроградской ЧК как некая служебная инструкция, а после, перепутав­шись по небрежности с бумагами дела, попало на хранение в чекистский архив...
Обратите внимание на дату!
Копия была снята 17 мая 1918 года.
Документ распространили еще до событий, связанных с чехословацким мятежом и началом гражданской войны, и тезисы о «возбуждении среди темной массы крестьян и ра­бочих партийной вражды» и о «побуждении к междоусоби­це классовой борьбы» предваряют процесс «настоящей ре­волюционной кристаллизации», который еще только вы­зовет в дальнейшем своими умелыми действиями Лев Давидович Троцкий.
Даже известная угроза Якова Михайловича Свердлова: «Мы до сих пор не занимались судьбой Николая Романова, но вскоре мы поставим этот вопрос на очередь и он будет так или иначе разрешен», — и то последовала после появле­ния Циркулярного письма.
Так что, даже оставляя в стороне вопрос о подлинности документа, мы вынуждены признать: директивные указа­ния «Всемирного Израильского Союза» большевиками были исполнены.
Это касается и указания «без жалости... уничтожить всех лучших и талантливейших... дабы лишить рабскую Россию ее просвещенных руководителей».
Архивные материалы неопровержимо свидетельствуют, что весной 1918 года большевики бросили все свои силы имен­но на решение этой проблемы.
95
Н. КОНЯЕВ
Как происходила эта борьба, как уничтожались действи­тельно талантливейшие русские люди, мы расскажем на при­мере судьбы капитана Щастного.
6.
В начале 1918 года под видом корреспондента российской газеты в Гельсингфорсе работал тайный агент Ф.Э. Дзер­жинского Алексей Фролович Филиппов, о котором мы уже упоминали в нашей книге.
«Германские войска планируют приступить к захвату Бал­тийского флота, базирующегося в финских портах. Без это­го даже взятие Петрограда не даст им желанной победы... Немцы боятся только флота...»
«Положение здесь отчаянное. Команды ждут весны, что­бы уйти домой. Матросы требуют доплат, началось броже­ние, появляются анархисты, которые продают на месте иму­щество казны. Балтийский флот почти не ремонтировался из-за нехватки необходимых для этого материалов (красите­лей, стали, свинца, железа, смазочных материалов). В то же время эта продукция практически открыто направляется пу­тем преступных сделок из Петрограда в Финляндию с после­дующей переотправкой через финские порты в Германию».
Сообщения Филиппова из Гельсингфорса, или, как их называли тогда, «разведки», могут служить примером тол­ковой и профессиональной агентурной работы. Они рисуют реальное положение дел на Балтийском флоте в начале са­мого короткого в мире года
Другое дело, что с этими «разведками» делали Дзержин­ский и Троцкий.
В.И. Ленин, как известно, назвал Брестский мир по­хабным,
В полном соответствии с ленинским определением и вел себя ставший наркомвоенмором творец этого мира.
Хотя Германия и настаивала на срочной передаче Бал­тийского флота, но Троцкий не спешил исполнять это по­ложение договора — он вел неофициальные переговоры с прибывшим в Москву бывшим генеральным консулом Ве­ликобритании Робертом Брюсом Локкартом.
Англичане, опасавшиеся усиления немцев на Балтике, го* товы были, как сообщил Локкарт, открыть крупные бан~5
96
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
ковские счета на имя Троцкого, если господин нарком при­кажет подорвать русские корабли
И, видимо, так бы и произошло, и счета Троцкого в западных банках существенно возросли, но начальник мор­ских сил Балтийского моря, капитан 1 ранга Алексей Ми­хайлович Щастный помешал осуществить эту гениальную комбинацию.
Согласовав свое решение с Центробалтом# «наморси» Ща­стный организовал 12 марта выход из Гельсингфорса пер­вого отряда кораблей — четырех линкоров «Севастополь», «Гангут», «Петропавловск», «Полтава» и трех крейсеров — «Богатырь», «Рюрик», «Адмирал Макаров». 4 апреля по его приказу линкор «Андрей Первозванный» повел в Кронш­тадт второй отряд кораблей.
Сам Алексей Михайлович ушел из Гельсингфорса 7 ап­реля вместе с третьим отрядом, насчитывавшим 167 боевых кораблей и транспортов.
Всего было спасено 236 кораблей — костяк Балтийского флота1.
За сорванный гешефт Лев Давидович Троцкий отомстит морякам в 1921 году, когда прикажет Тухачевскому расстре­ливать каждого десятого взятого в плен участника Кронш­тадтского восстания.
Ну а капитана Щастного покарали, не дожидаясь удоб­ного случая, поскольку, во-первых, Лев Давидович просто обязан был без жалости уничтожать всех лучших и талан­тливейших из русских людей, дабы лишить рабскую Россию ее просвещенных руководителей, и тем самым устранить воз­можность восстания против советской власти, а во-вторых, Алексей Михайлович Щастный и далее собирался руковод­ствоваться лишь интересами флота, не желая ничего знать о высшей политике большевиков, согласно которой следова­ло пожертвовать и интересами флота, и самим флотом.
Демаркационную линию после Брестского мира не опре­деляли, поскольку грядущая мировая революция должна была уничтожить все границы, да и на зарубежные счета Троц­кого она тоже никак не влияла.
Поэтому когда Щастный сообщил из Кронштадта об уг­рожавшей форту Ино опасности со стороны внезапно по-
1 Многие из этих кораблей, спасенных А М Щастным, будут при­крывать Ленинград в годы Великой Отечественной войны
4 - 9536
97
Н. КОНЯЕВ
явившегося немецкого флота, Троцкий ответил, что ника­ких боевых действий предпринимать нельзя, но, если со­здавшаяся обстановка окажется безвыходной, необходимо взорвать форт.
Настоящие революционные товарищи, как например то­варищ Раскольников или товарищ Крыленко, не задумыва­ясь, исполнили бы приказ Льва Давидовича, приняв на себя всю ответственность...
А что сделал Щастный?
Он передал «условную директиву» Троцкого в форме его прямого приказа адмиралу Зеленому, и в Петрограде нача­лась паника. По всему городу заговорили о тайном обяза­тельстве со стороны советской власти перед немцами совер­шить взрыв форта Ино.
Да, это было провокацией, нацеленной не только против советской власти, но и против самого Льва Давидовича.
К тому же Алексей Михайлович усугубил свою вину, не пожелав, несмотря на прямой приказ Троцкого, вступить в переговоры с немцами.
А ведь вступив в переговоры, Щастный бы спас себя.
Не столько нужно было Троцкому устанавливать демар­кационную линию, сколько скомпрометировать капитана в глазах флота.
«Я формулировал приказ в письменном виде, — сообщил Л.Д. Троцкий 4 июня 1918 года следователю Виктору Кинги­сеппу. — Я особенно напирал на необходимость немедленно в тот же день приступить к переговорам с немецким командова­нием. Однако прошло несколько дней, а сведений Щастный по этому поводу не давал. На вторично поступившие запросы он приблизительно на шестой или седьмой день ответил, что Зеле­ный, находившийся в Гельсингфорсе, считает несвоевременным поднятие вопроса о демаркационной линии. И только. При этом Щастный не отзывал Зеленого, не предавал его суду, не начи­нал переговоров сам, а совершенно объективно, как если бы это было в порядке вещей, оповещал нас о том, что срочный приказ Высшего Военного Совета в течение недели не выпол­няется, потому что подчиненный Щастного считает это несво­евременным. Мое первоначальное впечатление, что Щастный отталкивает все, что может внести определенность в положение флота, сделать положение менее безвыходным, укреплялось»1.
1 Л Троцкий Показания, данные члену ЦИК В Кингисеппу (4 июня 1918 г ) (Дело А М Щастного № 216) См http //www 1917 com/Marxism/ Trotsky/CW/Trotsky-War-I/3-2-2-2html
98
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Да-да. Капитан Щастный отталкивал все, что м©жетчвне>-сти определенность в положение флота и сделать его менее безвыходным. А представители английского адмиралтейства снова сделали запрос Троцкому, почему не приняты необ­ходимые меры для уничтожения Балтийского флота, хотя английское правительство и открыло, как это было догово­рено, счета на имя господина наркомвоенмора.
Щастный мог бы войти в положение своего непосред­ственного начальника, но не захотел. Когда Троцкий при­казал создать на каждом корабле группу моряков-ударни­ков, которые будут готовы уничтожить корабль, Щастный и тут начал перечить.
Чтобы поощрить матросов, Троцкий объявил, что Анг­лия настолько заинтересована, чтобы суда не попались в руки немцев, что готова щедро заплатить тем морякам, которые возьмут на себя обязательство в роковую минуту взорвать суда. Он поручил сообщить по прямому проводу Щастному, что на имя моряков-ударников правительство вносит опре­деленную сумму.
Троцкому казалось, что капитан наконец-то обрадуется его предложению и корабли будут благополучно, к общему удовольствию, взорваны, но Алексеемихайлович опять са­мым подлым образом обманул Льва Давидовича, переслав его предложение в совет флагманов и в Совкомбалт (совет комиссаров Балтийского флота), «очень случайней, как счи­тал Лев Давидович, по своему составу».
От себя Алексей Михайлович Щастный заявил, что счи­тает антиморальным «подкуп» моряков для уничтожения род­ного флота. » ,
Это особенно возмутило Льва Давидовича, и он даже не преминул сказать об этом в обвинительной речи. Не было сил молчать, ведь тогда по всему Балтийскому флоту по­шли слухи о предложении советской власти расплатиться немецким золотом за уничтожение русских кораблей, хотя в действительности дело обстояло наоборот, и золото за унич­тожение кораблей предлагали англичане!
Начальник морских сил Балтфлота A.M. Щастный был вызван в Москву и арестован 27 мая 1918 года по постанов­лению наркомвоена товарища Троцкого.
Ввиду того, что бывший начальник морских сил Щастный вел двойную игру, с одной стороны, докладывая правитель­ству о деморализованном состоянии личного состава флота, а
99
Н. КОНЯЕВ
с другой стороны, стремился в глазах того же самого личного состава сделать ответственным за трагическое положение флэта правительство; ввиду того, что бывший начальник морских сил попустительствовал разлагающей флот контрреволюционной агитации преступных элементов командного состава, покры­вал их, уклонялся от выполнения прямых распоряжений об увольнении и принимал явное участие в контрреволюционной агитации, вводя ее в такие рамки, в которых она казалась ему юридически неуязвимой; ввиду того, что бывший начальник мор­ских сил не считался с положением об управлении морскими силами Балтики, беря на себя чисто политические функции, нарушая приказы и постановления Советской власти, — счи­таю необходимым подвергнуть бывшего начальника морских сил аресту и преданию его чрезвычайному суду, который дол­жен будет рассмотреть все преступные действия бывшего на­чальника морских сил, имевшие место в условиях исключи­тельно тяжких для флота и страны и поэтому тем более отяг­чающих вину лица, которому был вверен один из наиболее ответственных постов».
На следующий день Президиум ВЦИК вынер решение: «Одобрить действия Народного Комиссара по военным де­лам тов. Троцкого и поручить тов. Кингисеппу в срочном порядке произвести следствие и представить свое заключе­ние в Президиум ВЦИК».
Дело Алексея Михайловича Щастного слушалось в Вер­ховном трибунале республики 20 и 21 июня.
20 июня 1918 года на заседании немедленно созданного Верховного революционного трибунала Лев Давидович Троц­кий одновременно выступал и свидетелем, и обвинителем.
«Товарищи судьи! — грозно сверкая очками, говорил он. — Я впервые увидел гражданина Щастного на заседании Выс­шего Военного Совета в конце апреля, после искусного и энер­гичного проведения Щастным нашего флота из Гельсингфорса в Кронштадт. Отношение Высшего Военного Совета и мое личное к адмиралу Щастному било в тот момент самое благо­приятное, именно благодаря удачному выполнению им этой задачи.
Но впечатление, произведенное всем поведением Щастного на заседании Военного Совета, было прямо противополож­им. В своем докладе, прочитанном на этом заседании, Щаст-ный рисовал внутреннее состояние флота крайне мрачными, безнадежными красками... (Какой ужас! Если бы об этом
100
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
узнали англичане, они могли бы задаться воп>оЫм,ъз&чЫ им переводить деньги на счета товарища Троцкого за взрыв русского флота, если русский флот и так не представляет никакой опасности! — Н.К.)
Было совершенно очевидно, что Щастный сильно сгустил краски. В первый момент я объяснял его преувеличения жела­нием повысить свои заслуги. Это было не очень приятно, но не столь уж важно. (Деньги англичане все равно уже переве­ли. - Н.К.)
Когда же впоследствии оказалось, что Щастный всемерно пытался очертить столь же мрачно состояние центральной Со­ветской власти в глазах самого флота, то стало ясно, что дело серьезнее...
По вопросу об уничтожении судов Щастный держал себя еще более уклончиво, я бы сказал, загадочно, если бы раз­гадка его поведения не стала вскоре совершенно очевидной. Щастный не мог не понимать необходимости подготовитель­ных к уничтожению мер, так как именно он — с явным пре­увеличением — называл флот железным ломом.
Но Щастный не только не предпринимал никаких подгото­вительных мер, — более того, он пользовался этим вопросом для терроризирования моряков и восстановления их против Со­ветской власти...
Вы знаете, товарищи судьи, что Щастный, приехавший в Москву по нашему вызову, вышел из вагона не на пассажирс­ком вокзале, а за его пределами, в глухом месте, как и пола­гается конспиратору? (Это единственное преступление, ко­торое было доказано на следствии. — Н.К.)
После того как Щастный был задержан, во время Объяс­нения с ним я спросил его: известно ли ему о контр-революци-онной агитации во флоте? Щастный вяло ответил: «Да, изве­стно», но при этом ни одним словом не обмолвился о лакав­ших в его портфеле документах, которые должны были свидетельствовать о тайной связи Советской власти с немец­ким штабом. Грубость фальсификации не могла не быть ясна адмиралу Щастному.
Как начальник флота Советской России, Щастный обязан был немедленно и сурово выступить против изменнической кле­веты. Но, на самом деле, он, как мы видели, всем своим пове­дением обосновывал эту фальсификацию и питал ее. Не мо­жет быть никакого сомнения в том, что документы были сфаб­рикованы офицерами Балтийского флота. Достаточно сказать,
101
Н. КОВЯЕВ
что один из этих документов — обращение мифического опе­ративного немецкого штаба к Ленину — написан в тоне выго­вора за назначение главным комиссаром флота Блохина, как противодействующего-де видам немцев.
Нужно сказать, что Блохин, совершенно случайный чело­век, был креатурой самого Щастного. (Так ведь немцы за это и выговаривали В.И. Ленину, что поставили не того челове­ка. — Н.К) Несостоятельность Блохина была совершенно очевидна, в том числе и для него самого. Но Блохин был ну­жен Щастному. И вот заранее создается такая обстановка, чтобы смещение Блохина было истолковано, как продикто­ванное немцами.
У меня нет данных утверждать, что эти документы соста­вил сам Щастный; возможно, что они были составлены его подчиненными. Достаточно того, что Щастный знал эти до­кументы, имел их в своем портфеле и не только не доклады­вал о них Советской власти, но, наоборот, умело пользовался ими против нее.
Тем временем, события во флоте приняли более решитель­ный характер. В минной дивизии два офицера, по имени, ка­жется, Засимук и Лисиневич, стали открыто призывать к вос­станию против Советской власти, желающей, якобы в угоду немцам, уничтожить Балтийский флот. Они составили резо­люцию о свержении Советской власти и установлении «дикта­туры Балтийского флота», что должно было означать, конеч­но, диктатуру...»1
Лев Давидович на секунду прервал свое темпераментное выступление, обвел глазами членов трибунала и, остановив взгляд на капитане Щастном, врубил, как смертный при­говор:
— Диктатуру адмирала Щастного!
Адмирал Алексей Михайлович Щастный, — очевидно, единственный в мире военачальник, которому бьшо при­своено очередное звание в зале суда и за несколько мгнове­ний до вынесения смертного приговора.
Подумал ли Троцкий об этом?
Едва ли. Просто он импровизировал перед революцион­ным трибуналом, и ему показалось, что с точки зрения ре-
1 Л. Троцкий. Показания перед Верховным революционным трибу­налом (20 июня 1918 г.) (Дело A.M. Щастного № 216). См.: hup:// www. 1917.com/Marxism/Trotsky/CW/Trotsky-War-I/3-2-2-2 html
102
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
волюционной целесообразности лучше расстрелятыза кон­трреволюционные действия адмирала Щастного.
Это как-то солиднее звучало.
«В бумагах Щастного, — продолжал Троцкий, — найден конспект политического реферата, который он, по его соб­ственным словам, собирался прочесть на упомянутом уже съезде морских делегатов. Реферат должен был иметь чисто полити­ческий характер с ярко выраженной контрреволюционной тен­денцией.
Если перед лицом власти Щастный называл Балтийский флот железным ломом, то перед лицом представителей этого «железного лома» Щастный говорит о намерении Советской власти уничтожить флот в таком тоне, как если бы дело шло об измене Советской власти, а не о принятии меры, диктуемой в известных условиях трагической необходимостью.
Весь конспект с начала до конца, несмотря на всю внеш­нюю осторожность, есть неоспоримый документ контрреволю­ционного заговора. Щастный прочитал свой доклад в совете съезда, который постановил не допускать прочтения доклада на самом съезде.
На мой вопрос Щастному, кто же, собственно, просил его прочесть политический реферат (что никак не входит в обя­занности командующего флотом), Щастный ответил уклончи­во: он-де не упомнит, кто именно просил. Равным образом, Щастный не дал ответа на вопрос, какие собственно практи­ческие цели преследовал он, намереваясь читать такой доклад на съезде Балтийского флота.
Но эти цели ясны сами по себе. Щастный настойчиво и неуклонно углублял пропасть между флотом и Советской вла­стью. Сея панику, он неизменно выдвигал свою кандидатуру на роль спасителя. Авангард заговора -— офицерство минной дивизии — открыто выкинуло лозунг «диктатуры Балтийского флота».
Это была определенная политическая игра — большая игра, с целью захвата власти. Когда же гг. адмиралы или генералы начинают во время революции вести свою персональную по­литическую игру, они всегда должны быть готовы нести за эту игру ответственность, если она сорвется. Игра адмирала Ща­стного сорвалась!»
Обвинение в подготовке контрреволюционного перево­рота было признано доказанным, и Алексей Михайлович Ща­стный был приговорен к расстрелу.
103
Н. КОНЯЕВ
«Защитник Щастного присяжный поверенный В А, Жда­нов, — писала газета «Знамя труда», — десять лет назад за­щищал революционера Галкина. Тогда смертную казнь за­менили Галкину каторгой. Вчера они встретились снова... Жданов защищал Щастного. Галкин сидел в кресле члена верховного трибунала. Щастного трибунал приговорил к смертной казни».
Это была первая смертная казнь по приговору при боль­шевиках.
Первая ласточка грядущих судилищ.
До сих пор расстреливали только без суда, на месте пре­ступления, под горячую руку...
Один из членов суда задал по этому поводу вопрос офи­циальному обвинителю.
—Как же так? — сказал он. — Смертная казнь отменена.
—А мы не казним — мы расстреливаем! — ответил Кры­ленко.
Эсеры попытались собрать экстренное заседание ВЦИК, чтобы отменить приговор, но Яков Михайлович Свердлов вос­противился, и 22 июня 1918 года в шесть часов утра, не от­кладывая дела в долгий ящик, китайцы расстреляли 37-лет­него «адмирала» во дворе Александровского юнкерского учи­лища.
По слухам, Лев Давидович Троцкий лично присутство­вал при расстреле, а когда Алексей Михайлович Щастный упал, приказал завернуть тело в брезент и закопать у две­рей в своем рабочем кабинете в училище, чтобы и он сам, и любой его гость могли наступить ногою на непокорного ад­мирала.
Если это так, то несомненно, что и в убийстве, и захо­ронении Алексея Михайловича Щастного ритуала больше, чем революционной целесообразности.
Впрочем, может быть, это только слухи.
7.
Принимала ли Петроградская ЧК участие в подготовке «ра­зоблачения» и ликвидации капитана 1 ранга Алексея Ми­хайловича Щастного?
Ответить на этот вопрос не просто...
Хотя и понятно, что враг товарища Троцкого автомати­чески становился врагом Урицкого, хотя само собою разу-
104
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
меется, что не мог Моисей Соломонович не пособий свое­му гениальному благодетелю, но мы никакими свидетель­ствами об участии петроградских чекистов в «разработке» Щастного не располагаем....
Как явствует из документов, весь март и апрель 1918 года Моисей Соломонович был в основном озабочен укреплени­ем собственного положения в городе, перешедшем под еди­ноличное управление Григория Евсеевича Зиновьева1.
Григорий Евсеевич, чтобы хоть как-то снять напряжение в отношениях с революционными моряками и матросами, стремился расширить представительство в своем правитель­стве левых эсеров и передал им несколько комиссариатов, в том числе и комиссариат внутренних дел, который воз­главлял Моисей Соломонович Урицкий. Эсеры хотели полу­чить под контроль и Петроградскую ЧК, так что Урицкому приходилось смотреть в оба — за эсерами и за товарищем Зиновьевым.
Еще Урицкий занимался реорганизацией на свой лад Чрез­вычайной комиссии и подбором чекистских кадров... Все дела, которые вела Петроградская 4Kb эти недели, были связаны, так сказать, с самообслуживанием и становлени­ем этой организации...
Тем не менее дело капитана Щастного, разумеется, не могло пройти мимо внимания Моисея Соломоновича...
Это надо же, как распоясался обнаглевший капитан!
Балтийский флот спас!
Если не пресечь со всей революционной строгостью по­добного безобразия, русские, глядишь, возмечтают и Рос­сию спасти*
Ну а этого — тут большевики были единомьгсленны! — допустить было никак нельзя.
Так или примерно так и рассуждал Моисей Соломонович Урицкий, готовя к защите дела революции весной 1918 года вверенную ему тт. Троцким и Дзержинским организацию.
И без особого риска ошибиться можно предположить, что, хотя Петррградская ЧК и не принимала прямого учас-
1 После I съезда Советов Северных губерний владения товарища Зиновьева, а следовательно и всего его правительства, были раздви­нуты до границ Союза коммун Северных областей (СКСО), в кото­рый вошли Архангельская, Вологодская, Новгородская, Олонецкая, Петроградская, Псковская губернии с общей численностью населения в 9 миллионов человек
tO5
Н. КОНЯЕВ
тия в «разработке» Щастного, именно это дело во многом и определило характер и специфику ее деятельности.
Вр всяком случае, первое большое дело, так называемой «Каморры народной расправы», которое начал раскручивать Урицкий в мае 1918 года, как раз и ставило задачей очис­тить город от остатков русских национальных патриотичес­ких организаций.
Большие аресты среди деятелей «Союза русского народа» были произведены еще Александром Федоровичем Керенс­ким, в бытность его вначале министром юстиции, а потом и главой кабинета министров, но Моисей Соломонович Уриц­кий собирался подойти к делу более радикально.
Для этого и налаживал он работу Петроградской ЧК. За­метим сразу, что начинать Моисею Соломоновичу Урицко­му приходилось в условиях жесткого цейтнота.
Как, впрочем, и Григорию Евсеевичу Зиновьеву.
Они не могли не замечать, что антибольшевистская аги­тация, развернувшаяся среди оголодавших рабочих Петро­града, приобретает все более неприятный и отчасти даже ан­тисемитский характер.
В марте в Петрограде было образовано «бюро по органи­зации беспартийных рабочих». В своих воззваниях бюро об­виняло большевиков в разрушении экономики, страны и 13 марта открыло первое собрание уполномоченных фабрик и заводов города. Это собрание приняло обращение к IV съезду Советов с требованием отстранить большевиков от власти...1
Собрание (правильнее было бы называть его конферен­цией) работало около месяца и выбрало организационный комитет для созыва всероссийского съезда уполномоченных от беспартийных рабочих и для подготовки всеобщей стач­ки, назначенной на 2 июля.
В Москве подобное мероприятие провести не удалось, по­тому что Феликс Эдмундович Дзержинский вовремя озабо­тился, чтобы для совещания уполномоченным фабрик и за­водов были предоставлены помещения в подвалах на Лу­бянке.
В Петрограде Моисей Соломонович Урицкий повторить этот маневр не мог, в отличие от Москвы здесь не удалось пока «укоротить» матросов и солдат, и они явно склоня­лись сейчас на сторону протестующих рабочих.
Отрывок из обращения приведен нами в начале этой главы 106
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Ссылаясь на протест, который был опубликован 18 июня 1918 года в газете «Возрождение», советские историки из­девательски отмечают, что из 12 подписавшихся арестантов — трое (М.С. Камермахер-Кефали, А.А. Трояновский, Г.Д. Ку­чин) входили в руководящие органы партии меньшевиков, Б.Я. Малкин— в организацию «Единство», а А.Д. Бо-родулин — в партию эсеров...
Можно было бы напомнить этим историкам, что и боль­шинство большевиков, хотя они и говорили от лица проле­тариев, тоже за станками никогда не стояли, но важнее тут другое. Большевиков и чекистов, в руки которых попали мос­ковские представители фабрик и заводов, наличие среди них профессиональных революционеров не позабавило, а напу­гало. Из-под них выдергивали опору — рабочий класс, на интересы которого и ссылались большевики в своей поли­тике.
Видимо, в этом контексте и надо рассматривать так на­зываемую эвакуацию, развернувшуюся в те недели в Мос­кве и Петрограде. Считается, что весной 1918 года из Моск­вы и Петрограда выехало более полутора миллионов рабо­чих с семьями.
«Эвакуацию» подстегивал чудовищный голод.
К весне в Петрограде хлеба выдавали уже по 50 граммов на человека. Рабочие получали больше, но все равно — крайне недостаточно. Спасая от голодной смерти детей, они и по­кидали город.
Наверное, и Григория Евсеевича Зиновьева, и Моисея Соломоновича Урицкого печалил этот исход, но с другой стороны, они-то понимали, что среди миллиона эвакуиро­ванных было не так уж и много рабочих, которые бы ясно понимали, что главная задача советской власти заключается не в заботе о трудящихся, а исключительно в укреплении власти большевиков.
А, может быть, в этом миллионе таких сознательных ра­бочих и вообще не было, потому что тот, кто понимал эту задачу, и хлеба получал не 50 граммов...
Так что не очень и жалко было этих... «эвакуированных»...
Очень точно описал равнодушие большевистских властей к судьбе эвакуированных рабочих Исаак Бабель...
«Несколько дней тому назад происходила «эвакуация» с Балтийского завода.
107
И. КОНЯЕВ
Всунули в вагон четыре рабочих семьи. Вагон поставили на паром и — пустили* Не знаю — хороша ли, худо ли был при­креплен вагон к парому.
Говорят — совсем почти не был прикреплен.
Вчера я видел эти четыре «эвакуированных»семьи. Они ря­дышком лежат в мертвецкой» Двадцать пять трупов. Пятнад­цать из них дети. Фамилии все подходящие для скучных ка­тастроф — Кузьмины, Куликовы, Ивановы. Старше сорока пяти лет никого.
Целый день в мертвецкой толкутся между белыми гробами женщины с Васильевского, с Выборгской. Лица у них совсем такие, как у утопленников — серые»1.
Любопытно сопоставить эту зарисовку Исаака Эммануи-ловича Бабеля с его рассказом «Дорога», в котором он рас­сказывает о том, как ехал он в Петроград, как устраивался сюда на службу в Петроградскую ЧК.
«Наутро Калугин повел меня в ЧК, на Гороховую, 2. Он поговорил с Урицким. Я стоял за драпировкой, падавшей на пол суконными волнами. До меня долетали обрывки слов.
— Парень свой, — говорил Калугин, — отец лавочник, тор­гует, да он отбился от них... Языки знает...
Комиссар внутренних дел коммуны Северной области вы­шел из кабинета раскачивающейся своей походкой. За стек­лами пенсне вываливались обожженные бессонницей, разрых­ленные, запухшие веки...
Не прошло и дня, как все у меня было, — одежда, еда, работа и товарищи, верные в дружбе и смерти, товарищи, каких нет нигде в мире, кроме как в нашей стране...» (Выделено нами. - Н.К.)2
8.
Надо сказать, что служба писателя Исаака Эммануило-вича Бабеля в Петроградской ЧК у Моисея Соломоновича Урицкого до сих пор вызывает некоторое замешательство у его биографов.
Поскольку до сих пор якобы не найдена первая тетрадь его дневника (вторая, с записями, касающимися службы
1 Новая жизнь. 1918. 13 апреля.
2 Исаак Бабель. Дорога // 30 дней (журнал). 1932. №3.
108
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Бабеля в Конармии, давно уже опубликована), биографы или вообще обходят вниманием этот период жизни писате­ля, или обозначают его запутанно-торопливой скороговор­кой: «Был солдатом на румынском фронте, потом служил в ЧК, в наркомпросе, в продовольственных экспедициях 1918 года, в Северной армии против Юденича, репортером в Петербурге и Тифлисе».
Но как ни запутывай, а отмазать Бабеля от службы в Пет­роградской ЧК трудно, и прежде всего потому, что сам Н.Э. Бабель не только не скрывал своей службы у Моисея Соломоновича Урицкого, но гордился ею и даже описал ее.
«Не найти» этот рассказ не удалось, и сейчас предпри­нимаются попытки объявить его, а также другие литератур­ные материалы Бабеля, так сказать, игрой фантазии, свое­образной мистификацией. Заголовок интервью со вдовой Бабеля, опубликованного в январе 1998 года, гласил: «Ве­ликий мистификатор Исаак Бабель».
К чести серьезных исследователей творчества Бабеля, нуж­но отметить, они сразу отвергли этот путь, заявив, что пи­сатель «никогда не допускал мысли о возможности мисти­фикации в реалистическом произведении. Действительно, он часто надевал маску чудака, но не мистификатора»1.
С этим надобно согласиться.
Если допустить, что в творчестве писателя содержатся эле­менты мистификации, многие его произведения потеряют обаяние подлинности, и что тогда останется кроме «Одес­ских рассказов», сказать трудно.
Бабель всегда придавал особое значение точности дета­лей, и это значит, что и слова его о товарищах, каких нет нигде в мире, в рассказе «Дорога» никакая не мистифика­ция, не для красоты стиля приведены, а заключают вполне определенный и конкретный смысл...
На первый взгляд это странно, конечно...
Ведь когда знакомишься с оригиналами следственных дел Петроградской ЧК, возникает ощущение, будто все подо­бранные Моисеем Соломоновичем Урицким сотрудники были отъявленными мерзавцами.
Но перечитываешь еще раз слова Бабеля, и ощущение странности развеивается.
Действительно, а в чем дело?
Вопросы литературы (журнал) 2001. № 2.
109
Н. КОНЯЕВ
Ведь писатель не называет своих товарищей по ЧК каки­ми-то гуманистами, не говорит, что сердца их наполнены благородством и человеколюбием, он не называет их даже добрыми и отзывчивыми на чужое страдание людьми, он говорит только, что они верны в дружбе и смерти.
Кроме этого, не совсем верно называть этих товарищей Бабеля по Петроградской ЧК мерзавцами и негодяями. Дело в том, что таковыми они были только в глазах петроград­цев, которых они пытали и расстреливали, с которыми они «работали» Сами же себя сотрудники Моисея Соломонови­ча Урицкого мерзавцами не считали.
Более того...
И сам Моисей Соломонович Урицкий, и его заместитель Глеб Иванович Бокий, и Владислав Александрович Байков-ский, и Иосиф Наумович Шейкман-Стодолин, и Иосиф Фомич Борисенок, и Иван Францевич Юссис, и Николай Кириллович Антипов, и Александр Соломонович Иоселе-вич — все они чувствовали в себе даже нечто рыцарское, благородное.
Как это совмещалось в них с палаческой подлостью, по­нять трудно, однако попытаемся сделать это на примере того же рассказа Исаака Эммануиловича Бабеля «Дорога».
Рассказ начинается сценой погрома поезда, в котором ме­стечковые евреи спешат в Петроград.
«Трое суток прошло, прежде чем ушел первый поезд. Вна­чале он останавливался через каждую версту, потом разо­шелся, колеса застучали горячей, запели сильную песню. В нашей теплушке это сделало всех счастливыми. Быстрая езда делала людей счастливыми в восемнадцатом году. Ночью поезд вздрогнул и остановился. Дверь теплушки разошлась, зеле­ное сияние снегов открылось нам. В вагон вошел станцион­ный телеграфист в дохе, стянутой ремешком, и мягких кав­казских сапогах. Телеграфист протянул руку и пристукнул пальцем по раскрытой ладони.
— Документы об это место...
Первой у двери лежала на тюках неслышная, свернувша­яся старуха. Она ехала в Любань к сыну железнодорожнику. Рядом со мной дремали, сидя, учитель Иегуда Вейнберг с женой. Учитель женился несколько дней тому назад и уво­зил молодую в Петербург. Всю дорогу они шептались о ком­плексном методе преподавания, потом заснули. Руки их и во сне были сцеплены, вдеты одна в другую.
110
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Телеграфист прочитал их мандат, подписанный Луначар­ским, вытащил из-под дохи маузер с узким и грязным ду­лом и выстрелил учителю в лицо.
У женщины вздулась мягкая шея. Она молчала Поезд сто­ял в степи. Волнистые снега роились полярным блеском. Из вагонов на полотно выбрасывали евреев. Выстрелы звучали неровно, как возгласы. Мужик с развязавшимся треухом от­вел меня за обледеневшую поленницу дров и стал обыски­вать. На нас, затмеваясь, светила луна. Лиловая стена леса курилась. Чурбаки негнувшихся мороженых пальцев ползли по моему телу. Телеграфист крикнул с площадки вагона:
— Жид или русский?
—Русский,— роясь во мне, пробормотал мужик, — хучьв раббины отдавай...
Он приблизил ко мне мятое озабоченное лицо,— отодрал от кальсон четыре золотых десятирублевки, зашитых мате­рью на дорогу, снял с меня сапоги и пальто, потом, повер­нув спиной, стукнул ребром ладони по затылку и сказал по-еврейски:
— Анклойф, Хаим...
Я пошел, ставя босые ноги в снег Мишень зажглась на моей спине, точка мишени проходила сквозь ребра. Мужик не выстрелил. В колоннах сосен, в накрытом подземелье леса качался огонек в венце багрового дыма. Я добежал до сто­рожки. Она курилась в кизяковом дыму. Лесник застонал, когда я ворвался в будку. Обмотанный полосами, нарезан­ными из шуб и шинелей, он сидел в бамбуковом бархатном креслице и крошил табак у себя на коленях. Растягиваемый дымом, лесник стонал, потом, поднявшись, он поклонился мне в пояс:
— Уходи, отец родной... Уходи, родной гражданин...
Он вывел меня на тропинку и дал тряпку, чтобы обмо­тать ноги. Я добрел до местечка поздним утром. В больнице не оказалось доктора, чтобы отрезать отмороженные мои ноги; палатой заведовал фельдшер. Каждое утро он подле­тал к больнице на вороном коротком жеребце, привязывал его к коновязи и входил к нам воспламененный, с ярким блеском в глазах.
— Фридрих Энгельс,— светясь углями зрачков, фельдшерсклонялся к моему изголовью,— учит вашего брата, что на­ции не должны существовать, а мы обратно говорим,— на­ция обязана существовать...
111
Н. КОНЯЕВ
Срывая повязки с моих ног, он выпрямлялся и, скрипя зубами, спрашивал негромко:
— Куда? Куда вас носит... Зачем она едет, ваша нация?.. Зачем мутит, турбуется...
Совет вывез нас ночью на телеге — больных, не пола­дивших с фельдшгером, и старых евреек в париках, матерей местечковых комиссаров.
Ноги мои зажили. Я двинулся дальше по нищему пути на Жлобин, Оршу, Витебск»...
Это начало рассказа, а заканчивается рассказ «Дорога» сло­вами: «Так начиналась тринадцать лет назад превосходная моя жизнь, полная мысли и веселья».
Под рассказом «Дорога» дата: «1931 год». Бабель был тог­да известным советским писателем — Троцкий, к примеру, назвал его единственным писателем, чьи произведения он читает с удовольствием...
И хотя Троцкий был тогда уже в эмиграции, партия бе­регла талант Бабеля.
Оставив в московской квартире 23-летнюю любовницу Тоню Пирожкову, Исаак Эммануилович едет в Париж по­смотреть, как подрастает его дочь Наташа, по пути заска­кивает в Берлин и Брюссель навестить маму Фейгу и сестру Мэри с мужем, потом отправляется на морской курорт.
С одной стороны, вроде бы надо порадоваться за такую красивую жизнь советского писателя Бабеля, но вспомина­ешь, что происходило это в страшном 1933 году, когда го­лод косил в России и на Украине одну деревню за другой, когда люди вымирали целыми районами и областями, и ста­новится жутковато от цены, которой оплачивалась превос­ходная, полная мысли и веселья жизнь...
И в 1935 году Исаак Эммануилович тоже провел лето за границей, рассказывая о счастливой жизни советских кол­хозников.
Но не одними только рассказами о счастливой колхоз­ной жизни отрабатывал Исаак Эммануилович превосходную свою жизнь, полную мысли и веселья.
Однажды он поделился замыслом будущего романа с Дмитрием Фурмановым.
Секретарь Фурманова Александр Исбах так описывает этот эпизод:
«В тот день Бабель говорил Фурманову о планах своего ро­мана «Чека»...
112
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
— Не знаю, — говорил Бабель, — справлюсь ли, очень уж я однобоко думаю о ЧК. И это оттого, что чекисты, которых знаю, ну... ну просто святые люди... И я опасаюсь, не получи­лось бы приторно. А с другой стороны не знаю» Да и не знаю вовсе настроений тех, кто населяет камеры, это меня как-то даже и не интересует. Все-таки возьмусь!..»1
Не в этих ли словах Бабеля и следует искать разгадку со­вмещения несовместимого в чекистских кадрах, выкован­ных Дзержинским и Урицким?
Ведь товарищами, да и просто людьми чекисты были лишь между собой.
А настроения тех, кто населял застенки, их-просто не интересовали, потому что они этих людей и не считали за людей...
Повторяю, что И.Э. Бабель не любил придумывать своих произведений, а в деталях и речевых характеристиках геро­ев был реалистом высшей пробы. И уж если он считал, что можно писать роман о ЧК, даже не зная настроений «тех, кто населяет камеры», то, значит, и не было нужды в этом для правдивого описания работы чекистов.
Чекисты ведь работали не с людьми, а с «человеческим материалом», который для них уже не был людьми, как не были для него людьми и миллионы умирающих от голода русских и украинских крестьян, о счастливой жизни кото­рых рассказывал Бабель в Париже.
Считается, что его роман «Чека» был изъят и уничтожен помощниками Лаврентия Павловича Берия, когда самого ав­тора романа арестовали как любовника врага народа Евге­нии Соломоновны Хаютиной, жены бывшего генерального комиссара безопасности Ежова.
27 января 1940 года в превосходной, полной мысли и весе­лья жизни Исаака Эммануиловича была поставлена точка.
О страшном, но логическом финале жизни Исаака Эм­мануиловича Бабеля, когда его арестовали в Переделкино и когда он понял, что всевластные друзья, «товарищи, каких нет нигде в мире», уже не помогут ему, потому что сами превращены в «человеческий материал», с которым будут теперь работать другие, конечно, еще будет написано...
Ведь это не только Бабеля судьба.
Тот же Владислав Александрович Байковский, которому поручит Моисей Соломонович Урицкий вести дело «Камор-
1 Александр Исбах. Фурманов (ЖЗЛ). М: Молодая гвардия, 1968 С 251.
113
Н. КОНЯЕВ
ры народной расправы», в 1923 году за принадлежность к троцкистской оппозиции из органов будет уволен.s
Долгое время он работал в Барановичах управляющим от­делением Госбанка и жаловался на здоровье — мучил зара­ботанный на расстрелах в сырых подвалах ревматизм, рас­шатались нервы...
«За бюрократизм и нетактичность» в марте 1928 года Бай­ковского понизили в должности, но потом — помогли, вид­но, «товарищи, каких нет нигде в мире», — он снова начал подниматься по служебной лестнице и в 1931 году попы­тался даже, как и его сотоварищ Бабель, выехать на загран-работу.
Однако улизнуть Владиславу Александровичу не удалось.
В конце 1934 года НКВД затребовал характеристику на него. В характеристике было упомянуто и о троцкистской оп­позиции, а также, между прочим, отмечено: пока не выяв­лено, участвовал ли В.А. Байковский в зиновьевской оппо­зиции. Поскольку характеристика эта — последний документ в личном деле сотрудника ВЧК—ОГПУ Владислава Алексан­дровича Байковского, без риска ошибиться можно предпо­ложить, что и этого ученика Моисея Соломоновича Уриц­кого постигла невеселая участь других чекистских палачей...1
Бабель называл чекистов святыми людьми.
Он очень хорошо описал эту «превосходную», «полную веселья» жизнь, которую устраивали «святые люди» из Пет­роградской ЧК в 1918 году. С затаенным, сосущим любопыт­ством вглядывался он в лица расстреливаемых, пытаясь уло­вить тот момент, когда «человеческий материал» превраща­ется в ничто, в неодушевленный предмет, называемый трупом.
И, конечно, представить не мог, что пройдет всего два десятка лет и новые исааки бабели и Владиславы байковс-кие с затаенным, сосущим любопытством будут вглядывать­ся уже в его лицо, потому что уже и он сам для них будет только «человеческим материалом»...
Не догадывался...
Эта мысль сильно бы омрачила его «полную веселья» жизнь...
Но — в этом и счастье их и беда! — такого сорта люди
1 Архив Петербургского управления ФСК. Дело № 813 Байковского Владислава Александровича. № 5491.
114
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
никогда почему-то не могут даже вообразить себе, что по правилам, заведенным ими для других людей, будут посту­пать и с ними самими.
9.
И.Э. Бабель, безусловно, талантливый писатель, но все-таки сила его отчетов-зарисовок не только в писательском таланте.
Перечитываешь его зарисовку о «эвакуированных» семь­ях и понимаешь, что это не зарисовка, не отчет... В этих назывных предложениях ощущается тот мерный шаг смерти, который слышал Александр Блок в поступи двенадцати...
И вот...
Закрываешь глаза и видишь, как сотни тысяч петро­градских и московских рабочих, учителей, инженеров, слу­жащих движутся в поисках хлеба на юг, на Украину, а на­встречу им идут, едут в теплушках обитатели черты оседло­сти с Украины, из Белоруссии, Польши, Молдавии, Прибалтики...
Как справедливо отметил Александр Кац: «Февральская революция дала евреям гражданские права, а Октябрьская их как бы подтвердила. Евреи со свойственной им энергией и деловитостью ринулись в советские учебные заведения, госучреждения, торговлю и промышленность».
«Еврей, человек заведомо не из дворян, не из попов, не из чиновников, сразу попадал в перспективную прослойку нового клана»...1
Эту тему конкретизирует А.И. Солженицын2:
«Особенно заметна роль евреев в продовольственных орга­нах РСФСР, жизненном нерве тех лет — Военного Комму­низма. Посмотрим лишь на ключевых постах скольких-то.
Моисей Фрумкин в 1918—1922 — член коллегии нарком-прода РСФСР, с 1921, в самый голод, — зам. наркома про­довольствия, он же — и председатель правления Главпро-дукта, где у него управделами И. Рафаилов.
1 М. Хейфец. Наши общие уроки 22 (журнал) Тель-Авив, 1980.№ 14. С. 162.
2 AM Солженицын. Двести лет вместе Часть II. М • Русский путь,2002. С 87-88.
115
Н. КОНЯЕ8
Яков Брандербургекий-Гольдзинский (вернулся из Па­рижа в 1917): сразу же — в петроградском продкомитете, с 1918 — в наркомпроде; в годы Гражданской войны — чрез­вычайный уполномоченный ВЦИК по проведению продраз­вёрстки в ряде губерний.
Исаак Зеленский: в 1918—1920 в продотделе Моссовета, затем и член коллегии наркомпрода РСФСР. (Позже — в сек­ретариате ЦК и секретарь Средазбюро ЦК.)
Семён Восков (в 1917 приехал из Америки, участник Ок­тябрьского переворота в Петрограде): с 1918 —- комиссар про­довольствия обширной Северной области.
Мирон Владимиров-Шейнфинкель: с октября 1917 воз­главил петроградскую продовольственную управу, затем — член коллегии наркомата продовольствия РСФСР; с 1921 — нарком продовольствия Украины, затем её наркомзем.
Григорий Зусманович в 1918 — комиссар продармии на Украине.
Моисей Калманович — с конца 1917 комиссар продоволь­ствия Западного фронта, в 1919—1920 — нарком продоволь­ствия БССР, потом — Литовско-Белорусской ССР и пред­седатель особой продовольственной комиссии Западного фронта. (На своей вершине — председатель, правления Гос­банка СССР)».
Своеобразной иллюстрацией, отмеченной А.И. Солжени­цыным интервенции евреев в большие и малые продоволь­ственные распределители, может служить так называемое «Солдатское дело», которое расследовала Петроградская ЧК в марте 1918 года.
Случай был вопиющим.
Ведавший продовольствием помощник комиссара Нарв-ского района товарищ Бломберг воровал положенные крас­ноармейцам продукты и кормил их гнилыми селедками.
Солдатам это не понравилось. В караулах они постоянно толковали, что «еврея Бломберга, помощника комиссара, ко­манда ненавидела за его грубость и за постоянные угрозы. На пост помощника комиссара он выбираем никем не был»1.
Пресекая эти антисемитские разговоры, Бломберг в со­провождении пятидесяти верных людей явился в караул Вар­шавского вокзала и, обезоружив разговорившихся красно-
1 Архив Петербургского управления ФСК Дело по обвинению сол­дат Нарвского района А Г Ветрова (Шпаковского), И Р Раагонова, П Ф Лункевича и др Т 6, л 37
116
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
армейцев, отправил их в следственную комиссию. Сам же с помощниками остался в караульном помещении, чтобы от­праздновать победу, и потребовал прислать из казарм щесть женщин-красноармейцев, которые должны были быть у него вестовыми.
Узнав об этом, солдаты решили арестовать Бломберга. Со­брание поручило взводному Ивану Разгонову произвести арест. Разгонов это поручение исполнил с превеликим удо­вольствием.
Каково же было его удивление, когда через несколько дней Бломберг, как ни в чегё не бывало, снова появился в части
«Многие говорили, что он появился, чтобы подорвать пра­вильную жизнь команды, —- показывал на допросе Иван Раз­гонов. — Я направился в канцелярию штаба, где он, Блом­берг, находился На мой вопрос, судили ли его, он ответил, что присудили его к 1 месяцу или 500 рублям штрафу Я его спросил, почему не были вызваны из команды, он отве­тил, что свидетелями были две женщины Красной армии»
Иван Разгонов посоветовал тогда Бломбергу поскорее по­кинуть часть, поскольку вся команда возмущается.
Сопровождавший Бломберга чекист начал тогда расспра­шивать, подчиняется ли товарищ Разгонов советской влас­ти, и солдату-правдолюбцу пришлось оставить Бломберга в покое.
Впрочем, это ему не помогло.
На следующий день он был арестован. Вместе с ним аре­стовали Александра Ветрова, Петра Лункевича и еще шес­терых красноармейцев.
Из показаний «председателя Красной армии Нарвского района» тов. А.И. Тойво видно, что в штабе придавали серь­езное значение этому инциденту и не склонны были спус­кать его на тормозах.
«Разгонов состоял в Красной армии Нарвского района взвод­ным 2-го взвода. В противовес Штабу был избран комитет, председателем коего первое время был Разгонов. За Разгоно-вым я замечал, что, когда он приходил к нам в штаб, то гово­рил одно, а придя в Штаб людям говорил совершенно другое. На одном из митингов мной был поставлен вопрос о призна­нии советской власти, при чем при голосовании против этого был Разгонов и его товарищ Ветров.
117
Н. КОНЯЕВ
Вообще Разгонов при каждом удобном случае играл на инс­тинктах массы и возбуждал таковую против Штаба, будучи постоянно пьяным.
19-го марта с.г. был в помещении Красной армии инцидент с Разгоновым, о котором мне доложил Шакура, член штаба. Я, получив заявление от Шакура, как председатель Штаба, созвал заседание Президиума, на котором, обсудив вопрос о действиях Разгонова, постановили его арестовать. Когда он был арестован и находился в комцате, занимаемой Президиу­мом, то в нее ворвались красногвардейцы в количестве шести человек с винтовками в руках и требовали от меня немедленно освободить Разгонова. Им в этом было отказано, и они были обезоружены и арестованы.
Вся деятельность Разгонова во время его нахождения в ря­дах Красной армии была направлена в дезорганизацию под­чиненных ему масс, заключающейся отчасти в игре в карты, пьянстве, неподчинении и аготации (орфография протокола — Н.К.) против советской власти»1.
Следствие установило, что «аготация» против советской власти действительно имела место.
«На собрании Ветров произнес речь, в которой указал, что члены Штаба должны выбираться самой командой, кроме того он говорил о том, что пока в Штабе евреи, ничего хорошего нельзя будет добиться»2.
Аготация эта привела к тому, что некоторые солдаты от­казывали евреям из штаба в праве на власть и заявляли, что будут подчиняться лишь власти, «являющейся представи­тельницей беднейших классов».
Сколь бы незначителен ни был эпизод волнений, свя­занный с воровством Бломбергом солдатских продуктов, он как капелька воды отражает в себе все сложности и проти­воречия социальной обстановки того времени.
К весне 1918 года даже полупьяные красноармейцы на­чали соображать, кого они привели к власти. Постепенно от­крывалось им, что советская власть, представляемая Лени­ным, Троцким и другими большевиками, не является влас­тью рабочих и крестьян, не защищает беднейшее население.
И то, что советская власть опирается теперь не на рабо­чих и крестьян, солдаты тоже понимали.
1 Там же. Т. 6, л. 39.
2 Там же. Т. 6, л. 48.
118
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
По ходу нашей книги мы будем приводить и другие при­меры этой местечковой экспансии в управленческие и рас­пределительные органы. Сейчас же скажем просто, что и в Петрограде, и в Москве, куда после 1917 года шел основ­ной приток местечкового населения, евреи заняли практи­чески все должности в городской администрации1.
«Из обстоятельного справочника «Население Москвы», составленного демографом Морицем Яковлевичем Выдро, — пишет Вадим Кожинов, — можно узнать, что если в 1912 году в Москве проживали 6,4 тысячи евреев, то всего через два десятилетия, в 1933 году, — 241,7 тысячи, то есть почти в сорок раз больше! Причем население Москвы в целом вы­росло за эти двадцать лет всего только в два с небольшим раза (с 1 млн 618 тыс. до 3 млн 663 тыс.)».
Любопытные данные приводит в своей книге Михаэль Бейзер. Он утверждает, что уже в сентябре 1918 года удель­ный вес евреев в петроградской организации РСДРП(б) со­ставлял 2,6 %, что соответствовало их доле в населении го­рода, а вот среди членов горкома РКП (б) евреев было тог­да 45%2.
Подчеркнем при этом, что речь идет только о евреях, официально объявивших себя евреями.
Что это значит?
Большевистская власть не сумела найти надежную опору ни в революционных солдатах и матросах, ни в петроградском и московском пролетариате.
Тогда большевики решили создать класс, на который бу-дутопираться...
И они создали его...
И только этот класс местечковой администрации Моск­вы и Петрограда и мог поддержать их в том, что они соби­рались делать далее...3
1 Вероятно, это обстоятельство и дало повод И.В. Сталину назватьевреев «бумажной нацией».
2 Михаэль Бейзер. Евреи Ленинграда. 1917—1939. М.; Иерусалим:Gesharim — Мосты культуры, 1999. С. 49, 78.
3 Как утверждает Михаэль Бейзер, «Советская власть в городах внут­ренней России — по словам Ленина, удержалась благодаря поддержкерадикально настроенных еврейских беженцев» (с. 351).
119
Глава четвертая
НАКАНУНЕ
Я уже несколько раз указывал антисеми­там,что если некоторые евреи умеют занять в жизни наиболее выгодные и сытые позиции, это объясняется... экстазом, который они вносят в процесс труда...
Максим Горький
Мы больше... набили и наломали, чем успели подсчитать.
В.И. Ленин
В мае 1918 года большевики уже шесть месяцев находи­лись у власти, а гражданская война все еще не начиналась...
Нет-нет!
Уже возникли донские, кубанские, терские, астраханские правительства. Уже зазвучали имена Дутова и Краснова, а 13 апреля при неудачном штурме Екатеринодара осколком снаряда был убит генерал Лавр Георгиевич Корнилов, и тог­да страна услышала имя Антона Ивановича Деникина. Он встал во главе Добровольческой армии.
8 мая добровольцы двинулись на Кубань. Пройдя форси­рованным маршем более сотни километров, бригады Бога-евского, Маркова и Эрдели взяли на рассвете станции Кры-ловская, Сосыка и Ново-Леушковская. Взорвав бронепоез­да, белогвардейские части отошли на Дон, уводя обозы с трофеями...
Но какими бы успешными (или неуспешными) ни были операции, проводимые Добровольческой армией, пока они происходили на крохотном пространстве и не оказывали се­рьезного влияния на общий ход событий.
1.
Чтобы яснее представить мотивы, которыми руководство­вались большевики весной 1918 года, нужно вспомнить, что, хотя Германия, перебросив на Западный фронт все освобо-
120
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
дившиеся на Восточном фронте дивизии, и достигла вре­менного успеха, выдвинувшись к Марне, силы немцев были истощены и в конечном исходе войны мало кто сомневался.
Временное правительство сделало все, чтобы украсть у России победу, но все же именно большевики, разрушая русскую армию, сдали уже практически побежденной Гер­мании Украину и гигантские территории России. Это имен­но большевики добились, чтобы Россия и Украина вы­плачивали немцам немыслимую контрибуцию.
Считается, что до падения кайзеровской Германии в но-• ябре 1918 года немцы успели вывезти из России 2 миллиона пудов сахара, 9132 вагона хлеба, 841 вагон лесоматериалов, 2 миллиона пудов льноволокна, 1218 вагонов мяса. Больше­вики компенсировали все убытки частных лиц немецкого подданства, выплатив Германии 2,5 миллиарда золотых руб­лей по курсу 1913 года.
Потери России от капитуляции в войне с Германией мно­гократно увеличивались за счет той удивительной бесхозяй­ственности и разрухи, в которую обращали большевики все, к чему только прикасались.
Та малообразованная и малоспособная местечковщина, которую привлекли большевики, чтобы опереться на нее, для управления страной не годилась.
Очень точно деловые качества этого класса управленцев определил нарком JI. Красин, жалуясь Г. Соломону1:
— Насчет благородства здесь не спрашивай. Все у нас гры­зутся друг с другом, все боятся друг друга, все следят один за другим, как бы другой не опередил, не выдвинулся. Здесь нет и тени понимания общих задач и необходимой в общем деле солидарности. Нет, они грызутся. И, поверишь ли мне, если у одного и того же дела работает, скажем, десять чело­век, это вовсе не означает, что работа будет производиться совокупными усилиями десяти человек, нет, это значит только то, что все эти десять человек будут работать друг против друга, стараясь один другого подвести, вставить один другому палки в колеса, и таким образом в конечном счете данная работа не только не движется вперед, нет, она идет назад или в лучшем случае стоит на месте, ибо наши совет-
1 Г. Соломон. Среди красных вождей. Лично пережитое и виденное на советской службе //Литература русского зарубежья. М.: Книга, 1991. Т 2. С. 278.
121
HL КОШЕВ
ские деятели взаимно уничтожают продуктивность работы друг друга.
Воровство как среди большевистской верхушки, так и на уровне местечковых управленцев царило невообразимое.
Но если еще в 1917 году что-то можно было списать на войну, то теперь, когда капитуляция Германии была не за горами, в сознании миллионов россиян неизбежно вставал вопрос: во имя чего отказалась Россия от своей победы?
За что она заплатила своей победой?
За разруху и голод, в который погрузили страну больше­вики?
Фронтовики-дезертиры успели позабыть, что сильнее большевистской агитации действовало на них желание спа­сти свои шкуры. Теперь, когда война завершалась, уже не­трудно было убедить вчерашних дезертиров, что они поки­нули фронт исключительно по вине немецких шпионов-боль­шевиков.
В Петрограде чрезвычайную популярность в солдатской и матросской среде приобрели листовки, рассказывающие о сговоре большевиков с немцами. Опасность усиливалась тем, что эти слухи имели реальное подтверждение.
Со свойственным ему цинизмом Ленин выворачивал об­винения, доказывая, что не большевики, а русская буржу­азия готова переменить свою политическую веру и от союза с английскими бандитами перейти к союзу с бандитами гер­манскими против советской власти.
«Бушующие волны империалистической реакции... — гово­рил Ленин 14 мая на объединенном заседании ВЦИК и Мос­ковского совета, — бросаются на маленький остров социали­стической Советской республики... готовы, кажется, вот-вот затопить его, но оказывается, что эти волны сплошь и рядом разбиваются одна о другую... Наша задача заключается в вы­держке и осторожности, мы должны лавировать и отступать». (Выделено нами. — Н.К.).
И все же никакая изворотливость не способна была обес­печить выход из кризисной ситуации. У большевиков, соб­ственно говоря, и не оставалось иного пути. Надо было уто­пить в крови гражданской войны саму память о войне с Германией, о революции...
Многое было в эти дни сделано большевиками, чтобы перенести огонь классовой борьбы из противостояния тру­дящихся эксплуататорам в массы самих трудящихся, в про-
122
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
тивостояние городских жителей деревенским, рабочих — кре­стьянам.
15 мая 1918 года Всероссийский центральный исполнитель­ный комитет издал декрет, который обязывал каждого вла­дельца хлеба сдать весь излишек. Утаившие собственный хлебобъявлялись врагами народа. Для проведения декрета в жизньв деревнях создавались комитеты деревенской бедноты, а вгородах — продотряды. ч
И все равно, хотя страна, распавшаяся на множество рес­публик и коммун, и погружалась под руководством больше­виков в хаос, гражданская война так еще и не начиналась.
Вот тогда «мирбаховский приказчик» — так называли Ле­нина — и сумел совместно с товарищем Троцким придумать воистину гениальный ход, чтобы, не откладывая, разжечь гражданскую войну сразу по всей стране.
«Хотя у власти везде уже стояли большевики, но рыхлость провинции была еще очень велика. И немудрено. По-настоя­щему Октябрьская революция, как и Февральская, соверша­лась по телеграфу. Одни приходили, другое уходили, потому что это уже произошло в столице. Рыхлость общественной среды, отсутствие сопротивления вчерашних властителей име­ли своим последствием рыхлость и на стороне революции. По­явление на сцене чехословацких частей изменило обстанов­ку — сперва против нас, но в конечном счете в нашу пользу. Белые получили военный стержень для кристаллизации. В от­вет началась настоящая революционная кристаллизация крас­ных. Можно сказать, что только с появлением чехословаков Поволжье совершило свою Октябрьскую революцию...»
На это признание Лев Давидович Троцкий отважился, когда Иосиф Виссарионович Сталин лишил его места не только в партийном руководстве, но и в истории партии и СССР.
Такого поругания Троцкий с его гипертрофированным самолюбием перенести не смог, вот он и проговорился сго­ряча, вот и разболтал то, о чем большевику-ленинцу поло­жено было молчать.
2.
Сейчас уже совершенно определенно можно утверждать, что чехословацкий мятеж фактически был спровоцирован самими большевиками...
123
Н. КОНЯЕВ
Как известно, чехословаки были самыми ненадежными солдатами Австро-Венгрии и при первой возможности сда­вались в плен, поскольку считали Россию более дружествен­ной страной, нежели Австро-Венгрию, в состав которой вхо­дили.
Формирование чехословацких легионов началось в 1916 году, но на фронте трехдивизионный корпус появился уже после Февральской революции. Корпус отлично сра­жался во время летнего наступления Юго-Западного фронта в 1917 году.
Октябрьский переворот чехословацкие полки встретили достаточно индифферентно, но когда начались переговоры о мире, встревожились. Мирный договор предусматривал раз­мен военнопленных, а в Австро-Венгрии солдаты и офице­ры корпуса автоматически попадали за измену на висели­цу1.
Положение чехословаков усугублялось тем, что, пока Ле­нин и Троцкий вели в Брест-Литовске свою революцион­ную игру, Украина, на территории которой размещался кор­пус, заключила сепаратный мир и признала все требования Германии и Австрии.
Через Киев чехословаки отошли в Россию и сосредото­чились в Пензе.
Немедленно были форсированы переговоры со странами Антанты, и вскоре находящийся в Париже Чехословацкий национальный совет (председатель Томаш Масарик) при­нял решение о переброске корпуса во Францию.
Поначалу советское правительство поддержало это реше­ние, и 21 марта — уже после заключения Брестского мира! — заявило о готовности вывезти 40-тысячный Чехословацкий корпус на Дальний Восток, откуда на пароходах стран Ан­танты можно было переправить чехословаков в Западную Европу.
Решение везти их во Владивосток, а не в Архангельск или Мурманск настораживало. Советское правительство явно пыталось затянуть эвакуацию корпуса. И можно было, ко-
1 Странная историческая симметрия В конце Первой мировой вой­ны на территории России пытается спастись от выдачи Австро-Венг­рии Чехословацкий корпус В конце Второй мировой войны на терри­тории Чехословакии попытается спастись от выдачи СССР Русская освободительная армия генерала А Власова
124
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
нечно, объяснять это попыткой умиротворить немцев, за­интересованных, чтобы чехословаки попали на фронт как можно позже, но все же правильнее поискать тут чисто боль­шевистский интерес.
Как бы то ни было, в середине мая чехословацкие эше­лоны растянулись по всей длине сквозной железнодорож­ной магистрали от Пензы до Владивостока. Навстречу же им двигались эшелоны с военнопленными немцами и венграми. По замыслу стратегов, встретиться они должны были, обо­гнув весь земной шар, где-нибудь на Марне, но зачем же ждать так долго?
14 мая в Челябинске произошла первая крупная драка меж­ду чехословаками, пробирающимися во Владивосток, и вен­грами. Местный Совдеп, контролируемый австрийскими во­еннопленными, арестовал чехов, участвовавших в драке. Им грозил расстрел. Тогда весь чехословацкий эшелон взялся за оружие и силой освободил товарищей.
Они собирались двинуться дальше, но по приказу Льва Давидовича Троцкого эшелон был остановлен.
«Все Советы депутатов обязаны под страхом ответственно­сти разоружить чехословаков. Каждый чехословак, найден­ный вооруженным на железнодорожной линии, должен быть расстрелян на месте. Каждый эшелон, в котором окажется хотя бы один вооруженный солдат, должен быть выгружен из ваго­нов и заключен в концлагерь...»
Мотивировался приказ тем, что Владивосток занят япон­цами, которые могут помешать погрузке чехословаков на корабли.
Объяснение подчеркнуто нелепое.
Непонятно, с какой стати японцы стали бы препятство­вать, а главное — как сумели бы малочисленные японские подразделения остановить мощный (40 тысяч штыков) кор­пус регулярной, хорошо обученной армии, да к тому же составленной из людей, стремящихся избежать виселицы? Право же, если бы японцам и пришла в голову такая бе­зумная идея, их просто смели бы в Японское море...
И мы уже не говорим о том, что даже если бы японцы и сумели остановить чехословаков, что за беда для большеви­ков? Там, на Дальнем Востоке, открылся бы еще один не­большой театр войны, на котором столкнулись бы между собой две чужеземные армии...
125
Н. КОНЯЕВ
Видимо, и самим чехословакам забота, проявленная большевиками, показалась весьма подозрительной.
Оружие сдать они отказались.
Первая попытка насильно разоружить их была сделана в Пензе. Чехословаки ответили огнем, потом сами перешли в контратаку и нечаянно свергли в Пензе советскую власть.
Как огонек по бикфордову шнуру, вдоль железнодорож­ного пути, прорезавшего вдоль всю Россию, побежало вос­стание.
Утром 25 мая чешские части военфельдшера капитана Гай-ды взяли Мариинск, а вечером вступили в бой за станцию Марьяновка в 40 километрах от Омска. На следующий день бригада полковника С. Войцеховского заняла Челябинск и Новониколаевск, а еще через два дня капитан С. Чечек зах­ватил Пензу и Саратов.
Это и был чехословацкий мятеж.
Но и этот открытый мятеж ничем еще не угрожал ни России, ни советской власти — чехословаки продолжали дви­гаться на восток.
7 июня С. Войцеховский взял Омск и через три дня со­единился с эшелонами Гайды.
Большевикам, если бы они не хотели гражданской вой­ны, достаточно было ничего не предпринимать — восстав­шие чехословаки продолжали уходить к Владивостоку. Но гражданская война была необходима, необходимо было на­чать ее сразу по всей территории России еще до капитуля­ции Германии, и большевики не упустили свой шанс.
С приближением чехословаков вспыхнуло вооруженное восстание в Самаре. Когда части С. Чечека захватили мост через реку Самару и входили в город, сами жители ловили на улицах большевиков и убивали их.
8 июня в Самаре, занятой белочехами, образовалось пра­вительство Поволжья — Комитет членов Учредительного со­брания (КОМУЧ), а уже на следующий день, 9 июня1918 года, советское правительство объявило об обязатель­ной воинской службе1.
Тогда же был образован Восточный фронт, задача кото­рого заключалась на первых порах лишь в противодействии продвижению чехов к Владивостоку. Чехословацкие части
1 Было мобилизовано к ноябрю 1918 года 800 000 солдат, к маю 1919 года — 1 500 000, к концу 1920 года - 5 500 000 солдат
126
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
оказались, таким образом, втянутыми в гражданскую вой­ну. Началась, как метко заметил Лев Давидович Троцкий, настоящая, революционная кристаллизация.
И это, когда дьявольский азарт революции постепенно стал стихать в народе...
♦
3.
«Настоящий момент русской истории... — звучали тогда голоса здравомыслящих, не равнодушных к судьбе России людей, — представляется куда более страшным, чем массо­вые убийства, грабежи и разбои, бйлее страшным даже, чем Брестский мир. Ради Бога, тише!»
Петроградский митрополит Вениамин, прославленный сейчас Русской православной церковью как священномуче-ник, сделал тогда распоряжение, чтобы во всех церквах в канун Великого поста было совершено особое моление с все­народным прощением друг друга.
А в ночь на саму Пасху Петроград стал свидетелем небы­валого церковного торжества — ночного крестного хода. Ров­но в полночь крестный ход вышел из Покровской церкви и двинулся по Коломне (район города). Тысячи людей с за­жженными свечами шли следом по пустынным улицам. И нав­стречу вспыхивали окна в погруженных в темноту домах, и в ночном воздухе, словно вздох облегчения, издаваемый всем городом, звучали повторяемые тысячами голосов слова: «Христос Воскресе!»
Только под утро крестный ход возвратился в Покров­скую церковь...
Возможно, что Церковь и теперь, в 1918 году, как и во времена Смуты, могла примирить страну. Еще бы немного времени, месяц-другой, и страна опомнилась бы от револю­ционного дурмана, очнулась бы, стряхнула бы с себя хаос...
Увы...
История не знает сослагательного наклонения.
Все темные силы были употреблены тогда, чтобы не слу­чилось того, что могло случиться.
На протяжении этой книги мы не раз цитировали отче­ты-зарисовки чекиста Исаака Бабеля и отмечали их инфор­мационную точность. Отчет о визите в Петроград святителя Тихона в этом смысле стоит особняком.
127
Н. КОНЯЕВ
А ведь вначале вроде бы отчет как с^тчет.
«Две недели тому назад Тихон, патриарх московский, при­нимал делегации от приходских советов, духовной академии и религаозно-просветительных обществ.
Представителями делегации — монахами, священнослужи­телями и мирянами — были произнесены речи. Я записал эти речи и воспроизведу их здесь:
— Социализм есть религия свиньи, приверженной земле.
— Темные люди рыщут по городам и селам, дымятся пожа­рища, льется кровь убиенных за веру. Нам сказывают — со­циализм. Мы ответим: грабеж, разорение земли русской, вы­зов святой непреходящей церкви.
— Темные люди возвысили лозунги братства и равенства.Они украли эти лозунги у христианства и злобно извратили допоследнего постыдного предела»...
В принципе, тут можно было бы и остановиться. Матери­ала вполне достаточно, чтобы идти и брать и самого святи­теля Тихона, и его петроградскую паству.
Но Бабель на этом не останавливается.
«Быстрой вереницей проходят кудреватые батюшки, черно­бородые церковные старосты, короткие задыхающиеся гене­ралы и девочки в белых платьицах.
Они падают ниц, тянутся губами к милому сапогу, скры­тому колеблющимся шелком лиловой рясы (выделено нами. — Н.К.), припадают к старческой руке, не находя в себе сил ото­рваться от синеватых упавших пальцев-Люди поднимают кверху дрожащие шеи. Схваченные тис­ками распаренных тел, тяжко дышащих жаром — они, стоя, затягивают гимны...
Золотое кресло скрыто круглыми поповскими спинами. Дав­нишняя усталость лежит на тонких морщинах патриарха. Она осветляет желтизну тихо шевелящихся щек, скупо поросших серебряным волосом»1.
И не в том беда, что писательская объективность изме­няет тут Исааку Эммануиловичу и он путает святейшего пат­риарха с папой римским (это у него принято целовать туф­лю), и не в том, что излишняя чекистская пристрастность делает Бабеля глуховатым к языку, одни только поднятые кверху дрожащие шеи чего стоят.
1 Святейший патриарх // Новая жизнь. 19IS 2 июля. Под рубрикой «Дневник». Собр. соч. Т. 2. С. 194—196.
128
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Но не это главное. Едва только начинают звучать «не­терпеливые» слова о возможности спасения России, кото­рые «язвят слух» писателя-чекиста, так сразу мертвеет че­кистский взгляд Бабеля.
Все, на что устремляется он, обращается в мертвь.
Патриарх слушает «с бесстрастием и внимательностью обреченного». А «за углом, протянув к небу четыре прямые ноги, лежит издохшая лошадь». А на паперти «сморщенный чиновник жует овсяную лепешку, слюна закипает в углах лиловых губ»...
Был ли Бабель чекистом?
Вопрос вроде бы праздный, поскольку сам Бабель, как мы уже говорили, описал в рассказе «Дорога» свое устрой­ство на службу к Урицкому.
И хотя никаких документов, подтверждающих работу Н.Э. Бабеля в Петроградской ЧК, найти пока не удается, это ни о чем не говорит, ибо работа первых чекистов доку­ментирована чрезвычайно плохо.
Многие документы в дальнейшем безжалостно изымались из архивов, а чекисты еврейской национальности к тому же настолько часто меняли свои имена и фамилии (тот же Исаак Бабель работал во время польского похода, записав­шись Кириллом JIютовым), что проследить многие чекист­ские судьбы просто не представляется возможным.
Другое дело, сотрудничество Бабеля с либеральной «Но­вой жизнью».
Судя по публикациям, это сотрудничество приходится на первую половину 1918 года.
В самом рассказе «Дорога» дата появления героя в Пет­рограде размыта.
Если герой рассказа «Дорога» приехал в Киев, чтобы от­туда отправиться в Петроград «накануне того дня, когда Му­равьев начал бомбардировку городу», значит, отсчет его «до­роге» следует вести с 25 января 1918 года, как раз с того дня, когда в Киеве у Печерской лавры неизвестными лица­ми был убит митрополит Владимир (Богоявленский).
Путь героя рассказа со всеми погромами и лазаретами за­нял от силы полтора месяца, и в марте он уже был в Пет­рограде, где сразу отправился в ЧК.
Даже если между приездом в Петроград и началом служ­бы и оставался зазор, то небольшой. В любом случае Бабель начал работать в Петроградской ЧК при Урицком, то есть в
5-9536 129
Н. КОНЯЕВ
промежутке между мартом и августом 1918 года, одновре­менно сотрудничая в либеральной газете.
Вот такое противоречие.
Или же никакого противоречия нет, а просто так и уст­раивалась ЧК, что и пропаганда, и карательные функции осуществлялись одновременно и одинаково провокационны­ми методами.
Об этом свидетельствует «отношение председателя ВЧК Ф.Э. Дзержинского в президиум Московского областного со­вета от 8 мая 1918 года», в котором Феликс Эдмундович хо­датайствует о передаче в ВЧК всего дела борьбы с контрре­волюционной печатью.
Точно так же было и в Петрограде.
Здесь главный комиссар по делам печати, пропаганды и агитации Северной коммуны Моисей Маркович Володарс­кий и главный чекист Северной коммуны Моисей Соломо­нович Урицкий тоже делали одно дело.
Судя по отчету о святителе Тихоне, Исаак Эммануилович Бабель на них и равнялся, и в дальнейшем он, судя по воспо­минаниям, сумел-таки стать настоящим чекистом, достойным Моисея Марковича Володарского и Моисея Соломоновича Урицкого, с которыми и начинал свою работу в органах.
4.
Словно бы предваряя события организованного больше­виками чехословацкого мятежа, 21 мая в Смольном прошло совещание, на котором комиссар по делам печати, пропа­ганды и агитации Моисей Маркович Гольдштейн, более из­вестный под псевдонимом В. Володарский, докладывал о подготовке показательного процесса над оппозиционными газетами.
Добыть доказательства их контрреволюционности това­рищ Зиновьев поручил Моисею Соломоновичу Урицкому.
Однако борьбой с контрреволюцией, как объяснил то­варищ Зиновьев, задача Петроградской ЧК на данном этапе не должна была ограничиться.
Мы знаем, что Циркулярное письмо «Всемирного Изра­ильского Союза» считало приоритетной задачей всех задей­ствованных во властных структурах евреев сохранение един­ства российского еврейства.
130
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Хотя Григорий Евсеевич Зиновьев, подобно товарищу Троцкому, евреем себя не считал, но проигнорировать пред­писание «Всемирного Израильского Союза» не мог. Перед гражданской войной, в крови которой должна была пото­нуть сама память о Первой мировой войне, необходимо было срочно найти путь объединения евреев, принадлежавших за­частую к враждебным партиям, дабы они не пострадали в гигантской, запускаемой большевиками мясорубке.
Как ни горько было признавать это Григорию Евсеевичу Зиновьеву, но Петроград тут явно отставал. Совет народных комиссаров города Москвы и Московской области еще в ап­реле опубликовал циркуляр «по вопросу об антисемитской погромной агитации» и «имеющихся фактах еврейского по­грома в некоторых городах Московской области»1.
Циркуляр этот указывал на необходимость принять «са­мые решительные меры борьбы» с черносотенной антисе­митской агитацией духовенства, и, хотя необходимость со­здания особой боевой еврейской организации и была отвер­гнута, Комиссариату по еврейским делам вместе с Военным комиссариатом было указано принять «предупредительные меры по борьбе с еврейскими погромами».
Разумеется, кое-что было сделано и в Петрограде.
Надо сказать, что Моисей Маркович Гольдштейн по ука­занию товарища Зиновьева уже начал нагнетать на страни­цах своей «Красной газеты» «антипогромную» истерию.
Еще 9 мая здесь была опубликована программная статья «Провокаторы работают»:
«За последнее время они вылезли наружу. Они всегда были, но теперь чего-то ожили... за последнее время они занялись евреями. Говорят, врут небылицы и, уличенные в одном, пере­скакивают на другое... Товарищи, вылавливайте подобных пре­дателей! Для них не должно быть пощады».
А на следующий день «Красная газета» напечатала поста­новление Петросовета «О продовольственном кризисе и по­громной агитации»:
«Совет предостерегает рабочих от тех господ, которые, пользуясь продовольственными затруднениями, призывают к погромам и эксцессам, натравливая голодное население на не­повинную еврейскую бедноту».
Это по поводу колпинских событий, когда бодьцщвики впервые отдали приказ солдатам стрелять в голодных рабочих.
Известия 1918 28 апреля С 4
131
Н. КОНЯЕВ
Но виноватыми были объявлены конечно же черносотен­цы.
Об этом и возвестила 12 мая «Красная газета», вышед­шая с шапкой на первой полосе: ЧЕРНОСОТЕНЦЫ, ПОД­НЯВШИЕ ГОЛОВЫ... ПЫТАЮТСЯ ВЫЗВАТЬ ГОЛОД­НЫЕ БУНТЫ...
Несведущему читателю может показаться нелепым пафос обличений Моисея Марковича Гольдштейна. Возмущение во­ровством и бездарностью чиновников из правительства Се­верной коммуны и продовольственной управы товарищ Во­лодарский приравнивает к «натравливанию населения на еврейскую бедноту».
Однако, если вспомнить, что и в правительстве Север­ной коммуны, и в продовольственной управе, как это по­казано в работах А. Солженицына, М. Бейзера и других ис­следователей, основные должности занимали представители этой самой местечковой бедноты, тревога Моисея Марко­вича выглядит вполне обоснованной.
И по-своему, по-местечковому, товарищ Володарский был прав.
Любые сомнения в компетентности властей тогда действи­тельно были обязательно направлены против евреев, и вполне могли быть приравнены к проявлениям махрового антисе­митизма1.
Повторим, что эта кампания «Красной газеты» осуще­ствлялась с ведома Григория Евсеевича Зиновьева.
Выступая на митингах, он каждый раз подчеркивал, что «черносотенные банды, потерявшие надежду сломить Совет­скую власть в открытом бою, принялись за свой излюблен­ный конек» (выделено нами. — Н.К.).
Правда, тогда, в апреле, Григорий Евсеевич еще не те­рял надежду, что все можно уладить, и «наш товарищ Троц­кий будет гораздо ближе русскому рабочему, чем русские — Корнилов и Романов»...2
Однако к 20-м числам мая и миролюбивому Григорию Евсеевичу стало совершенно ясно, что эти глупые русские
1 А разве в 1990-е годы было иначе9 Тогда ведь тоже любые сомне­ния в компетентности Гайдаров, бурбулисов, Лившицев, Чубайсовнемедленно объявлялись рецидивами красно-коричневой, замешаннойна антисемитизме психологии
2 Почта вечерняя №12 1918 23 апреля
132
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
отнюдь не собираются восторгаться новой властью только потому, что она составлена из евреев.
И все-таки, признаэая приоритет московских товарищей, Григорий Евсеевич решил не останавливаться на одной только профилактике антисемитизма. Что толку от этой профилак­тики, если в Петрограде и некоторые евреи уже начинали роптать на большевистскую власть?
Хотя они и принадлежали к враждебным большевикам партиям, но они ведь были евреями и не должны были, как считал Григорий Евсеевич, использовать в политичес­ких целях промашки, которые допускали большевики, стре­мясь защищать привлеченных ими для распределения про­довольствия местечковых жителей.
Эти тревожные мысли Григория Евсеевича довольно точно выразил В. Володарский в своей статье «Погромщики», опуб­ликованной в «Красной газете» 12 мая...
«Я бросаю всем меньшевикам и с-рам обвинение:
Вы, господа, погромщики!
И обвиняю я вас на основании следующего факта:
На собрании Путиловского завода 8 мая выступавший от вашего имени Измайлов, занимающий у вас видное место, пред* лагавший резолюцию об Учредительном собрании и тому по­добных хороших вещах, заявил во всеуслышание:
— Этих жидов (членов правительства и продовольствен­ной управы) надо бросить в Неву, выбрать стачечный коми­тет и немедленно объявить забастовку.
Это слышали многие рабочие. Назову в качестве свидете­лей четырех: Тахтаева, Альберга, Гутермана и Богданова...
Я три дня ждал, что вы выкинете этого погромщика из ваших рядов. Вместо этого он продолжает свою погромную агитацию».
Увы!
Евреи, стоящие у руководства меньшевиками и эсерами, не выкинули из своих рядов объявленного товарищем Во­лодарским погромщика.
Вот тогда-то товарищу Зиновьеву и стало ясно, что од­ной профилактики антисемитизма уже мало. Надобно было встряхнуть разнопартийную массу соплеменников.
Особо Григорий Евсеевич не мудрствовал.
Еврейское единство он решил укреплять по испытанно­му рецепту, с помощью страха погромов Поскольку по­гром организовывать было некогда, а идти на прямой под-
133
Н. КОНЯЕВ
лог (что это за имеющиеся факты еврейского погрома в не­которых городах Московской области?) было недейственно, решено было организовать хотя бы процесс над погромщи­ками.
Поручение Григория Евсеевича Зиновьева не застало Мо­исея Соломоновича Урицкого врасплох.
Как раз накануне совещания, 20 мая, он отдал приказ об аресте руководителей бывшего «Союза русского народа» и других патриотических организаций, которых решил про­вести по делу «Каморры народной расправы».
5.
Моисей Соломонович Урицкий, как утверждалось в офи­циальной биографии, «был человек своеобразной романти­ческой мягкости и добродушия. Этого не отрицают даже враги его».
Еще биографы утверждают, что у Урицкого было врож­денное чувство юмора.
Никаких сведений, подтверждающих мягкость и добро­душие петроградского палача, мне не удалось обнаружить ни в воспоминаниях, ни в архивных документах. А вот на­счет юмора, пожалуй, стоит согласиться с биографами. Мо­исей Соломонович действительно обладал тонким, непов­торимым юмором.
В понедельник, 20 мая 1918 года, он нацарапал на клоч­ке бумаги:
«Обыск и арест:
1.Соколова В.П.,
2. Боброва Л.Н.,
3. Солодова Г.И.М. Урицкий»1.
Несмотря на краткость сего произведения, оно немало спо­собно рассказать как о самом Моисее Соломоновиче, так и о методах работы возглавляемого им учреждения.
Начнем с того, что записка, нацарапанная на клочке бу­маги, собственно говоря, не только начинает все дело «Ка­морры народной расправы», но и содержит весь сценарий этого дела.
1 Дело «Каморры народной расправы» Т 4, л 51
134
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
В списке подлежащих аресту лиц — три фамилии.
Леонид Николаевич Бобров — статистик Казанской рай-. онной управы, в прошлом председатель «Общества русских патриотов», кандидат в члены главного совета «Союза рус­ского народа».
Виктор Павлович Соколов — председатель районного ко­митета Василеостровского союза домовладельцев, в про­шлом — товарищ председателя «Союза русского народа», ближайший помощник А.И. Дубровина.
И, наконец, Георгий Иванович Солодов...
Не монархист, не член «Союза русского народа», но вла­делец квартиры, в которой проживал член «Союза русского народа», кандидат в члены Главной Палаты Русского На­родного Союза имени Михаила Архангела Лука Тимофее­вич Злотников.
Если бы фамилия Солодова в списке Урицкого была за­менена на фамилию Злотникова, по сути дела, перед нами была бы структура будущей организации, так сказать, вновь возрожденного «Союза русского народа».
В.П. Соколов — руководитель, Л.Т. Злотников — идеолог, Л.Н. Бобров — заместитель по организационной работе.
Разумеется, речь идет не о существующей организации, а об организации, которая, по мнению Моисея Соломоно­вича, могла бы существовать.
А почему бы и нет?
Главное, что все трое очень подходили для подпольной погромной организации. Как сказал один из свидетелей по делу «Каморры народной расправы», Злотников «не скры­вает своих взглядов настолько, что мне это даже казалось подозрительным, провокаторским».
Разумеется, все сказанное — только предположение.
Но предположение, которое позволяет объяснить ход мыс­ли Моисея Соломоновича Урицкого, набрасывавшего на клочке бумаги не просто план арестов, а сценарий будуще­го дела.
Отказываясь же от этого предположения, мы погружа­емся в полнейшую бессмысленность. Совершенно не объяс­нимо, почему появляется под пером Моисея Соломоновича Урицкого фамилия Виктора Павловича Соколова — ведь ни 20 мая, ни в ходе дальнейшего следствия не появилось даже намека на его причастность к изготовлению предписаний, которое было главной уликой дела «Каморры народной рас­правы»...
135
Н. КОНЯЕВ
Ну а как же, спросите вы, Солодов?
Ведь в списке стоит именно его фамилия, а не Злотни-кова...
О!
Вы-таки забыли о тонком и неповторимом юморе, кото­рым так щедро был одарен Моисей Соломонович.
Замена фамилии Злотникова — чрезвычайно остроумная находка Моисея Соломоновича, и она лишний раз убеждает нас, что записка его — действительно сценарий будущего дела.
Дело в том, что кроме евреев в Петроградской ЧК рабо­тало немало поляков, латышей и эстонцев, которых Уриц­кий во все тонкости своего плана посвящать не собирался. У рядовых чекистов и сомнения не должно было возникать, что дело фальсифицировано.
Поэтому-то — отличным был педагогом Моисей Соло­монович! — он доверил своим молодым подручным самим найти Злотникова.
В ордере № 96, выписанном в семь часов вечера 21 мая, Моисей Соломонович поручил товарищу Юргенсону прове­сти обыск в квартире Солодова и произвести там «арест всех мужчин».
Злотникова, таким образом, Юргенсон все равно бы аре­стовал, но сделал бы это как бы и без указания Моисея Соломоновича...
Да...
Не напрасно Исаак Эммануилович Бабель так восхищал­ся Моисеем Соломоновичем Урицким.
Вот, нацарапав на бумажке фамилии Соколова и Бобро­ва, Моисей Соломонович поправил спадающее пенсне, зап­равил за ухо черный засалившийся шнурок, а потом встал и, переваливаясь с боку на бок на кривых ногах, подошел к окну.
Как писал Марк Алданов, который лично знал предсе­дателя Петроградской ЧК, Урицкий походил на комиссио­нера гостиницы, уже скопившего порядочные деньги и по­думывающего о собственных номерах для приезжающих.
«Вид у него был чрезвычайно интеллигентный; сразу ста­новилось совершенно ясно, что все вопросы, существующие, существовавшие и возможные в жизни, давно разрешены Уриц­ким по самым передовым и интеллигентным брошюрам; вслед-
136
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
ствие этого и повисло раз и навсегда на его лице тупо-ирони­ческое самодовольное выражение».
С этим тупо-ироническим самодовольным выражением и
вглядывался Урицкий в исхудавшие лица петроградцев, стре­мящихся побыстрее прошмыгнуть мимо нацеленных на них из подъезда Петроградской ЧК станковых пулеметов.
Если бы не этот добрый взгляд, трудно было бы понять, чем промышляет Моисей Соломонович.
Но такими добрыми глазами смотрел на прохожих Уриц­кий, так мудро усмехался, представляя, как, волнуясь, бу­дет докладывать ему товарищ Юргенсон о своей удаче — «слу­чайном» аресте матерого погромщика Злотникова, что жут­ковато стало бы человеку, заглянувшему в это мгновение в кабинет председателя Петроградской ЧК, морозом проби­рало бы по спине..*
— А что? — Моисей Соломонович стащил с угреватого носа пенсне и пальцами помассировал распухшие веки. — А по­чему бы и нет? Почему не поощрить молодого товарища? Пусть он сам почувствует радость, которая охватывает че­киста, когда удается найти антисемитскую сволочь... Поче­му бы и нет?
И, вернувшись к столу, заваленному бумагами, Уриц­кий снова водрузил на угреватый нос пенсне и вписал вме­сто фамилии Злотникова фамилию Солодова.
Правда, подумав еще чуть-чуть, Моисей Соломонович приказал кликнуть секретного агента Г. И. Снежкова-Яку-бинского и наказал ему быть у Злотникова в день ареста, чтобы тот не улизнул куда-нибудь:
Г.И. Снежков-Якубинский приказ Моисея Соломонови­ча добросовестно выполнил. Согласно показаниям Л.Т. Злот­никова, за четверть часа до обыска он явился к нему и «ку­пил на четыреста рублей картин, деньги за которые, ко­нечно, не заплатил».
Обыски и аресты в соответствии со сценарием, набро­санным Моисеем Соломоновичем, начались в тот же день.
В одиннадцать часов вечера был выписан ордер на арест Виктора Павловича Соколова. На Средний проспект Васи­льевского острова чекисты приехали уже ночью и — пер­вый сбой в сценарии! — Виктора Павловича не застали дома. Еще днем он уехал в Царское Село.
Чекисты арестовали его брата — Николая, а также сослу­живца Николая Павловича, солдата Мусина, недавно демо-
137
Н. КОНЯЕВ
билизованного по болезни из армии. Самого же Виктора Пав­ловича чекисты так и не смогли найти...
Любопытно, что в этот день в «Красной газете» появи­лась такая статья:
«Нами получен любопытный документ оголтелой кучки черносотенцев...»
Далее полностью приводился текст «Предписания Глав­ного штаба «КАМОРРЫ НАРОДНОЙ РАСПРАВЫ»
6.
Это было первое большое дело петроградских чекистов.
Следствие по делу этой «организации», которой никогда не существовало, хотя участники ее и заполнили городские тюрьмы, затянулось на долгие месяцы.
Более того...
Очень скоро дело «Каморры народной расправы» начало сплетаться с другими, гораздо более громкими и значимы­ми событиями.
Нет-нет.
Следствие по этому делу напрямую не связано ни с эсе­ровским мятежом в Москве, ни с так называемым загово-. ром в Михайловском артиллерийском училище, ни тем бо­лее с расстрелом царской семьи в Екатеринбурге.
Но вместе с тем совершенно очевидно, что дело «Камор­ры народной расправы» повлияло на события летних меся­цев 1918 года, и более того — имедно оно и определило судьбу Моисея Володарского и Моисея Урицкого, с убийства ко­торого и начинает официально отмеряться большая кровь красного террора.
Опираясь на документы следствия по делу «Каморры на­родной расправы», и попробуем мы рассказать, что же на самом деле обусловило введение красного террора в Советс­кой России, о тех ужасах, которые породил он.
В предыдущей главе мы высказали предположение, что Циркулярное письмо «Всемирного Израильского Союза», ко­пия с которого была обнаружена нами в материалах дела «Каморры народной расправы», распространялось среди сле­дователей Петроградской ЧК как некая служебная инструк­ция, а после, перепутавшись по небрежности с бумагами следственных дел, попало на хранение в чекистский архив...
138
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
В пользу этого предположения свидетельствует и совпа­дение дат.
Копия с циркуляра, требующего «без жалости... уничто­жить всех лучших и талантливейших... дабы лишить рабс­кую Россию ее просвещенных руководителей...», была сня­та 17 мая 1918 года. Материалы дела «Каморры народной рас­правы» неопровержимо свидетельствуют, что с 20-х чисел мая Моисей Соломонович Урицкий все силы Петроградс­кой ЧК бросил именно на раскрутку дела, по которому пред­полагалось пропустить и по возможности ликвидировать все патриотически настроенное русское население Петрограда.
Задача была не простая, но Моисей Соломонович верил, что сумеет справиться с нею.
Фабула дела «Каморры народной расправы» несложна.
Считается, что 14 мая 1918 года, во вторник, Лука Ти­мофеевич Злотников якобы получил в фотоцинкографии Дво-рянчикова (Гороховая, 68) изготовленное по его заказу кли­ше печати с восьмиконечным крестом в центре и надписью по обводу - «КАМОРРА НАРОДНОЙ РАСПРАВЫ...»
На адрес фотоцинкографии, которая находилась на од­ной с Петроградской ЧК стороне улицы, мы обращаем вни­мание, ибо показания владельца мастерской едва ли не един­ственное свидетельство против Злотникова.
Получив печать, Лука Тимофеевич Злотников, как ут­верждало следствие, отпечатал на пишущей машинке не­сколько экземпляров прокламации такого содержания:
«ПРЕДПИСАНИЕ
ГЛАВНОГО ШТАБА «КАМОРРЫ НАРОДНОЙ РАС-ПРАВЫ»
ВСЕМ ПРЕДСЕДАТЕЛЯМ ДОМОВЫХ КОМИТЕТОВ.
Милостивый государь!
В доме, в котором вы проживаете, наверное, есть несколь­ко большевиков и жидов, которых вы знаете по имени, Отче­ству и фамилии.
Знаете также и №№ квартир, где эти большевики и жиды поселились, и №№ телефонов, по которым они ведут перего­воры.
Знаете также, может быть, когда они обычно бывают дома, когда и куда уходят, кто у них бывает и т.д.
Если вы ничего этого не знаете или знаете, но не все, то «Каморра народной расправы» предписывает вам немедленно собрать соответствующие справки и вручить их тому лицу, ко-
139
Н. КОНЯЕВ
торое явится к вам с документами от имени Главного штаба «Каморры народной расправы».
Справки эти соберите в самом непродолжительном време­ни, дабы все враги русского народа были на учете, и чтобы их всех в один заранее назначенный день и час можно было пе­ререзать.
За себя не беспокойтесь, ибо ваша неприкосновенность обес­печена, если вы, конечно, не являетесь тайным или явным со­участником большевиков или не принадлежите к иудиному пле-
Все сведения, которые вы должны дать, будут нами прове­рены, и если окажется* что вы утаили что-либо или сообщили неверные сведения, то за это вы несете ответственность перед «Каморрой народной расправы».
Имейте это в виду»1.
Эту прокламацию, проштемпелеванную печатью «Камор­ры народной расправы», Л.Т. Злотников якобы раздал сво­им знакомым, а частично разослал по газетам.
Отметим, что предпочтение он отдавал большевистским, наиболее непримиримым к любому антисемитизму издани­ям. В этих газетах и была — с соответствующими коммента­риями! — опубликована прокламация.
22 мая Л.Т. Злотникова арестовали, а в начале сентября расстреляли вместе с «подельниками».
Вот, пожалуй, и все описание фабулы «дела» — как-то и язык не поворачивается назвать это делом! — «Каморры на­родной расправы».
Тем не менее дело «золотой» страницей вошло в историю органов ВЧК-ОГПУ-НКВД.
* «Три дня потребовалось чекистам, чтобы установить авто­ра этого гнусного документа. Им оказался Л.Т. Злотников, известный черносотенец-погромщик, бывший сотрудник газе­ты «Русское знамя» — органа помещичье-монархической партии «Союз русского народа» — и других правых газет. Духовный брат и последователь Пуришкевича, Злотников и был главным организатором * Каморры народной расправы».
Финансировал погромную'организацию миллионер B.C. Му­хин. 22 мая по ордеру, подписанному Урицким, Мухин и дру­гие контрреволюционеры были арестованы. На следствии вы­яснилось, что многие из них одновременно являлись членами
Там же, л. 148.
140
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
монархического «Союза спасения Родины», созданного под лозунгом восстановления «великой, единой и неделимой Рос­сии»... Последнее обстоятельство наводит на мысль, что «Ка-морра народной расправы» была попросту одним из филиалов «Союза спасения Родины»1.
Оставим на совести авторов включение «Каморры» в струк­туру беспартийного «Союза спасения Родины», который рас­пался еще до Октябрьского переворота... Не будем обращать внимания и на то, что «Союз русского народа» никогда не был помещичьей партией, a B.C. Мухин — миллионером...
Важнее понять другое...
Ведь даже если мы и допустим, что автором проклама­ций действительно был J1.T. Злотников, a B.C. Мухин фи­нансировал рассылку их, то все равно состав преступления вызывающе ничтожен.
И тем не менее делом «Каморры народной расправы» че­кисты гордились.
В 1918 году, когда новый шеф Петроградской ЧКГлеб Бокий докладывал о нем на конференции чекистов, това­рищ Зиновьев изволил даже пошутить по этому поводу.
— Товарищу Бокию, — сказал он, — придется ездить в Бер­лин, давать уроки по организации Чрезвычайной комиссии и созывать конференцию в мировом масштабе. Это вопрос будущего2.
Хотя, кто знает, может, и не шутил Григорий Евсеевич, может, и всерьез считал, что провокации, подобные этой, очень скоро будут проворачиваться не только в России, но и по всему миру...
7.
Так кто же такой был Злотников, расстрел которого че­кисты считали своей большой победой в деле охраны заво­еваний Октября?
Лука Тимофеевич Злотников, художник, «тридцати девя­ти лет отроду, жительствующий по Николаевской улице» (ны­нешняя Марата), был человеком в Петрограде известным.
1 В.А. Кутузов, В.Ф. Лепетюхин, В.Ф. Соловьев, О.Н. Степанов.Чекисты Петрограда на страже революции. Лениздат, 1987.
2 Еженедельник ВЧК. Sfe 6.
141
Н. КОНЯЕВ
Он сотрудничал с газетами «Земщина» и «Вече», а еще до войны издавал журнал «Паук», выходивший под деви­зом «Антисемиты всех стран, соединяйтесь», провозглашая, что «Россия гибнет от двух главных причин: еврея и алко­голя»...
Дни за днями летят, год за годом бежит, Всё на свете на белом меняется. Только жид, словно гад, и ползет, и шипит, В наше русское тело впивается...
Понятно, что журнал такого направления создавал Луке Тимофеевичу известность определенного рода,
«Злотникова я знаю лишь по газетным сведениям, т.к. яв­ляюсь редактором-издателем газеты «Вечерняя почта», — по­казывал Владимир Иосифович Шульзингер. — Могу сказать, что он является членом черносотенной организации «Союз русского народа» и к нам в редакцию его, как черносотенца, даже не впустили бы, если бы он пришел»1.
Но и в «черносотенных» организациях отношение к Злот-никову не было однозначным. Членом Главной Палаты Рус­ского Народного Союза им. Михаила Архангела Лев Алексе­евич Балицкий, по сути дела, повторил слова В.И. Шуль-зингера, давая характеристику своему товарищу по движению:
«Злотникова кто не знает в Петрограде, это художник-ан­тисемит, автор карикатур и открыток против евреев. Юдофоб­ство — его стихия, и я думаю, что более широкие политичес­кие вопросы его не интересуют. Он не скрывает своих взгля­дов настолько, что мне это даже казалось подозрительным, провокаторским»2.
«За обедом у Лариных я встретилась с каким-то Злотнико-вым, которого мне представили как известного художника»3, — сообщила на допросе Анна Селиверстовна Алексеева.
Из документов, приобщенных к делу, можно установить, что вырос Лука Тимофеевич Злотников в крестьянской ста­рообрядческой семье, проживавшей в Витебской губернии. В девятнадцать лет поступил в Художественно-промышлен-
1 Дело «Каморры народной расправы Т 4, л 37
2 Там же Т 2, л 145
3 Там же Т 6, л 3
142
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
ную школу Общества поощрения художников. Закончив ее, уехал в Париж, где учился в Сорбонне, одновременно при­рабатывая в парижских газетах.
Старообрядческое воспитание и учеба в Сорбонне — со­четание не самое привычное, а если добавить сюда еще оче­видный талант и специфическую направленность интересов, то коктейль получится совсем чудной...
И понятно, что далеко не всем он был по вкусу.
Многих Злотников просто пугал...
«Что касается Злотникова, то живет он в одной со мной и Солодовым квартире и занимается тем, что рисует акварель­ные картины: пишет ли он что-нибудь — этого я не знаю, т.к. с ним совсем не разговариваю. В плохих отношениях с ним живет и Солодов»'.
«Злотникова я знаю лишь как квартиранта, ничего общего я с ним не имею, но могу сообщить кое-что о его деятельнос­ти. Когда он снял у меня комнату, которая была сдана ему прислугой, я, придя домой, счел необходимым с ним познако­миться, чтобы узнать, кто у меня живет. Когда я спросил о его деятельности, он ответил, что пишет картины, а кроме того сотрудничает в одной из газет. На мой вопрос, в какой имен­но, Злотников ответил, что это меня не касается. Из его раз­говоров по телефону мне удалось узнать, что Злотников рабо­тает в «Земщине», а также в «Русском знамени» и «Грозе». Присутствие Злотникова в моей квартире мне было нежела­тельно. Тем более что после убийства Распутина он поместил в «Новом времени» объявление, что в моей квартире продает­ся портрет Распутина, и указал номер моего телефона...
Я просил Злотникова освободить комнату, но он не сделал этого, и я даже дважды подавал в суде иски о выселении его, но и это не увенчалось успехом, так как иски о выселении в военное время не всегда удовлетворялись»2.
Замешательство и отчуждение незнакомых людей, лег- <• ко переходящее во враждебность, — психологически объяс­нимы.
Злотников был слишком опасным соседом...
1 Показания Р Р Гроссмана // Дело «Каморры народной расправы»Т 4, л 19
2 Показания Г И Солодова // Дело «Каморры народной расправы»Т 4, л 34
143
Н. КОНЯЕВ
Ведь и сейчас, перелистывая номера «Паука», порою ёжишься — так откровенны помещенные там статьи.
Наше воспитание таково, что любой человек, открыто объявивший себя антисемитом, сразу оказывается беззащит­ным для любой, даже и несправедливой критики, а любая попытка объективно разобраться в этом человеке тоже вос­принимается как проявление антисемитизма...
Тем не менее рискнем это сделать.
Антисемитская направленность «Паука» очевидна.
Уже в пробном номере Л.Т. Злотников заявил:
«Недремлющее око Антисемита, изображенного на первой странице, будет вечно, беспристрастно и не отрываясь следить за всеми поползновениями, за всеми поступками, мыслями и преступлениями иудейского племени... Око Антисемита не зак­роется ни перед какими угрозами, ни перед какими проявле­ниями иудейского человеконенавистничества»*...1
Установить путь, которым пришел Л.Т. Злотников к та­ким убеждениям и как укрепился в них, трудно. Но то, что он сам был убежден в своей правоте, — очевидно. Он очень любил изображать в карикатурах «угнетенного» толстосума-еврея и «угнетателя» — нищего русского мужика.
Вероятно, именно с этого, еще с детских лет — Л.Т. Злот­ников родился в Витебской губернии — вынесенного ощу­щения и вырос его антисемитизм. Образование же не толь­ко не заглушило детских впечатлений, но, напротив, ка­жется, еще более укрепило их.
Как и многим, впервые столкнувшимся с «русско-еврей­ской» проблемой, Злотникову казалось, что именно ему и суждено указать на способ ее разрешения.
«Конечно, мы победим... — писал он в своем журнале. — Они сильны только нашей слабостью, а мы слабы только по­тому, что недостаточно объединены»2.
Можно спорить, насколько верно поставлен диагноз, но едва ли это имеет смысл. Прописанным Злотниковым ре­цептом никто, кажется, до сих пор и не воспользовался.
В том числе и сам Злотников.
На допросах в ЧК он откровенно признавался в этом:
«Ни в какой политической партии не состою, ибо считаю,
1 Паук. 1911.3 декабря.
2 Там же
144
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
что всякая партийная программа связывает свободу суждений того, кто в этой партии состоит...
Как урожденный крестьянин, чувствовавший на своей спи­не все тяготы, не могу сочувствовать тому строю, который существовал до революции пит вернее до 1905 года, и разде­ляю мнение партий, стоящих ближе к народу, то есть демок­ратических. Хотя по некоторым вопросам (аграрному и наци­ональному) несколько отступаюсь и присоединяюсь к мнению партий более правых»1.
Показания даны в застенке ЧК, и у нас нет оснований подозревать Злотникова в сознательной корректировке сво­их политических воззрений — ведь именно такая позиция вызывала, как мы увидим, наибольшую неприязнь Уриц­кого и его подручных.
На первый взгляд уклончивость Злотникова даже раздра­жает.
Ишь ты... И демократии ему, видите ли, хочется, и по­литика предательства интересов русского народа в демокра­тах тоже не устраивает...
Нет... Вы уж, батенька, определитесь, пожалуйста, чего вам желается. А то ведь, как у Гоголя получается: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузь­мича...»
Но несомненно и другое.
Только у нас в стране почему-то (айв самом деле — почему?) невозможно совмещение демократии с нацио­нальными интересами. Это только у нас, в России, уже вто­рой раз на протяжении столетия с помощью так называе­мого общественного мнения удалось по разные стороны бар­рикады развести патриотизм и демократию...
Ни в Англии, ни во Франции такого произойти не могло...
Так что позиция Злотникова, не вмещающаяся в про­крустово ложе партийных программ, не только не страдает расплывчатостью, а, напротив, выглядит единственно воз­можной, поскольку она — естественна.
Все это важно для понимания того, что думал и чувство­вал Лука Тимофеевич Злотников в мае 1918 года.
Мы видим, он был довольно умным, бесстрашным, но при этом по-своему очень совестливым человеком.
1 Дело «Каморры народной расправы». Т 4, л. 26
145
Н. КОНЯЕВ
Открыто провозглашаемый им антисемитизм базировал­ся на неприятии мифа об угнетении евреев, которым мно­гие представители еврейской национальности довольно ловко пользовались в собственных интересах. Мождо не соглашаться с категоричностью постановки проблем в «Пауке», но при всем желании нигде не найдешь там призывов к погромам, к уничтожению евреев, тем более физическому.
И вот теперь: «Предписание Главного штаба «Каморры на­родной расправы»...
Эта фраза: «...чтобы их всех в один заранее назначенный день и час можно было перерезать»...
Даже и не соглашаясь с позицией, из номера в номер заявляемой в «Пауке», все же трудно представить, что текст прокламации составлен тем же человеком, который редак­тировал этот журнал. Злотников не был столь кровожадным, а главное — столь неумным...
Редактируя журнал, он довольно отчетливо представлял себе своего читателя и очень точно адресовался к нему.
А кому адресована прокламация? Домовым комитетам, куда она почему-то не поступала?
Совершенно неясна и цель прокламации. Запугать евре­ев? Но едва ли человек, занимавшийся таким сложным про­изводством, как выпуск журнала, не понимал, что сделать это с помощью нескольких листовок в огромном городе не­возможно.
И опять-таки Злотников не мог не понимать, что такая прокламация выгодна прежде всего той болылевистско-ме-стечковой команде, против которой она и была направлена. Злотников не мог не знать, что эта листовка немедленно будет с соответствующими комментариями опубликована в большевистских газетах, куда, как установило следствие, он якобы и разослал большую часть «предписаний».
В чем же дело?
Неужели Л.Т. Злотников так поглупел, что не понимал элементарного?
Неужели так ослепила ненависть к евреям, что разум со­всем покинул его?
Нет... Читаешь показания Злотникова и видишь: это по-прежнему умный и гораздо более, чем раньше, осторожный человек...
Безусловно, кому-то очень нужно было, чтобы Л.Т. Злотников и был автором прокламации. Он очень уж всей своей прежней деятельностью подходил для этой роли.
146
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Но вот был ли он автором на самом деле?
Понимаю, что даже постановка вопроса кажется нелепой.
Уже на втором допросе Злотников сознался в авторстве. Кроме того, его уличают показания В.И. Дворянчикова, в фотоцинкографии которого он якобы заказывал печать «Ка-морры». Косвенно свидетельствуют против Злотникова и по­казания Л.Н. Боброва. Наконец, при втором обыске в ком­нате Л.Т. Злотникова нашли и печать «Каморры народной расправы».
Но эти доказательства только на первый взгляд кажутся бесспорными.
При более внимательном рассмотрении неопровержимость их становится эфемерной.
Начнем с признания...
Мы не случайно подчеркнули, что Злотников признался в авторстве только на втором допросе, 12 июня 1918 года, проведя в чекистском застенке уже три недели.
В руках чекистов «раскалывались», как известно из ме­муарной литературы, и более мужественные люди. И трех дней было достаточно, чтобы выбить из бравого генерала признание в попытке прорыть туннель в Японию или, на худой случай, — на Мадагаскар.
Признание обвиняемого, данное в ходе следствия, не явля­ется бесспорным свидетельством вины. Это аксиома. Но осо­бенно осторожно нужно относиться к признаниям, полу­ченным в застенках ЧК.
Теперь о других доказательствах...
Итак, во вторник, 14 мая, Л.Т. Злотников получил в фо­тоцинкографии В.И. Дворянчикова изготовленное для него клише печати.
Факт подтверждается показаниями самого Василия Ил­ларионовича Дворянчикова, который на допросе 8 июня за­явил: «Относительно того, для какой цели он заказывал это клише, я не знаю и даже не поинтересовался этим при за­казе».
Странно, конечно, что Василий Илларионович даже не спросил, что это за организация, печать которой он изго­товляет... Ведь все-таки в мае 1918 года борьба с контррево­люцией шла уже вовсю, и изготовлять печать для организа­ции с названием «Каморра народной расправы», даже не по­интересовавшись, что это за организация, было, по меньшей мере, неосторожно. Едва ли Дворянчикова, как хозяина ма-
147
Н. КОНЯЕВ
стерской, могла прельстить лишь — кстати, весьма скром­ная — оплата заказа.
Видимо, следователь Байковский почувствовал, что этот момент надо как-то пояснить.
«Скорее можно было предположить, что Злотников хочет что-либо издать из эпохи Французской революции...»1, — от­ветил ему В.И. Дворянчиков.
Странно.
В центре печати был изображен восьмиконечный крест, который распространен у русских христиан и встречается, как правило, только в православном обиходе.
Конечно, В.И. Дворянчиков мог не разбираться в тонко­стях церковных обрядов, но и вспомнить по ассоциации с православным крестом эпоху революции в католической Франции он тоже не мог. Ведь Василий Илларионович учил­ся не в советской атеистической школе, а в прежней, где уроки Закона Божьего были обязательными для всех. Едва ли итальянское слово «Каморра» могло сбить его с толку.
Еще более странно само предположение, что Злотников хочет что-либо издать... Как это можно издать что-то с помощью печати?
Остается предположить только, что Василий Илларионо­вич, говоря об «эпохе Французской революции*, тонко по­шутил.
Увы...
Подобное предположение еще более фантастично, посколь­ку оно не очень-то вяжется с человеком, облик которого обрисовывается по мере знакомства с материалами дела.
Среди бумаг, изъятых при обыске фотоцинкографии, есть замечательный рецепт:
«На одну с половиной бутылки воды — 1 фунт изюма, 14 кубиков дрожжей, 5 шт. гвоздики, 5 чайных ложек сахар­ного песку. Всё влить в бутылку, закупорить дырявой проб­кой. Держать в теплом месте, пока не забродит и на дне не получится осадок. Потом слить и профильтровать».
Право же, этот рецепт, сохраненный чекистами в деле, более реалистично обрисовывает круг интересов владельца фотоцинкографии, нежели гипотеза о его бесстрашном и тонком юморе.
Нет,..
1 Дело «Качорры народной расправы» Т 2, л 29
148
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Складывается впечатление, что Дворянчиков просто не видел никогда ни эскиза печати, ни изготовленного кли­ше, только слышал с чьих-то — не следователя ли Байков-ского? — слов про текст, размещенный на печати. Вот тог­да-то у не слишком образованного владельца цинкографии и могла возникнуть по ассоциации со словом «каморра» — Французская революция.
То, что Дворянчиков как-то был связан с ЧК, подтверж­дается и его дальнейшей судьбой.
По делу «Каморры народной расправы» было расстреля­но семь человек, и все они, не считая Злотникова, за про­винность — мы исходим сейчас из официальной, чекистс­кой версии — куда меньшую, чем та, что совершил Дво­рянчиков, изготовив печать «погромной» организации. Леонида Николаевича Боброва расстреляли, например, все­го за один экземпляр прокламации, якобы взятый у Злот­никова. Дворянчикова же освободили, и даже мастерскую, где изготовлялись документы «погромщиков», не закрыли.
Эти два факта — незнание, как выглядит печать, и такое не по-чекистски гуманное разрешение судьбы обвиняемо­го—и заставляют нас усомниться в показаниях владельца фотоцинкографии, позволяют предположить, что говорил он не о том, что было на самом деле, а о том, что хотели услышать от него чекисты, о том, что нужно было им ус­лышать.
Но пойдем дальше.
Получив печать в фотоцинкографии, Злотников — мы продолжаем излагать чекистскую версию! -— отпечатал на пи­шущей машинке предписание.
Своей машинки у Злотникова не было, и машинку че­кисты тоже пытались найти.
Однако и тут у них что-то не получилось.
Единственное показание на сей счет дал Ричард Роберто­вич Гроссман, как и Злотников, квартировавший у Соло-дова:
«Месяцев около трех тому назад Злотников брал однаж­ды пишущую машинку у жившей в той же квартире тр. Не­красовой и пользовался этой машинкой два дня»1.
Некрасова уже выехала из Петрограда; разыскать ее пи­шущую машинку не удалось, но следователя Байковского
1 Дело «Каморры народной расправы» Т 4, л 19
149
Н. КОНЯЕВ
вполне устроил вариант, по которому получалось, что Злот-ников отпечатал свое предписание еще в феврале 1918 года и только ждал, пока будет изготовлена печать, чтобы, про­штамповав прокламации, разослать их по редакциям боль­шевистских газет.
Интересно, что некоторые «исследователи» обратили вни­мание на эту неувязку следствия и по-своему решили за­полнить пробел:
«Было установлено, что текст воззваний и предписаний «Каморры народной расправы» отпечатан на пишущей ма­шинке, принадлежащей статистическому отделу продоволь­ственной управы 2-го городского района, находящейся на Казанской улице, 50»1.
Не будем обращать внимания на множественное число, не слишком удачно употребленное авторами исследования. Из материалов дела явствует, что группой Злотникова было выпущено одно-единственное предписание и никаких иных «воззваний и предписаний» следствию обнаружить не уда­лось.
Не так уж важно и то, что предположение о перепечатке прокламации на машинке, принадлежащей продовольствен­ной управе, никакими документами не подкреплено.
Существеннее другое...
Трудно придумать себе что-либо более нелепое, чем пере­печатка листовки откровенно антисемитского содержания в учреждении, где большинство сотрудников были евреями.
Следствие утверждало, что отпечатанные прокламации Л.Т. Злотников разослал по редакциям, а несколько штук раздал знакомым. Одну прокламацию вручил Л.Н. Боброву, а другую — его спутнику, Г.И. Снежкову-Якубинскому.
«Возвращаясь с обеда в ресторане, куда я был приглашен Г. Снежковым, мы были остановлены возгласом Злотникова, который знал нас обоих: «Здравствуйте, товарищи!» По про-исшедшем разговоре Злотников дал нам по экземпляру про­кламации о Каморре народной расправы, совпадающей по содержанию с теми, которые были в газетах» (показания Л.Н. Боброва).
Леонид Николаевич Бобров, судя по тому, как держался он на допросах, производит впечатление исключительно че-
1 Скрябин М., Гаврилов Л. Светить можно — только сгорая. ML, 1987.
150
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
стного и благородного человека. И его свидетельство, на наш взгляд, изобличало бы причастность J1.Т. Злотникова к про­кламации гораздо убедительнее, чем выбитые на допросах признания самого Злотникова.
Но Леонид Николаевич действительно очень порядоч­ный человек, и, будучи вынужденным дать показания, он делает это со свойственной ему щепетильностью. Он до­бавляет, что взял прокламацию, «не желая сконфузить» Злотникова.
«Я не раскрыл даже и не посмотрел данный экземпляр. Та­кой же экземпляр получил мой спутник Г.И. Снежков-Яку-бинский, который пересказал его содержание»1.
Читателю может показаться, что я совершаю ошибку — торможу повествование, задерживаясь на несущественных де­талях.
Это не так.
Детали, о которых мы говорим сейчас, — единственные улики против Злотникова. И оценить их достоверность не­обходимо...
Итак, из показаний Л.Н. Боброва мы узнаем, что в вос­кресенье, 19 мая 1918 года (в день 50-летия Николая II), Лука Тимофеевич Злотников вручил Боброву и его спут­нику Г.И. Снежкову-Якубинскому какие-то прокламации. Бобров засунул свой экземпляр в карман, а затем, даже не ознакомившись с содержанием прокламации, выбросил ее. О содержании предписания он узнал от Снежкова-Якубин-ского.
Этот Снежков-Якубинский, как явствует из ряда пока­заний, был секретным сотрудником Петроградской ЧК. Кста­ти, об этом свидетельствует и тот факт, что, в отличие от Боброва, Снежков не только не был расстрелян, но его и не арестовали, и даже не допрашивали.
Значит, Леонид Николаевич Бобров узнал, что вручен­ная ему прокламация является опубликованным во всех боль­шевистских газетах предписанием «Каморры народной рас­правы», со слов сотрудника ЧК. И узнал тогда, когда уже выбросил прокламацию и не мог сверить тексты... Вот об этом, или о чем ином, припертый «признанием» самого Злотникова, и сообщил Бобров следователю Банковскому на допросе.
1 Дело «Каморры народной расправы». Т. 1, л. 15.
151
Н. КОНЯЕВ
Отметим также, что чрезвычайно странен сам факт рас­пространения антисемитской и антибольшевистской прокла­мации таким — из рук в руки! — образом. Особенно странно то, что Злотников совершает это явно самоубийственное де­яние 19 мая, кота прокламация эта уже была напечатана в газетах «Петроградская правда» и «Вечер Петрограда».
«Вечер Петрограда» опубликовал прокламацию под заго­ловком «Каморра народной расправы» подготавливает еврей­ский погром»:
«За последние дни в связи с усилившейся антисемитской агитацией в Петрограде председателям домовых комитетов рассылаются особые предписания Главного штаба «Камор-ры народной расправы»... Под этим предписанием имеется круглая печать с надписью «Каморра народной расправы». В центре — бол ьшой семиконечный крест (выделено нами. — Н.К.).
К предписанию приложен особый листок следующего содержания:
«От Главного штаба Каморры народной расправы. Пре­зренный сын Иуды, дни твои сочтены. За квартирой твоей нами ведется неустанное наблюдение. Каждый твой шаг известен нам. Прислуга твоя, дворники и швейцары дома, в котором ты живешь, состоят членами Каморры народной расправы и по­этому все, что бы ты ни делал, известно нам. Все твои знако­мые и родственники, у которых ты бываешь или которые у тебя бывают и с которыми ты разговариваешь по телефону, известны нам, и их постигнет такая же участь, какая постиг­нет и тебя, т.е. они будут безжалостно уничтожены.
Презренный сын Иуды, дни твои сочтены и скоро грязная душа твоя вылетит из смрадного своего обиталища. Бега без оглядки, пока не поздно, и не оскверняй воздух своим дыха­нием. Дни твои сочтены».
Точно такой же текст «Петроградская правда» поместила под заголовком «Черная сотня за работой»...
Вот и возникает вопрос: зачем нужно было Злотникову распространять уже опубликованные прокламации?
И, наконец, последняя улика — печать «Каморры народ­ной расправы», которую при втором обыске нашли в ком­нате Л.Т. Злотникова».. Печати, естественно, в архиве нет, нет и контрольных оттисков с нее. Сохранилось изображе­ние печати лишь на единственном, подшитом к делу тексте предписания...
152
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Но это попутные замечания.
Главное заключается в том, что печать нашли в комнате Злотникова не при аресте его, хотя тогда и производился обыск комнаты, а неделю спустя, когда в комнате Злотни­кова успело побывать несколько секретных и несекретных сотрудников Петроградской ЧК, которые, как нам пред-cfaвляeтcя, и подложили ее...
Вот и все улики, на которых строилось доказательство вины Л.Т. Злотникова. Улики, которые в любом суде были бы сразу поставлены под сомнение...
Мы с вами, дорогие читатели, не судьи, и послать «дело» Злотникова на доследование у нас нет возможности. Тем не менее, хотя по-прежнему тяготеет над Лукой Тимофееви­чем Злотниковым, и после расстрела, это обвинение, мы должны признать, что доказанным оно считаться не может.
8.
Вернувшись с совещания в Смольном, Моисей Соломо­нович Урицкий в три часа дня выдал Иосифу Наумовичу Шейкману (Стодолину) ордер на обыск в письменном сто­ле статистика Казанской продовольственной управы Леонида Николаевича Боброва.
Одновременно Шейкман должен был и арестовать Боб­рова.
Леонида Николаевича на работе не оказалось, и обыск сделали без него.
Точной описи изъятого Шейкман не составлял.
Среди бумаг, найденных* у Боброва, — письма, програм­ма беспартийного «Союза спасения Родины*, стихи...
«Я кончил!» —- «Правильно! Согласны». — «Позвольте, все ль единогласно?» —-«Все!Все!» — «Тогда вопрос второй... Где находиться епутатам? Инадоть ли ходить им в строй? В окопы то ись? Или жить по хатам? Прошу по очереди врать». — «Позвольте мне тогда сказать... Ребята! Что нам делать в ротах? Аль там без нас народу нет ?
153
Н. КОНЯЕВ
Совсем не в наших то расчетах,
Довольно мы терпели бед!
Коль гйы не выбран, ну и пухни
В окопах с вшами и цингой.
А мы туда уж не ногой,
Ведь наше жительство — при кухне!» —
«Ура! Качай его, ребята,
Сыцывалиста-епутата!»1.
Так и видишь, как по-доброму щурился Моисей Соло­монович Урицкий, перечитывая эти стихи, — он не ошибся вувыборе организатора погромщиков.
Передав бумаги Леонида Николаевича следователю Вла­диславу Александровичу Байковскому — двадцатитрехлетнему поляку, накануне, 20 мая, принятому в Петроградскую ЧК, Моисей Соломонович с легким сердцем и «добрыми глаза­ми» подписал ордер на арест «всех мужчин» в квартире Со-лодова и в конторе по продаже недвижимостей, где также подрабатывал Бобров.
На Николаевскую улицу — в квартиру Солодова — по­ехал товарищ Юргенсон, а на Невский проспект — товарищ Апанасевич.
Было восемь часов вечера...
Как мы уже говорили, сотрудник ЧК, загадочный Г.И. Снежков-Якубинский, который выдавал себя иногда за члена Совета рабочих и солдатских депутатов, иногда за директора фабрики, а то так и за владельца шоколадной, выполняя поручение Моисея Соломоновича Урицкого, доб­росовестно пас Л.Т. Злотникова перед арестом.
Он отобрал у Злотникова на четыреста рублей картин, но главного поручения — подложить печать «Каморры на­родной расправы» — выполнить не сумел. То ли замешкал­ся, рассматривая картины, то ли Злотников что-то почув­ствовал и уже не отходил от «директора двух фабрик и шо­коладной», но товарищ Юргенсон, производивший обыск в комнате Злотникова, так ничего и не обнаружил.
Забрав всю переписку Злотникова, он начал оформлять «арест всех мужчин». И вот тут-то и начались совсем уж чуд­ные происшествия, никак не вмещающиеся в реалистичес­кое повествование.
1 Там же Т 1, л 47
154
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Как явствует из протокола обыска, «на основании орде­ра № 96 от 21 мая задержаны граждане: Злотников, Гроссман, Раковский, Рабинов...»
Однако из показаний Ричарда Робертовича Гроссмана мы узнаем, что его арестовали в другой день и в другом месте: «Когда был арестован мой хороший знакомый и приятель Солодов, я зашел на Гороховую, чтобы справиться о поло­жении дел Солодова, и, совершенно ничего не зная, был арестован и посажен в число хулиганов и взломщиков, не чувствуя за собой никакой вины»1.
Что же получается? Или протокол обыска товарищем Юр-генсоном составлялся на следующий день после обыска, или вместо Гроссмана был арестован кто-то другой, назвавший­ся соседом Зяотникова —- Гроссманом.
Еще более любопытны обстоятельства ареста Леонида Пет­ровича Раковского.
Раковский — человек весьма темный и загадочный.
До революции он совмещал журналистскую деятель­ность с работой осведомителя, не гнушаясь при этом и шантажом.
Чекистам о сотрудничестве Раковского с охранкой стало известнаш показаний З.П. Жданова, но на судьбе Леонида Петровича это разоблачение никак не отразилось. Вскоре он был отпущен с миром, хотя и Злотников подтвердил ъ сво­ем «признании», что Раковский знал о «Каморре», знал, где находится печать, и т.п.
Это, конечно, наводит на размышления...
Казалось бы —- секретный сотрудник охранки, посвящен­ный в дела тайной погромной организации... Это ли не на­ходка для чекистов?
И вот такого человека отпускают на свободу.
Объяснить это можно только тем, что Леонид Петрович Раковский сотрудничал и с Петроградской ЧК.
Но понятно и другое — товарищ Юргенсон, проводив­ший обыск, об этом не знал, как не знал и о том, что все дело «Каморры народной расправы» сочинено Моисеем Со­ломоновичем.
Судьба товарища Юргенсона печальна.
Использовав его «в темную» на провокации с «Камор-рой народной расправы», через несколько недель Урицкий
1 Там же Т 4, л 24
155
Н. КОНЯЕВ
перебросит товарища Юргенсона на организацию убийства своего друга, Моисея Марковича Гольдштейна (Володарс­кого).
В этом деле товарищ Юргенсон будет действовать еще более неуклюже, чем при обыске у Злотникова, за это вскоре и будет расстрелян по приказу кривоногого шутника из Пет­роградской ЧК...
Впрочем, это произойдет потом, а пока, выяснив, что товарищ Юргенсон не только не сумел отыскать печать «Ка-морры», но еще сумел и арестовать двух сексотов, Моисей Соломонович сильно огорчился.
Он понял, что немножко перемудрил со Злотниковым.
Ну да и что ж?
Как говорится у этих русских, первый блин-таки комом...
Засучив рукава, товарищ Урицкий принялся наверсты­вать упущенное.
Алексей Максимович Горький, выдающийся борец за пра­ва евреев, не мог не откликнуться на публикацию в газетах листовки «Каморры народной расправы».
В своей статье, посвященной «Каморре», он писал: «Я уже несколько раз указывал антисемитам, что если некоторые евреи умеют занять в жизни наиболее выгодные и сытые позиции, это объясняется их умением работать, экстазом, который они вносят в процесс труда...»
Очень точные слова нашел Алексей Максимович. *
Только так и можно объяснить бурную деятельность? ко­торую развил в тот вечер Моисей Соломонович.
В 22 часа 45 минут он направил товарища Апанасевича про­извести «арест всех мужчин в квартире гр. Аненкова». Номер этого ордера — 1021.
Товарищу Юргенсону, напомним, был выдан ордер № 96.
Семь ордеров на аресты за три часа сорок пять минут!
Воистину, это, как сказал бы товарищ Горький, экстаз, привносимый в процесс труда!
Для справки отметим, что 20 и 21 мая налетчиками толь­ко в Петрограде, как утверждала газета «Знамя борьбы», было украдено полтора миллиона рублей, а налеты на квартиры стали в городе обычным делом...
На следующий день, как мы и говорили, прокламация «Каморры народной расправы» с соответствующими ком-
1 Там же Т 2, л 49 156
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
ментариями Моисея Марковича Володарского была напеча­тана в «Красной газете».
Моисей Соломонович в этот день появился на Гороховой уже после обеда.
Ордер № 108, выданный в 12.30, подписывал замести­тель Урицкого — Бокий, а ордер на арест Леонида Никола­евича Боброва и конечно же «всех мужчин, находящихся в его квартире», выданный в 13.00, — уже сам Моисей Соло­монович.
Где он пропадал с утра, станет понятно, если мы вспом­ним, что этот день, 23 мая, был объявлен днем националь­ного траура евреев. И хотя в Петрограде еврейских погромов еще не было, но и здесь скорбели широко и торжественно...
«Во всех еврейских общественных учреждениях, школах, ча­стных предприятиях работы были прекращены, — сообщает «Вечер Петрограда». — В синагогах были совершены панихи­ды по невиновным жертвам погромов. Состоялись также со­брания, митинги, на которых произносились речки принима­лись резолюции протеста против погромов»1.
И хотя Петроградскую ЧК вполне можно было считать «ев­рейским общественным учреждением», но все же Моисей Соломонович не мог позволить себе прервать ее работу. По­скорбев на панихиде, он вернулся в свой кабинет на Горо­ховой, чтобы попытаться «остановить торжество надвигаю­щейся реакции» не словами, а делом.
Кроме Боброва в этот день арестовали и председателя Ка­занской районной продовольственной управы, где работал Бобров, Иосифа Васильевича Ревенко. А поздно вечером аре­стовали и «миллионера» В.П. Мухина.
Так получилось, что практически все арестованные 23 мая, в том числе и Бобров, и Ревенко, и Мухин, были потом расстреляны, но, видимо, с днем национального траура ев­реев это уже никак не связано...
А Моисей Соломонович Урицкий, разумеется, спешил.
Должно быть, он считал, что костяк «погромной» орга­низации полностью сформирован им, потому что 24 мая аре­сты по делу «Каморры народной расправы» уже не прово­дились.
24 мая следователь Байковский приступил к допросам.
Это было первое дело двадцатитрехлетнего поляка.
Вечер Петрограда №16 1918 24 мая
Т57
Н. КОНЯЕВ
В дальнейшем он сделает блестящую чекистскую карье­ру, станет членом коллегии Саратовской ГубЧК, отличится в особом отделе 15-й армии, на расстрелах в Витебске, ста­нет помощником Иосифа Станиславовича Уншлихта...
Но тогда, 24 мая, когда в его кабинет ввели Леонида Ни­колаевича Боброва, чекистское счастье явно отступило от Владислава Александровича...
9.
Леониду Николаевичу Боброву было шестьдесят лет.
Родился он в дворянской семье, получил высшее юри­дическое образование, работал присяжным поверенным.
Он был организатором Общества русских патриотов и чле­ном Союза русских людей.
14 декабря 1905 года в составе делегации Союза русских людей Леонид Николаевич был представлен государю и про­изнес краткую речь. Бобров участврвал практически во всех монархических съездах и совещаниях, а на IV Всероссийс­ком съезде объединенного русского народа в Москве сделал доклад «Новый способ разрешения еврейского вопроса».
Всю жизнь Леонид Николаевич прожил в Москве, но во время войны организовывал работу госпиталей и их снаб­жение, долгое время жил в Одессе и Кишиневе, а перед революцией оказался в Петрограде.
Здесь он жил с семнадцатилетней дочерью Лидией и ра­ботал на скромной должности статистика в Казанской про­довольственной управе с окладом в 800 рублей.
Шестьдесят лет — возраст, когда многое остается позади.
В 1918 году для Леонида Николаевича позади остались не только молодость, богатство, любовь, но и страна^ в кото­рой он вырос и которую так горячо любил...
«Многоуважаемая Дарья Александровна!
Я так долго не писал Вам, что за это время, может быть, во второй раз был у Вас похоронен, так что второй раз при­ходится вставать из гроба и Вам напоминать о своем суще­ствовании.
Много воды утекло с тех пор, как я получил Ваше послед­нее вообще и первое в Петроград милое, премилое письмо. Оно было так просто и так ясно написано. Я долго жил под его впечатлением, и мне вновь захотелось побеседовать с Вами...
158
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Я, правда, немного опасаюсь, как бы не ошибиться. Я так далек теперь от всякой политики, что совершенно не знаю, к какому государству принадлежит теперь Кишинев. Может быть, Вы вошли в состав Украинской Рады, может быть, у Вас вывешено на видных местах: «ПРОСЯТ ПО-РУССКИ НЕ РАЗГОВАРИВАТЬ», и мое послание Вы сочтете за дерз­кое обращение, правда Вам знакомого, но все же представи­теля государства, состоящего во вражде с Вашим государ­ством»1.
Спасительная ирония — это последнее прибежище поря­дочного человека, живущего в разворованной проходимца­ми стране, уже не спасает. Явственно прорывается в строках письма горечь, и, может, поэтому Леонид Николаевич и не отправил адресату своего послания...
Самообладание и чувство собственного достоинства Лео­ниду Николаевичу Боброву удается сохранить и в застенке Урицкого.
При всем желании не найти в протоколах его допросов ни страха, ни угодничества. Нет здесь и той бравады, кото­рая возникает, когда человек пытается перебороть страх.
Спокойно и уверенно звучит голос...
«Что касается моей политической жизни... то до отречения Государя от престола я был монархистом, кроме того, состо­ял членом общества «Союза русского народа»... «Союз рус­ского народа» ставил своей задачей поддержание в жизни трех основных принципов: православие, самодержавие и русскую национальность»2.
И сейчас-то нелегко признаться в стремлении поддержи­вать русскую национальность, но какое же мужество требо­валось от человека, чтобы произнести эти слова в Петрог­радской ЧК!
Известно, что монархист чтит Божественное начало в душе государя и через любовь к нему возвышается до ры­царства.
Это мы видим и на примере Леонида Николаевича.
«После отречения... — говорил он на допросе, — партия монархистов потеряла свое значение, я остался беспартийным и за последнее время перестал совершенно работать на поли­тическом поприще, так как проводить в жизнь свои взгляды при теперешних обстоятельствах считал бесполезным».
1 Дело «Каморры народной расправы» Т 1, л 38
2 Там же Т 1,л 8
159
Н. КОНЯЕВ
Мысль философа Ивана Ильина о монархе, который жи­вет в скрещении духовных лучей, посылаемых его поддан-ными> и является центром единства народа, выражением его правовой воли и государственного духа, может быть, ни­когда и не формулировалась Бобровым так четко, но была близка ему, осуществлялась им в самой жизни.
Он обладал развитым иррационально-интуитивным мо­нархическим самосознанием и считал Судьбу и Историю делом Провидения.
«По моему мнению, все политические партий, старающиеся свергнуть Советскую власть, бессильны порознь что-либо сде­лать без внешней помощи и все их попытки напрасны...» — отвечал он следователю. По сути дела, Бобров повторял выс­казывание Владимира Митрофановича Пуришкевича: «Боль­шевики в настоящее время представляют собою в России единственную твердую власть».
Совпадение поразительное.
И к Боброву, и к Пуришкевичу советская власть была настроена особенно непримиримо и, признавая несокруши­мость большевизма, они, разумеется, не рассчитывали на смягчение участи. Нет, слова эти — свидетельство ясности ума, умения отказаться от иллюзий, ясно и трезво взгля­нуть в глаза беде.
Суета игры в партии и партийки не способна была пре­одолеть духовный кризис общества, с преодоления которо­го и следовало начинать возрождение монархии, а значит, и государственности России...
Чтобы точнее представить душевное состояние Леонида Николаевича в мае восемнадцатого года, нужно вспомнить: миновало немногим более года с того дня, когда, окружен­ный толпою продавшихся, запутавшихся в собственных ин­тригах сановников и самовлюбленных политиков, государь подписал отречение.
Травля этого последнего российского государя, дливша­яся все годы его правления, привела к тому, что, стремясь избежать гражданской войны, он согласился на отречение, и в результате народ вел гражданскую войну без государя и не за государя.
И тут нельзя не вспомнить и другую мысль Ивана Ильи­на о «жертвенности совестного сознания»...
В мае 1918 года за спиной у 50-летнего Николая II оста­лась тобольская ссылка, бесконечные унижения от хамова-
160
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
тых Комиссаров, а впереди была страшная ночь в Ипать­евском доме...
Когда начались допросы Леонида Николаевича Боброва, государь, искупая роковую минутную слабость, еще толь­ко проходил крестный путь к своей Голгофе — подвалу дома Ипатьева.
И памятуя о том, что судьбы людей и История — дело Провидения, зададимся вопросом: не этот ли крестный путь, превративший государя в святого мученика, и закладывает основу христианского, нравственного возрождения, а вмес­те с ним, если уж кризисы монархии и христианства шли рука об руку, не отсюда ли начинается восстановление Рос­сии, возрождение которой без монархии, как полагал вме­сте с Иваном Ильиным и наш герой, неосуществимо?
И еще раз вспомним о скрещении духовных лучей, по­сылаемых монарху его подданными. Именно здесь, по Иль­ину, осуществляется правовая идея монархии, подвиг слу­жения народу монарха.
Но в этом же перекрестье осуществлялся и великомуче­нический подвиг государя...
И мог ли он быть совершен без духовной, реализуемой лишь в иррационально-интуитивном монархическом созна­нии поддержкой таких, как Леонид Николаевич Бобров, пре­данных монархистов, десятками и сотнями погибавших в те дни в большевистских застенках...
Среди отобранных при обыске у Л.Н. Боброва бумаг — немало стихов.
Не мне — монархисту, в лихую годину Роптать на событий естественный ход. Пусть сволочь дерется, деля воровщину... Пусть в страхе буржуй заперся на замок...1
Предельно точно сформулировано здесь, как нам кажет­ся, то, что думал и чувствовал Леонид Николаевич в мае 1918 года.
Он считал «бесполезным проводить в жизнь свои взгля­ды при теперешних обстоятельствах», но тем самым он ни­коим образом не снимал с себя ответственности за судьбу страны, как конечно же не снимал ее с себя и низзергну-
1 Там же Т 1, л 226 - 9536 ■ 161
Н. КОНЯЕВ
тый в подвал Ипатьевского дома государь. FIpdfcTO сейчас эта ответственность свелась для них к пути, который им пред­стояло пройти до конца.
Николай II прошел этот путь.
Прошел его и монархист Леонид Николаевич Бобров.
Со спокойствием сильного, уверенного в своей правоте человека отметает он вздорные обвинения следователя.
Ни пытками, ни посулами Байковскому не удалось скло­нить Боброва к исполнению роли, предназначенной ему по сценарию Моисея Соломоновича Урицкого.
Высокой порядочностью истинно русского интеллигента отмечены его показания на «подельников»:
«О Ревенко могу сказать, что он является председателем Казанской районной управы и опытным в своем деле работни­ком,..
Что касается его политической жизни, то я совершенно ни­чего не могу указать ввиду того, что в служебное время я с ним никаких бесед на политические темы не вел»1.
Столь же «существенные» сведения удалось получить от Боброва и на других подозреваемых в причастности к «Ка-морре» лиц. Почти месяц Байковский продержал шестиде­сятилетнего старика в камере на голодном пайке и только 20 июня снова вызвал на допрос, уличая выбитыми из Злот-никова показаниями...
Леонид Николаевич спокойно объяснил, что взял про­кламацию, не желая «сконфузить» Злотникова.
—А почему вы сразу не признались в этом? — торжеству­юще спросил Байковский. — Почему пытались скрыть это?
—Об этом обстоятельстве раньше не говорил, так как обэтом не был спрошен, а сам с доносом выступать не умею.
Бесспорно, Бобров понимал, что бессмысленно объяснять правила поведения, принятые среди порядочных людей, че­кисту, самозабвенно окунувшемуся в палаческую стихию, но, может, не для него он и произносил эти слова, как не для Урицкого и писал с больничной койки:
«Я никогда не сочувствовал еврейским погромам и ни один человек не может доказать, что я имею хотя бы какое-нибудь самое отдаленное отношение к какому-нибудь погрому...
'Там же Т 1,л 8
162
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Итак, я получил один экземпляр воззвания и не сделал из него никакого употребления, между тем в тот же день это воз­звание было распространено в тысячах экземпляров различ­ных газет, в том числе и в «Красной газете», продававшихся на всех улицах Петрограда и никто из редакторов не привле­чен к ответственности»1.
Разумеется, не о том хлопотал больной, истощенный го­лодом Леонид Николаевич, чтобы Урицкий засадил в тюрьму своего дружка, провокатора Володарского. И не о том, что­бы занять, как выразился писатель Максим Горький, наи­более выгодную и сытую позицию.
Нет, он объяснял, что все это дело — чистой воды про­вокация, и объяснял это не следователю, а нам, живущим уже в другом веке и другом тысячелетии, когда — увы! увы! — снова актуальными стали сказанные в восемнадца­том году слова Алексея Ремизова:
«Зашаталась русская земля — смутен час. Госпожа Вели­кая Россия, это кровью твоей заалели белые поля твои — темное пробирается, тайком ползет по лесам, по зарослям горе зло-кручинное».
А Леонида Николаевича Боброва расстреляли в страш­ную ночь на 2 сентября 1918 года, когда по всей России по команде из Кремля загремели в чекистских подвалах выст­релы.
Через четыре месяца, 23 декабря, было составлено в эк­стазе чекистской работы и постановление о его расстреле:
«Леонид Николаевич Бобров арестован был по делу «Ка-морры народной расправы». Обвинение было доказано и Боб­рова по постановлению ЧК от 2 сентября с. г- —- расстрелять, на основании чего настоящее дело прекратить»2.
Вот так, просто и без затей../
1 Там же Т 1, л 152 Там же Т 1,л 179