Николай Коняев Гибель красных моисеев Красный террор в Петрограде в 1918 Урицкий 6

Н. КОНЯЕВ
Основная часть исследователей склоняется к выводу, что окончательные решения по этому вопросу были приняты, когда в первой половине июля большевики установили еди­ноличную диктатуру и утвердили на съезде Советов свой проект Конституции.
Все эти мероприятия были осуществлены к 7 июля.
Напомним, что на квартире Якова Михайловича Сверд­лова в Кремле жил тогда член президиума Уралоблсовдепа, военный комиссарДИая Исаакович Голощекин, и это сюда и пришла телеграмма председателя Уральского областного со­вета А.Г. Белобородова: «Председателю ЦИК Свердлову для Голощекина. Авдеев сменен. Его помощник Мошкин аресто­ван. Вместо Авдеева Юровский. Внутренний караул весь сме­нен».
Считается, что Шая Исаакович и привез в Екатеринбург инструкции Якова Михайловича Свердлова.
В Екатеринбург он приехал 14 июля.
В тот же день, в 10 часов вечера, состоялось объединен­ное заседание Уральского областного комитета коммунис­тической партии и Военно-революционного комитета, на ко­тором Шая Исаакович Голощекин доложил директивы Яко­ва Михайловича Свердлова, а начальник губчека Яков Хаимович Юровский, которого в Екатеринбурге знали про­сто как Янкеля-фельдшера, доложил свои соображения по ликвидации царской семьи.
План его был утвержден, и 16 июля вечером Яков Хаи­мович Юровский явился в дом Ипатьева и приказал началь­нику охранного отряда Медведеву собрать все револьверы системы «наган».
Медведев выполнил приказ, и собранные наганы разда­ли членам команды особого назначения — чекистам с не­русскими именами, неведомо как возникшими в доме Ипа­тьева.
По многим свидетельствам, они проходят, как латыши, но, судя по именам, никакого отношения к латышам не имели.
Сохранился список их фамилий, отпечатанный на блан­ке Революционного штаба Уральского района: «Горват Ла-онс, Фишер Анзелм, Эдельштейн Изидор, Фекете Эмил, Над Имре, Гринфелд Виктор, Вергази Андреас»1. Более эти
1 Вероятно, в некоторых именах и фамилиях пропущен мягкий знак, правильнее было бы Анзельм, Эмиль, Гринфельд, Надь
330
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
имена ни разу не встретятся ни в каких чекистских доку­ментах.
Эту семерку то ли набрали из военнопленных, то ли спе­циально для расстрела царской семьи привезли в Екатерин­бург.
Незадолго до полуночи в Ипатьевский дом приехали Шая Исаакович Голощекин и Петр Захарович Ермаков.
Можно было начинать.
Яков Хаимович Юровский разбудил лейб-медика Евге­ния Сергеевича Боткина и велел поднимать царскую семью. Он сказал, что получил приказ увезти семью в безопасное место.
Когда все оделись, Яков Хаимович приказал всем следо­вать за ним в полуподвальный этаж.
Впереди шли Юровский и Никулин (не сохранилось ни его имени, ни отчества), который держал в руке лампу, что­бы освещать темную узкую лестницу.
За ними следовал государь.
Он нес на руках царевича Алексея — мальчика, который должен был стать русским императором и который мечтал, чтобы не было в России бедных и несчастных. Нога у царе­вича была перевязана толстым бинтом, и при каждом шаге он тихо стонал.
За государем шли государыня и великие княжны. Анаста­сия Николаевна несла на руках свою любимую собачку Джимми.
Следом — лейб-медик Е.С. Боткин, комнатная девушка А.С. Демидова, лакей А.Е. Трупп и повар И.М. Харитонов. * Замыкал шествие Павел Спиридонович Медведев.
Спустившись вниз, прошли через нижний этаж до угло­вой комнаты — это была передняя с дверью на Вознесенс­кий переулок.
Здесь Юровский указал на соседнюю комнату и объя­вил, что придется подождать, пока будут поданы автомо­били.
Это была пустая полуподвальная комната длиною в 5,5 и шириной в 4,5 м. Справа от двери виднелось небольшое, с толстой железной решеткой окно на уровне земли, выходя­щее тоже на Вознесенский переулок.
Дверь в противоположной от входа восточной стене была заперта. Все стояли лицом к передней, через которую вошли.
«Романовы, — как пишет в своей записке Я. Юровский, — ни о чем не догадывались».
331
Н. КОНЯЕВ
— Что же, и стула нет? — спросила Александра Федоров­на. — Разве и сесть нельзя?
Юровский — вот она чекистская гуманность! — приказал принести три стула.
Государь сел посреди комнаты и, посадив рядом цареви­ча Алексея, обнял его правой рукой.
Сзади наследника встал доктор Боткин.
Государыня села по левую руку от государя, ближе к окну.
С этой же стороны, ближе к окну, стояла великая княж­на Анастасия Николаевна, а в углу за нею — Анна Демидова.
За стулом государыни встала великая княжна Татьяна Николаевна, чуть сбоку — Ольга Николаевна и Мария Ни­колаевна. Тут же стоял А. Трупп, державший плед для На­следника.
В дальнем левом от двери углу — повар Харитонов.
В 1 час 15 минут ночи за окном послышался шум мотора грузовика, присланного для перевозки тел, и тут же из со­седней комнаты с наганами в руках вошли убийцы с нерус­скими лицами...
В этой книге мы уже говорили, что от словосочетания нерусский чекист для нас за версту несет тавтологией. Одна­ко эти чекисты даже и к народам, населяющим Российс­кую империю, не принадлежали.
Повторим еще раз эти имена
Лаонс Горват, Анзельм Фишер, Изидор Эдельштейн, Эмиль Фекете, Имре Надь, Виктор Гринфельд, Андреас Вер-гази.
Семеро должны были расстрелять семь членов царской семьи.
Четверо местных палачей — Юровский включил в команду особого назначения еще Никулина, Павла Медведева, Сте­пана Ваганова — должны были убивать доктора Е.С. Ботки­на, комнатную девушку А.С. Демидову, лакея А.Е. Труппа и повара И.М. Харитонова.
Однако в последний момент Юровский изменил план и велел Горвату, который должен был стрелять в Николая II, стрелять в Боткина.
Государя он взял себе.
Послушал ли Лаонс Горват Янкеля Хаимовича, неизве­стно.
Возможно, что, как было ему приказано ранее, он стре­лял в православного царя. Во всяком случае, получилось так,
332
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
что император был убит сразу, а Боткина после первых вы­стрелов пришлось достреливать.
— Граждане цари! — войдя в комнату и надувая щеки,сказал Янкель Хаимович. — Ввиду того, что ваша родня вЕвропе продолжает наступление на Советскую Россию, Ура-л исполком постановил вас расстрелять!
Государь не сразу понял смысл сказанного. Он привстал со стула.
— Что? Что? — переспросил он.
Вместо ответа Янкель Юровский в упор выстрелил в го­сударя.
Следом раздались еще десять выстрелов.
Сраженный пулей Алексей Николаевич застонал, и один из чекистов ударил его сапогом в висок, а Юровский, приставив револьвер к уху мальчика, выстрелил два раза подряд.
Пришлось достреливать Боткина и царевен.
Раненую Анастасию Николаевну добивали штыками.
Добивали штыками и горничную Демидову.
«Один из товарищей вонзил ей в грудь штык американ­ской винтовки «винчестер». Штык был тупой и грудь не пронзил».
Все оказалось залито кровью.
В крови были лица и одежда убитых, кровь стояла лужа­ми на полу, брызгами и пятнами покрывала стены.
«Вся процедура, — как сказано в «Записке Юровского», — считая проверку (щупанье пульса и т.д.) взяла минут двад­цать. Потом стали выносить трупы и укладывать в автомо­биль, выстланный сукном, чтоб не протекала кровь. Тут нача­лись кражи: пришлось поставить трех надежных товарищей для охраны трупов».
Тем временем нерусские чекисты из расстрельной коман­ды, то ли хулиганя, то ли исполняя обряд, выводили на стенах разные надписи1:
на южной стене надпись на немецком языке:
Belsatzar ward in selbiger Nacht
Von seinen Knechten umgebracht2.
1 Об этом не принято говорить, но ради объективности отметим,что надписи могли появиться и позже, когда Ипатьевский дом несколь­ко недель стоял без присмотра и туда совершались многочисленные«экскурсии»
2 «В эту самую ночь Валтасар был убит своими холопами»
333
Н. КОНЯЕВ
Это 21-я строфа известного произведения немецкого поэта Гейне «Belsazar». Она отличается от подлинной строфы у Гейне отсутствием очень маленького слова: «aber», т.е. «но все-таки».
Когда читаешь это произведение в подлиннике, становится ясным, почему выкинуто это слово. У Гейне 21-я строфа — про­тивоположение предыдущей 20-й строфе. Следующая за ней и связана с предыдущей словом «aber». Здесь надпись выра­жает самостоятельную мысль. Слово «aber» здесь неуместно.
Возможен только один вывод: тот, кто сделал эту надпись, знает произведение Гейне наизусть...
На этой же южной стене я обнаружил обозначение из че­тырех знаков»1.
Это обозначение из четырех знаков новейшие исследова­тели склонны трактовать как каббалистическую надпись и расшифровывают ее так: «Здесь по приказанию тайных сил царь был принесен в жертву для разрушения государства. О сем извещаются все народы».
Я не берусь судить, насколько разумно идентифициро­вать обозначение из четырех знаков с каббалистической за­писью, а тем более обсуждать верность перевода, но риту­альный характер убийства царской семьи очевиден.
Только самое страшное в этом убийстве — не каббалис­тические знаки, которые оставили вынырнувшие словно бы из тьмы преисподней чекисты с нерусскими именами.
Самые страшные в книге Н.А. Соколова, на мой взгляд, страницы, посвященные описанию следов, которые оставил возле Ганиной ямы главный убийца Янкель Хаимович Юровский.
6.
Следователь НА. Соколов приводит свидетельство послуш­ницы Антонины, которая приносила провизию для царской семьи, о том, что незадолго до цареубийства Янкель Хаи­мович велел ей упаковать в корзину яйца.
«Для кого, — задается вопросом Н.А. Соколов, — Юровс­кий приготовлял 15 июля эти яйца, прося упаковать их в кор­зину?
1 Н.А. Соколов. Убийство царской семьи. М.: Сирин, Сов. писатель, 1990. С. 218.
334
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Вблизи открытой шахты, где уничтожались трупы, есть ма­ленькая лесная полянка. Только на ней имеется единственный сосновый пень, весьма удобный для сидения.
Отсюда очень удобно наблюдать, что делается у шахты.
24 мая 1919 года вблизи этого пня под прошлогодними ли­стьями и опавшей травой я нашел яичную скорлупу.
15 июля ранним утром Юровский уже собрался на рудник и заботился о своем питании...
На этой же самой полянке, вдали от кустов и деревьев, я нашел в тот же день 24 мая под прошлогодней травой несколько листиков. Они были вырваны из книжки и запачканы челове­ческим калом.
Книжка эта — врачебное пособие, малого формата, кар­манного. На одном из листиков сохранилось и название отде­ла книги, из которого листики были вырваны: «Алфавитный Указатель».
Кто-то на этой полянке удовлетворял свои потребности. Под руками не было ничего подходящего. Он вынул из кармана свою книжечку и воспользовался страницами, наименее нуж­ными.
Знакомый практически с медициной врач не станет носить у себя в кармане пособия. Это говорит о недоучке. Таким фель­дшером-недоучкой был Юровский»1.
Это свидетельство страшнее любой каббалистической за­писи.
Попробуем представить себе картину той страшной ночи.
Возле шахты чекисты обливают вначале серной кисло­той, а потом керосином тела государя, царицы, царевен и цесаревича, втаскивают на костер и пытаются сжечь их. А нев­далеке, на полянке, с которой удобно наблюдать, что дела­ется у шахты, сидит на пеньке Янкель Хаимович Юровский^ и, не обращая внимания на сладковатый запах обугливаю-* щихся тел, расколупывает яичко.
Совершено страшнейшее преступление.
Безвинно убиты не только взрослые люди, но и дети.
Это они обгорают сейчас, превращаясь в гигантские чер­ные головешки на разведенном чекистами костре.
Время от времени Юровский поглядывает туда, но отту­да на поляну тянет сладковатым дымом, хлопья пепла пада-
Н.А. Соколов. Убийство царской семьи. С. 301—302.
335
Н. КОНЯЕВ
ют на руки Янкеля Хаимовича, на расколупанное яичко, и Юровский счищает их, но хлопья слишком жирные и не счищаются, липнут, размазываются серыми разводами по яичной скорлупе.
И Янкель Хаимович выпивает яйцо вместе с хлопьями пепла, а потом достает из корзинки другое яйцо, не сводя глаз с жуткого костра. В свете костра видны хлопья пепла, прилипшие к толстым, жирным губам.
Совершено величайшее преступление — убиты царь и его семья, обрублена возможность для возвращения гигантской России к мирному пути развития во главе с конституцион­ным монархом.
Янкель Хаимович Юровский, кажется, и не думает об этом, так увлек его процесс поглощения яиц.
А потом, насытившись желтками и белками, смешанны­ми с пеплом царской семьи, Янкель Хаимович Юровский расстегивает штаны и, не отходя от пенька, не спеша, справ­ляет свою нужду, подтираясь листочками, вырванными из «врачебного пособия малого формата».
Так совпало, но 27 июля 1918 года, сразу после расстре­ла царской семьи, СНК издал особый закон об антисеми­тизме, согласно которому Совет народных комиссаров объя­вил «антисемитское движение опасностью для дела рабочей и крестьянской революции».
Как свидетельствовал А.В. Луначарский, дополнение, предписывающее всем Совдепам «принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения», а «по-громщикор и ведущих погромную агитацию» «ставить вне закона», было приписано собственноручно В.И. Лениным1,
Янкель Хаимович Юровский об этом законе мог узнать разве только по телефону от своего непосредственного шефа Якова Михайловича Свердлова, которому он и повез семь баулов с царскими драгоценностями после расстрела царс­кой семьи2.
Тем не менее этот глумливый убийца не побоялся бро­сить в Екатеринбурге свою мамашу — Эстер Юровскую.
И хотя в Екатеринбурге тоже ничего не знали о подпи­санном В.И. Лениным декрете, мамашу Эстер, разумеется,
1 Известия. 27 июня. 1918. С 4.
2 Из Тобольска в Екатеринбург было вывезено 2700 пудов вещейцарской семьи, из которых после бегства совдепа и его палачей оста­лось всего 150 пудов
336
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
не тронули. Она благополучно дождалась возвращения убий­цы-сына...
7.
Так совершилось это страшное преступление — убиение святых благоверных мучеников в Екатеринбурге:
Царя мученика Николая II
Царицы Александры
Царевича Алексея
Царевен Ольги, Татьяны, Марии, Анастасии
Мучеников Евгения (Боткина), Иоанна (Харитонова), Анны (Демидовой).
А 18 июля, на память преподобного Сергия Радонежского, в Алапаевске чекисты сбросили в шахту великую княгиню Елизавету Федоровну, великих князей Сергея Михайлови­ча, Игоря, Ивана и Константина Константиновичей, князя Палея, монахиню Варвару (Яковлеву).
По свидетельству очевидцев, более суток из шахты до­носились молитвы и стоны умирающих.
Сейчас выпущено множество книг, посвященных царю-мученику и его семье.
Многое рассказано и об убийцах государя. Примерно, но определена степень участия каждого в совершенном преступ­лении.
И вина председателя президиума Уральского облсовдепа Александра Георгиевича Белобородова, которого некоторые исследователи именуют Янкелем Изидоровичем Вайсбартом. Этот в прошлом конторщик и вор-уголовник, а в будущем член ЦИКа и видный столичный чекист, приложил немало сил к организации убийства царской семьи.
И вина командующего Восточным фронтом Рейнгольда Берзина. Считается, что это он передал на Урал окончатель­ную директиву Центра на уничтожение.
И вина члена президиума облсовдепа, военного комисса­ра Шаи Исааковича Голощекина, в прошлом мещанина го­рода Невеля, а в будущем — палача Казахстана.
И вина члена президиума облсовета Пинхуса Лазаревича Вайнера, именовавшего себя Петром Лазаревичем Войковым.
И, конечно, вина знаменитого Петра Захаровича Ерма­кова, оспаривавшего «авторство» убийства государя у само­го Янкеля Хаимовича Юровского.
337
Н. КОНЯЕВ
Нет-нет.
Хотя бандитом Ермаков был покруче Юровского и еще до революции прославился тем, что отрезал голову поли­цейскому, но государя он не убивал.
«Ермаков был привлечен к убийству не для самого убий­ства, — отметил еще НА. Соколов. — Юровский имел в сво­ем распоряжении в доме Ипатьева достаточно палачей, чтобы с ними перебить в застенке беззащитных людей.
Ермаков был привлечен для другой цели. Для уничтожения трупов выбрали удобный рудник. Это мог сделать только че­ловек, хорошо знающий лесные трущобы в окрестностях Ека­теринбурга. Юровский не знал их, а Ермаков знал1.
Роль Ермакова была чисто исполнительная. На грузовом автомобиле в потоках крови поехал он на рудник в ночь на 17 июля.
На том же самом автомобиле с пустыми бочками из-под бензина возратился он в Верх-Исетск 19 июля».
И, конечно, немало и совершенно правильно сказано о главных виновниках екатеринбургской трагедии— Якове Ми­хайловиче Свердлове и Владимире Ильиче Ленине.
Это они принимали политическое решение об уничтоже­нии царской семьи. И интересно, что они не поставили в известность об этом даже Л.Д. Троцкого.
Троцкий, вернувшийся с фронта, записал в своем днев­нике разговор со Свердловым:
—Да, а где царь? — спросил он.
—Конечно расстрелян! — ответил Свердлов.
—А семья где?
—И семья с ним.-Вся?
—Вся. А что?
—А кто решал?
— Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлятьим живого знамени, особенно в наших трудных условиях.
И вроде бы все ясно, но в последнее десятилетие появи­лась странная мода говорить и о коллективной вине всего русского народа перед царем-мучеником. Разбирать винов­ность народа в целом — занятие, на наш взгляд, бесперс­пективное, а вот о вине конкретных групп русских людей поговорить можно.
Н А Соколов Убийство царской семьи С 300 338
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Увы, очень мало еще вспоминают у нас о вине высшего света, дворянской аристократии, изощренно травивших го­сударя все его правление.
Очень редко говорят и о вине генералов, командовав­ших фронтами, которые вынудили государя подписать от­речение.
Ну а главное, совершенно ничего не говорится о вине русского офицерства, спокойно наблюдавшего, как кучка звероподобных подонков убивает государя и его семью.
«В ночь с 24 на 25 июля 1918 года наши войска под на­чальством, тогда полковника, Войцеховского, рассеяв Крас­ную армию товарища латыша Берзина, заняли Екатерин­бург, — пишет М.К. Дитерихс. — Сильное волнение распро­странилось среди офицерства, вступившего в город, когда стало известным, в каком состоянии находится дом Ипать­ева, где содержалась Царская семья. Все, что только было свободным от службы и боевых нарядов, все потянулось к дому. Каждому хотелось повидать это последнее пристанище Августейшей Семьи; каждому хотелось принять самое дея­тельное участие в выяснении мучившего всех вопроса: где же Они?
Кто осматривал дом, взламывал некоторые заколочен­ные двери; кто набросился на разбор валявшихся вещей, вещиц, бумаг, обрывков бумаг; кто выгребал пепел из пе­чей и ворошил его; кто бегал по саду, двору, заглядывал во все клети, подвалы, и каждый действовал сам за себя, не доверяя другому, опасаясь друг друга и стремясь скорее найти какие-нибудь указания — ответ на волновавший всех вопрос.
Каждый почувствовал, что здесь что-то произошло, что-то большое, мрачное и трагичное... Но что? Убили?..
Да, кровь здесь была.
Не может быть, думал почти каждый. И зверству есть предел.
Куда же делись те, которых не убили?
И перебирая бесчисленное количество простых вещей до­машнего обихода, брошенные вещицы туалета, шпильки, булавки, пряжки, кнопки, крючки, ленточки, тряпки, за­вязки, куски чулок, корсетов, — никто не допускал, что зверство может и не иметь предела.
Кроме офицерства, в доме Ипатьева, в значительно боль­шем количестве, набралось много разного народа. Тут были
339
Н. КОНЯЕВ
и дамы, и буржуа города, и мальчишки с улицы, и торгов­ки с базара, и просто праздношатающийся обыватель.
Много было унесено некоторыми на память.
Военные власти города решили упорядочить и организо­вать дело розыска. Начальник гарнизона, генерал-майор Го­лицын назначил особую комиссию из состава офицеров, пре­имущественно курсантов Академии Генерального штаба под председательством полковника Шереховского, а дабы рабо­та комиссии протекала при более нормальных технических условиях, в состав ее был приглашен из начавшего форми­роваться Екатеринбургского окружного суда судебный сле­дователь Наметкин.
Убиты все — было внутренним чувством людей.
Убиты, но не все — говорили те, кто не хотел верить в возможность такого ужасного злодейства, или те, кто был побуждаем особыми причинами, им одним известными.
Вот общие решения и мнения населения города"Екате­ринбурга в первые два-три дня по освобождении его от со­ветской власти»1.
Здесь мы прерываем эту пространную цитату, поскольку высокая монархическая патетика генерала Михаила Констан­тиновича Дитерихса не дает возможности вдуматься, что же происходило в Екатеринбурге на самом деле.
Толпы офицеров и екатеринбургских мещан праздно ша­таются по дому Ипатьева и, подобно туристам, осматрива­ют место, где совершено жутчайшее преступление.
Это, пожалуй, будет похлестче надругательства Янкеля Хаимовича Юровского у Ганиной ямы.
А если вспомнить, что командование белых частей, осво­бодивших Екатеринбург, долго колебалось, назначать ли следствие по делу об убийстве государя, не сыграет ли это на руку контрреволюции.
Это ли не надругательство над памятью царственных му­чеников?
Как пишет Н.А. Соколов, судебный следователь Намет­кин, которому поначалу поручили расследование убийства царской семьи, сразу заявил, что не имеет права начинать следствие и не начнет его, пока не получит предложения от прокурора суда, каковой, естественно, в первые дни осво­бождения Екатеринбурга отсутствовал.
1 М.К. Дитерихс. Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале. М.: Скифы, 1991. С.23, 81, 82.
340
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
И, должно быть, утонуло бы в бесчисленных бюрокра­тических проволочках расследование злодеяния, если бы ад­мирал А.В. Колчак своей властью не поручил его в феврале 1919 года судебному следователю по особо важным делам Ом­ского окружного суда Н.А. Соколову. Только тогда и нача­лось настоящее расследование.
Но ведь и это не самое страшное в екатеринбургской тра­гедии.
8.
Вдумаемся в такой факт.
В Екатеринбурге, где совершилось главное преступление 1918 года, размещалось тогда самое элитное военное заведе­ние России — Академия Генерального штаба.
Слушателями академии были отборные офицеры, имев­шие и строевой, и боевой опыт. Численность их незначитель­но уступала гарнизону, подчиненному Уралсовдепу, который, включая и чекистские отряды, состоял из нескольких сотен недисциплинированных солдат и плохо обученных рабочих.
В принципе, офицеры Академии Генштаба могли сапога­ми разогнать этот сброд вместе с самим Уралсовдепом.
Если бы, конечно, захотели.
Если бы, конечно, решились на это.
Генерал М.К. Дитерихс приводит в своей книге рассказ подполковника П.К.Л.:
«В мае 1918 года я был командирован из Петрограда в Ека­теринбург от монархической организации «Союз тяжелой ка­валерии», имевшей целью спасение жизни Августейшей Семьи. В Екатеринбурге я поступил в слушатели 2-го курса Академии Генерального штаба и, имея в виду осуществление вышеука­занной цели, осторожно и постепенно сошелся с некоторыми офицерами-курсантами: М-им, Я-им, С-им, П-им, С-им. Од­нако сделать что-либо реальное нам не пришлось, так как события совершались весьма неожиданно и быстро. За несколь­ко дней до взятия Екатеринбурга чехами, я ушел к ним в со­став офицерской роты полковника Румши и участвовал во взя­тии Екатеринбурга.
341
Н. КОНЯЕВ
После этого в офицерской среде возникла мысль сделать все возможное для установления истины: действительно ли убит Государь Император»1.
Свидетельство потрясающее.
Подполковник П.К.Л. по командировке монархической организации поступает в Академию Генерального штаба спе­циально для того, чтобы спасти жизнь августейшей семьи.
И что же? За два месяца он только и сделал, что успел сойтись с пятью офицерами. И только когда Екатеринбург был освобожден, у господ слушателей Академии Генераль­ного штаба «возникла мысль сделать все возможное для ус­тановления истины: действительно ли убит Государь Импе­ратор».
С такой любовью русского офицерства к своему госуда­рю Янкелю Хаимовичу Юровскому можно было справлять нужду возле расстрелянной им царской семьи, не опасаясь никакого возмездия.
Это равнодушие высшего офицерства к императору было настолько противоестественным, что вопреки здравому смыс­лу в Екатеринбурге упорно начали циркулировать слухи, буд­то раскрыта в городе какая-то тайная монархическая орга­низация, хотя, как не без горечи отметил генерал М.К. Ди-терихс, «никто из вышеназванных офицеров о ней ничего не знал, никто из них сам не пострадал и никто из них не слыхал, чтобы вообще пострадал какой-либо другой офи­цер в городе за попытку спасти Царскую Семью»...
Увы...
«Почти каждый из числа помышлявших о спасении или по­хищении Царской Семьи носил в себе свои, лично им лелее­мые политические принципы, клавшиеся в основу цели спасе­ния и дальнейшего развития государственного строительства будущей, освобожденной, России. Здесь каждый отдельный элемент организации являлся прежде всего носителем полити­ческих определенных идей и они являлись для него доминиру­ющими над всякими другими обстоятельствами и соображени­ями. Раскол, существовавший в монархической партии в до­революционный период, пройдя через стадию двух революций, настолько развился среди интеллигентного класса, что бело­гвардейские организации... прежде всего натыкались на зат-
1 М.К. Дитерихс. Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале. С. 64.
342
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
руднения в своем развитии из-за своих собственных монархи­ческих принципов»1.
Но это то, что касается офицерства, находившегося в Ека­теринбурге.
Офицерам Академии Генерального штаба все-таки нуж­но было самостоятельно проявить хоть какое-то мужество, чтобы спасти государя.
Но ведь рядом с Екатеринбургом стояли части, офице­рам которых для спасения царской семьи достаточно было просто провести небольшой маневр.
Напомним, что еще 26 мая чешская бригада С. Войцехов-ского заняла Челябинск. От Челябинска до Екатеринбурга — несколько часов езды по железной дороге.
О боеспособности формирующихся в Челябинске бело­гвардейских частей говорят их успехи. За июнь и июль 1918 года они взяли на юго-западном направлении от Че­лябинска города Кыштым, Миасс, Троицк, Верхнеуральск, Магнитогорск, Златоуст, Шадринск, на юго-восточном — Курган и Петропавловск, на северном — Нижний Тагил, Верхотурье, Надеждинск (Серов) и Богословск (Красноту-рьинск).
И только обложенный с трех сторон, практически неза­щищенный Екатеринбург не подвергался нападению до конца июля 1918 года!
Более того.
Белая армия так и не перерезала железную дорогу на Пермь, по которой и смогли отступить большевики, когда уничтожили царскую семью.
«Создается впечатление, — пишет Дмитрий Суворов в ра­боте «Все против всех», — будто белогвардейцы предлагают красным своего рода чудовищную «игру в поддавки»: мы даем вам время и шанс сделать ответный ход в отношении царской семьи; мы на вас наступаем, но не так, чтобы отрезать все концы, — нет, мы вас обкладываем, как волка флажками, но при этом ниточку Транссибирской магистрали не перерезаем: пожалуйста, драпайте, как вашей душе угодно! И царя выво­зите, куда хотите! Ведь если вспомнить, что Голощекин умуд­рился в этой ситуации съездить в Москву за инструкциями и вернуться — вернуться в полуокрркенный Екатеринбург — для того, чтобы ликвидировать семью, и отнюдь не сразу, а еще
1 Там же. С 62
343
Н. КОНЯЕВ
как минимум через неделю (в условиях гражданской войны это чудовищно много). И то после телеграфного сигнала, который дал ему из Перми командующий фронтом Р. Берзин. Как по­нимать такие действия «рвущихся на спасение» белых? И про­стым совпадением фактов все сие не объяснишь»1.
Не объяснишь.
Как это ни страшно, но надо признать, что царь-муче­ник мешал не только большевикам, но генералам и офице­рам, которых так ничему и не научило большевистское по­лугодие. Ни собственные несчастья, ни страдания, которые претерпевала Россия, не заставили их пожертвовать своими политическими пристрастиями и амбициями.
По сути дела в июльские дни в Екатеринбурге повтори­лось то, что произошло в октябре в Петрограде. Там офице­ры не пожелали защищать от Ленина Временное правитель­ство, здесь — спасать государя из рук Янкеля Хаимовича Юровского.
Разгадать эту загадку русской офицерской души трудно, но без ответа на нее не понять, почему гражданская война оказалась так жестоко проигранной Россией.
В следующей главе мы расскажем о крестьянских восста­ниях, без которых невозможно представить картину лета 1918 года.
То тут то там вспыхивали тогда и рабочие волнения — летом 18-го года большевиков ненавидела уже вся Россия.
Чудовищно и непостижимо, что русские офицеры и бес­порядочные, легко образующиеся и столь же легко рассеи­ваемые крестьянские и рабочие массы не сумели объединить­ся и стать силой, способной противостоять большевистско­му злу.
Непостижимо...
Такого не могло быть ни в одной стране мира — только у нас. И это ли не свидетельство тому, что не случайно, вопреки прогнозам Маркса, большевики победили именно в России?
Но, наверное, потому и победили большевики, что в Рос­сии даже и перед лицом гибели не сумели объединиться со­словия в борьбе с общенациональным злом.
Да, реформы Александра II и Александра III открыли путь к достижению общенационального единения, но именно тог-
1 Дмитрий Суворов Все против всех // www art uralinfo ru/hterat/Ural/ UralO5 98 08 htm
344
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
да, когда начали смешиваться сословия, когда пали непре­одолимые преграды между образованным классом и наро­дом, энергия привилегированного класса сконцентрирова­лась не на созидании, а на разрушении. И в этом смысле большевики — не случайность, а закономерный итог разви­тия интернационалистической по своему воспитанию вер­хушки русского общества.
Увы...
Все русское образованное общество, ориентированное в результате петровских и послепетровских реформ на запад­ную культуру, за исключением отдельных, наиболее выдаю­щихся — здесь можно было бы назвать имена Достоевского и Менделеева, Победоносцева и Столыпина — представителей, не смогло противостоять интернационалистско-социалистичес-кой пропаганде, оказалось зараженным ее идеями. И эта страш­ная болезнь и сделала могучую страну беспомощной в руках ее палачей...
Как это ни прискорбно, но надо признать, что кадровое русское офицерство, сформированное в основном из вну­ков дворян-крепостников, так и не смогло простить обиды своих дедов, нанесенной им отменой крепостного права, ни русскому народу, ни русскому государю.
Зато, как мы знаем, испробовав большевистского кнута, это же самое русское офицерство рабски покорно служило в армии Льва Давидовича Троцкого, пока за ненадобнос­тью оно не было стерто чекистами в лагерную пыль.
9.
И все-таки и в безумном ужасе екатеринбургской траге­дии видится нам духовный смысл, и в этом беспросветном мраке проступает неугасимый горний свет.
Далеко на Валдае, записывая в эти дни свои мучитель­ные мысли о русской судьбе, замечательный русский пуб­лицист Михаил Меньшиков, кажется, эти проблески про­сиявшего над Екатеринбургом света и прозирал...
Вот записи, которые сделаны Михаилом Осиповичем под влиянием долетевших до валдайской глуши газетных «уток» о гибели государя.
23 июня. Троицын день и поворот солнца на зиму... А мы еще и лета не видали. Дожди, дожди..
345
Н. КОНЯЕВ
Встревоженное настроение. В «Молве» настойчивые слухи об убийстве Николая II конвоировавшими красноармейцами... Жаль несчастного царя — он пал жертвой двойной бездарно­сти — и собственной, и своего народа. Будь он, или народ, или, еще лучше, оба вместе поумнее, не было бы никакой тра­гедии.
В «Молве» рассказывается между прочим басня, будто Ни­колай II был очень огорчен, узнав, что «Новое время > переме­нило фронт, что М. О. Меньшиков и Пиленко сделааисъ рес­публиканцами.
Если это правда, то что же!
Стало быть, Николай читал мою статью «Кто кому из­менил?».
В ней я доказывал, что не мы, монархисты, изменники ему, а он сам. Можно ли быть верным взаимному обязательству, которое разорвано одной стороной? Можно ли признавать царя и наследника, которые при первом намеке на свержение сами отказываются от престола? Точно престол — кресло в опере, которое можно передать желающим. Престол есть главный пост государственный, высочайшая стража у глав­ной святыни народной — у народного величия. Царю вручена была не какая-либо иная, а национальная шапка, символ един-* ства и могущества народа. Вручены были держава, скипетр, меч, мантия и пр. — облачение символическое носителя все­народной личности. Тот, кто с таким малодушием отказал­ся от власти, конечно, недостоин ее.
Я действительно верил в русскую монархию, пока остава­лась хоть слабая надежда на ее подъем. Но как верить в машину, сброшенную под откос и совершенно изломанную? Если, поднимая избитое тело, садишься в подъехавшую сно­повую телегу, даже сноповая телега лучше разбитого вагона. Мы все республиканцы поневоле, как были монархистами по-ф неволе. Мы нуждаемся в твердой власти, а каков ее будет титул — не все ли равно? К сожалению, все титулы у нас \ ложны, начиная с бумажных денег...
24июня. 4утра. Неужели НиколайIIубит?Глубинам со­вести народной, если остались какие-нибудь глубины, будет нелегко пережить эту кровь. Тут уж трудно будет говорить, как об Александре II, что господа убили царя. Впрочем, кто] его знает — может быть, по нынешней психологии народной, чего доброго, еще гордиться будут, бахвалиться! Вот, мол, мы какие-сякие, знай-ста наШих/ Уж если царю башку свер-
346
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
нули, сторонись, мать вашу так!Всех переколотим, перепот­рошим! И сделают. Чего не сделает хладнокровный душегуб, сбросивший лохмотья своей смердящей цивилизации и объя­вивший себя откровенным зверем!
6 ч. вечера.
Наш рассыльный Новожицкий читал подтверждение ужас-ного слуха' несчастный царь действительно убит. Второе ца­реубийство за 37лет! Боже, какая бездарная у нас, какая зло­счастная стрйна!
Итак, родившись в день Иова многострадального, Нико­лай претерпел столько бедствий, сколько едва ли кто из его современников — не только коронованных, но и простых пас­тухов. Точно чья-то грозная тень из-за гроба наклонялась над ним и душила все блистательные возможности счастья. Тень ли замученного Алексея ? Тень ли Иоанна Антоновича, или Петра III, или Павла? Поневоле начинаешь быть суеверным. Между тем в самой реальности дело объясняется гораздо проще Просто Николай IIбыл слабый человек...
Эти записи, удивительные по глубине и сконцентриро­ванности русской мысли, были сделаны, когда Николай II был еще жив.
А вот записи, когда гибель государя стала не слухом, а явью.
20 июля. Днем. «Николай II расстрелян». Сразу пришло официальное известие. Тяжелая тоска на сердце. Зачем эта кровь? Кому она нужна? Почему же отрекшегося от пре­стола Альфонса Португалия выпустила за границу? Почему даже Персия предоставила свергнутому шаху уехать,' а у нас непременно лишили свободы и, наконец, жизни монарха, ко­торому когда-то присягали? Итак недавно! Без суда, без следствия, по приговору какой-то кучки людей, которых никто не знает...
При жизни Николая II я не чувствовал к нему никакого уважения и нередко ощущал жгучую ненависть за его непос­тижимо глупые, вытекавшие из упрямства и мелкого само­дурства решения...
Ничтожный был человек в смысле хозяина. Но все-таки жаль несчастного, глубоко несчастного человека: более тра­гической фигуры «человека не на месте» я не знаю. Он был плох, но посмотрите, какой человеческой дрянью его окружил родной народ! От Победоносцева до Гришки Распутина, все были внушители безумных, пустых идей Все царю завязывали
347
Н. КОНЯЕВ
глаза, каждый своим платком, и немудрено, что на виду живой действительности он дошел до края пропасти и рухнул в нее...
21 июля. Тяжелый камень на сердце. От имени всего на­рода совершено преступление, бессмысленное, объяснимое толь­ко разве трусостью и местью. Убили человека, теперь ужесовершенно безвредного, да и прежде по всемирному праву —безответственного, никому не подсудного. Убили только по­тому, что он оказался беззащитен- среди народа, четвертьстолетия клявшегося ему в преданности и верности. Вотдьявольский ответ на все эти несметные ектений и гимны!То была великая мечтательная ложь, это подлая реальнаяправда.
Но вот еще черточка, которую должен не забыть Шекс­пир будущего. В том же номере еврейской газетки, где сооб­щается о казни Николая II, напечатано, что Вильгельм II окончил ораторию в стиле Баха...
Не сразу и определишь, что изменилось в записях.
Кажется, еще резче стали суждения, еще беспощаднее, яростней оценки убиенного государя.
Но стоит приглядеться и видишь, что и беспощадность, и ярость не столько к государю обращены, сколько к его окружению.
Какой человеческой дрянью его окружил родной народ... Четверть столетия клявшегося ему в преданности и верно­сти... Убили только потому, что он оказался беззащитен среди народа... Дьявольский ответ на все эти несметные ектений и гимны...
И не столько даже к окружению преданного императора обращены эти упреки, сколько к самому себе:
22 июля. Боюсь, что, окруженный мыльными пузырями, ясо своей странной судьбой и сам не более как мыльный пузырьпо хрупкости: все может рухнуть в мгновение ока: и служба,и дача, и семья, и жизнь моя, которая держится, можетбыть, на паутинной нити. Ну, что же: «благословен и тьмыприход». Когда-нибудь помирать надо. Книга моей жизни нетак уже захватывающе интересна, а утомительную книгу бро­сают, обыкновенно не дочитав. Только с детьми жаль рас­ставаться и страшно по их беспомощности. Ни с чем иным,ни с родиной не жаль расстаться, столь неудавшейся, ни счеловечеством, до сих пор бесчеловечным. Нет, еще рано рож­даться на земле для счастья. Надо подождать тысячонку-другую лет.
348
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
И вот поразительно...
Появляется новая газетная утка, только теперь уже о том, что жив расстрелянный еще до государя великий князь Михаил, и вспыхивает ожившая надежда:
31 июля. Официально (в большее, органах) сообщается, что в. кн. Михаил. Ал. объявил себя императором. Прочел —ив груди задрожали старые монархические струны. Почувство­валось желание громко воскликнуть: да здравствует и пр. Стало быть, я больше монархист в душе, нежели республика­нец, хотя искренно презирал Николая II и всех выродившихся монархов.
Но это обман.
Душой чувствует Михаил Осипович обман и сам ирони­зирует над собою, понимая, что путь к спасению и возрож­дению Родины не может быть столь легким.
Этот трудный путь обязаны пройти все русские люди, и пройти его прежде всего в собственной душе.
Читаешь дневниковые записи М.О. Меньшикова и ви­дишь, как мучительно пробивается он к разгадке того, что происходит с русским человеком, с Россией.
13 сентября. 12 ч. дня.
Все ужасы, которые переживает наш образованный класс, есть казнь Божия рабу ленивому и лукавому. Числились обра­зованными, а на самом деле не имели разума, который дол­жен вытекать из образования. Забыли, что просвещенность есть: noblesse qui oblige. He было бы ужасов, если бы все про­свещенные люди в свое время поняли и осуществили великое признание разума: убеждать, приводить к истине. Древность оставила нам в наследье потомственных пропагандистов — священников, дворян. За пропаганду чего-то высокого они и имели преимущества, но преимуществами пользовались, а про­поведь забросили, разучились ей. От того массы народные пошатнулись в нравственной своей культуре.
Это последняя запись в дневнике публициста М.О. Мень­шикова.
На следующийлень его арестовали и еще через шесть дней расстреляли на берегу Валдайского озера.
Очевидцы рассказывали, что, придя на место казни, Ми­хаил Осипович встал лицом к Иверскому монастырю, опу­стился на колени и стал молиться.
Первый залп для устрашения дали сыновья комиссара Губы — одному было 15, а другому 13 лет. Однако этим вы-
349
Н. КОНЯЕВ
стрелом задело ^левую руку. Когда Меньшиков оглянулся, последовал новый залп. Стреляли в спину, и упав, Михаил Осипович конвульсивно забился об землю, судорожно схва­тывая ее пальцами. Тотчас же к нему подскочил чекист Да-видсон и выстрелил в упор два раза в левый висок.
— Правда ли, что судят Меньшикова?.. — спросила, при­бежав к штабу, М.В. Меньшикова.
В ответ она услышала взрыв грубого хохота.
— Это ученого? Это профессора в золотых очках? Да егоуже давно расстреляли на берегу озера.
«Он лежал с открытыми глазами, в очках, — вспоминала М.В. Меньшикова. — Во взгляде его не было ни тени стра­ха, только бесконечное страдание. Выражение, какое видишь на изображениях мучеников. Правая рука мужа осталась со­гнутой и застыла с пальцами, твердо сложенными для кре­стного знамения. Умирая, он осенял себя крестом».
С того места, где расстреляли Михаила Осиповича, вид­ны кресты на соборах Иверского монастыря и городского валдайского храма.
Эти кррсты, озаренные екатеринбургским сиянием, и ви­дел в последние мгновения своей жизни русский монархист Меньшиков, сумевший прозреть в сентябре 1918 года то, что надо понять и нам, живущим в другом веке и другом тыся­челетии.
Зримо и отчетливо было явлено русскому человеку в Ека­теринбурге, к какому безнаказанному глумлению инород­цев над Россией приводит наша любовь к собственным заб­луждениям, наше нежелание отступить от своих обольще­ний и пристрастий.
Глава десятая
НОВОЛАДОЖСКАЯ ВАНДЕЯ
Вплоть до настоящего времени причины Ван-дейского восстания еще недостаточно разъясне­ны... Была причина, которая одна могла под­нять целые области. Это был рекрутский на­бор, объявленный Конвентом.
П.А. Кропоткин
Устрашение является могущественным сред­ством политики, и надо быть лицемерным хан­жой, чтоб этого не понимать. Трудно обучить массы хорошим манерам...
Л.Д. Троцкий
Всесобытия происходили смутно и невнятно, и даже само начало восстания оказалось неожиданным для его организа­торов и руководителей...
1.
«Соседняя с нами Хваловская волость, не имея у себя ни Совета, ни военного комиссариата, вторглась в нашу Колча-новскую волость в ночь на девятнадцатое»1.
«С 18 на 19 августа 1918 года, когда я спал в саду, карауля вверенные мне совдепом яблони, часа в два ночи в садовничий домик вошло двое вооруженных револьверами людей, разбу­дили меня и рассказали, что началось восстание против боль­шевиков, что восстали уже все уезды, кроме нашей Колчанов-ской волости.
Один из восставших был мой школьный товарищ из Хва-ловской волости Александр Матвеев, а другого, как я узнал, звали Григорием Верховским... *
Мы вышли на дорогу, и вскоре к нам подъехали трое вер­ховых, из деревни Ежева... Через несколько минут показался
1 Архив управления КГБ при СМ СССР по Ленинградской обл. Архив №36330, л. 6. Следств дело № 4388 - 18 г.
351
Н. КОНЯЕВ
и главнокомандующий Хваловской волостью Григорий Алек­сандрович Цветков, который отстал, разыскивая потерянный им револьвер.
Цветков объяснил мне, что в Гостиннополье стоит сорок вагонов с вооруженными крестьянами Новгородской губернии под командой полковника, а также из Новгорода к Ладоге вдет три баржи с войсками на помощь Нам. Званка уже заня­та восставшими, и красноармейцы переходят на их сторону»1.
Это не цитаты из набросков к платоновскому «Чевенгу­ру», это протоколы допросов в ЧК участников первого при советской власти крестьянского восстания.
Смутной и невнятной была та ночь в Новоладожском уезде.
Толпы вооруженных чем попало крестьян бродили в ав­густовской тьме от одного села к другому, бранились, пе­ресказывали, чтобы приободриться, разные слухи и следи­ли, зорко следили, как бы кто не остался в стороне, не от­сиделся дома.
Семен Иванович Кравцов, агроном, сын бывшего управ­ляющего имением «Лемон», тот самый, что спал в саду, «ка­рауля вверенные совдепом яблони», так описывал эту ночь:
«Я пришел в Хамантово, думая прежде всего посмотреть на настроение крестьянства. Там увидел связанного комиссара Павлова, которого кое-кто уже начинал бить. Особенно неис­товствовал дедка Караванный (Михаил Степанович. — #Х), который уже замахнулся доской над головой Павлова. Я удер­жал его и попросил возбужденных крестьян успокоиться, а Пав­лова посадить пока в амбар. Так и сделали.
Тем временем подошли крестьяне Батовского края. Мне хо­телось устроить собрание, предварительно обсудивши вопросы о выступлении и создавшемся положении, но общее возбужде­ние, сутолока и сумятица не представляли к этому никакой возможности. Переехали на другой берег и там двинулись к чайной прапорщика Шипуло»2.
Из чайной, стоящей в удалении от берега реки Сясь, уже выводили избитого хозяина и его брата — делопроизводителя местного военного комиссариата. Несколько хваловских му­жиков под командой Евгения Григорьева конвоировали цх.
1 Архив управления КГБ при СМ СССР по Ленинградской обл. «Архив. № 9465, л. 3. Следств. дело № 7612 по обвинению КравцоваСемена Ивановича и др.
2 Там же, л. 3.
352
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Павел Шипуло, помогавший несколько дней назад про­изводить «мобилизацию» крестьянских лошадей, любовью у колчановцев не пользовался. Увидев его, толпа глухо за­шумела.
—А ведь надо бы убить Павлушку... — сказал Григорье­ву один из мужиков.
—Нет... — подумав, ответил тот. — Он — арестованный.Нельзя никак убить. Не приказано.
—А если побить? — почесав затылок, спросил мужик. —Побить-то можно?
—Отчего же не побить? — ответил Григорьев. — Про этоприказу нет. Побейте немножко.
«Началась, — как показал на допросе Семен Иванович Кравцов, — отвратительная сцена».
Сам он в это время сновал в толпе и уговаривал пройти в школу и провести там общее собрание, но его никто не слушал. Так получилось, что большинство комитетчиков, от­личившихся при реквизиции лошадей, жило на этом берегу Сяси, и мужики пустились на их поиски.
Наконец Кравцов увидел в толпе Якова Ермолаева, быв­шего прапорщика. Тот внимательно наблюдал за происходя­щим.
—Яков Васильевич! — бросился к нему Кравцов. — Тывидишь, что происходит?! Это же восстание!
—Не надо было торопиться лошадей отбирать. Наши ко­миссары отличиться решили, вот и получили свое...
— Но это же восстание! Надо что-то делать]
—На станцию сходить надо.., — ответил Ермолаев. — Уз­нать, что там, в Званке, делается. Если такое только у вас —пропадем.
Как видно из показаний, Яков Васильевич Ермолаев от­личался серьезностью и осмотрительностью. Опасения его подтвердились. Ни о каких «сорока вагонах» вооруженных крестьян, ни о каких баржах с войсками, «движущихся на подмогу», здесь не слышали. В Званке и Новой Ладоге ни­какого восстания не было.
«Мы вернулись назад. По дороге все время говорили о со­здавшемся положении и пришли к выводу, что из восстания ничего толкового не выйдет, скорее всего, это ловушка, и все это нужно прекратить»1.
1 Там же, л. 4.12 - 9536 353
Н. КОНЯЕВ
Мы процитировали показания СИ. Кравцова, но похо­же, что благоразумие исходило только от Я.В. Ермолаева, действительно ясно видевшего всю бесперспективность за­теи. Умом Кравцов, наверное, тоже соглашался с ним, но... Ему так хотелось, чтобы восстание началось!
2.
Тут, по-видимому, нужно рассказать о Семене Ивано­виче Кравцове подробнее.
Он вырос в семье управляющего имением «Лемон». Пб-лучил приличное образование, стал агрономом. Работал в Мышкинском уезде Ярославской губернии. Здесь и вступил в партию эсеров.
В Колчаново Кравцов вернулся в апреле 1918 года. Его отец ослеп, и Семен Иванович приехал «спасать семью от голод­ной смерти». Возможно, заботы о хлебе насущном и заста­вили Кравцова отойти от партийной деятельности, но в эту ночь 19 августа, когда его разбудили в саду вооруженные хваловские крестьяне, прежние эсеровские мечтания вновь вспыхнули в нем.
Благоразумия хватило Кравцову только на дорогу со стан-ции. В чайной прапорщика Шипуло он позабыл о мудрых советах Ермолаева. Да и как было не позабыть, если здесь кипела столь любезная эсеру народная стихия: говорили о притеснениях большевиков, об арестах, писали приказы, посылали людей поднимать соседние волости, а на улице, перед чайной, волновалась все прибывающая и прибываю­щая толпа.
Наступал звездный час Кравцова.
«Я страшно волновался. Я смотрел на взбунтовавшийся на­род и думал, куда он пойдет, во что выльется это восстание, кто приберет к рукам эту темную массу и как бы не использо­вали ее господа-помещики, один из которых — Пименов — стоял на балконе и любовался оттуда начавшимся восстани­ем. Боялся я и англичан, которые были так близко и которые несли с собой кадетскую программу. (Выделено нами. — И.К) Всего этого было довольно, чтобы, когда меня попросили быть председателем собрания, я, не колеблясь, ответил согласием»1.
Там же, л 4
354
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Открывая собрание, Семен Иванович ckaiaii $
Он говорил о том, что необходимо прежде всего понять, за что и против кого надо бороться. Во всяком случае, не против советской власти, которая ничего кроме пользы не принесла крестьянам.
Нет! Бороться нужно против партийной власти, которая поднимает народ на кровавую борьбу, чтобы остановить «строительство жизни России».
— И поэтому! — все более возбуждаясь, выкрикивал Крав­цов. — Мы должны поставить своей целью защиту нового Учредительного собрания! Мы должны потребовать, чтобы были назначены выборы в него!
Он говорил долго и, как ему казалось, просто и доход­чиво.
И, увлекшись, не замечал уже, что крестьяне перестали слушать его, разговаривали между собой, совсем не обра­щая внимания на оратора. Те же, кто слушал, слышали в речи только свое, совсем не то, что хотел сказать Кравцов.
«Семен Кравцов, — рассказывал на допросе в ЧК его тез­ка, сапожник Козлов, — призывал организоваться и сформи­ровать боевую дружину, чтобы дать отпор красноармейцам. Еще он говорил об Учредительном собрании. Он много чего говорил, и всего я упомнить не могу»1.
«Когда пюорили Кравцов и Гамазин, которые призывали орга­низоваться, вооружаться, — вторит ему крестьянин Василий Космачев, — я был и слушал. Когда говорил Баранов, я пошел пить чай, так что не знаю, чего еще говорили и долго ли»...2
Как признавался сам Семен Иванович, крестьян совсем не тронули его опасения насчет англичан, «которые несли кадетскую программу». Не слишком заинтересовали кресть­ян и перевыборы в Учредительное собрание.
«Несмотря на все мои усилия обсудить этот вопрос и выз­вать других ораторов на трибуну — сделать этого не удалось. Кое-кто говорил из толпы отдельные фразы, но слишком при­поднятое настроение мешало хладнокровному обсуждению воп­роса. Он был уже предрешен. Рассуждать никто не хотел, и по отдельным выкрикам я понял, что толпа, не рассуждая, просто пойдет по пути разрушения»...3
1 Там же, л 8
2 Там же
1 Там же, л 4
355
Н. КОНЯЕВ
Понятна, что камера в Новоладожском домзаке не луч­шее место для сочинения мемуаров, но все-таки читаешь эти показания и видишь, что не столько даже чекистам, сколь­ко самому себе снова пытается и не может объяснить Семен Иванович случившееся. Да и как объяснишь, если, не вняв его речам, «толпа» пошла «по пути разрушения», совершила роковую, по мнению Кравцова, ошибку — не выбрала его своим руководителем.
«Дальше произошли перевыборы исполкома. Председате­лем был избран без всякого обсуждения Иван Колчин, това­рищем — Семен Гамазин, секретарем — Сергей Востряков. Затем приняли хваловский план организации дружины и из­брали военный комитет в -составе трех лиц. Председатель —• Яков Ермолаев, товарищами — Сергей Большее и Петр Зави-хонов. На этом я хотел закончить собрание, но тут раздались крики: «Давай главное! Комиссаров надо порешить!»
Видя сильное возбуждение, мне хотелось замять этот воп­рос, но мужики с налитыми кровью глазами требовали решить его немедленно. Поставили вопрос на баллотировку. (Выделе­но нами. — Н.К.). Единогласно постановили последнее. Срцзу посыпались предложения. Одни предлагали расстрелять арес­тованных в присутствии схода, другие — поручить расстрел военному комитету, третьи — отправить арестованных на Спа-совщину. Последнее предложение после упорной борьбы и было наконец принято»...'
Собрание шло бурно. В огромной толпе то и дело вспы­хивали потасовки. Где-то посредине собрания прискакал вер­ховой и объявил, что со стороны Лодейного Поля идет по­езде красноармейцами.
«Без рассуждения, даже без баллотировки, — сокрушался в ЧК СИ. Кравцов, — было принято постановление немедленно разобрать путь, и для этого было выделено пятьдесят человек».
Заодно побили железнодорожника, оказавшегося на свою беду в толпе. Побили, видимо, как сообщника надвигаю­щихся красноармейцев. Наконец собрание закончилось.
Народ стал расходиться.
Все оборонительные мероприятия осуществляли согласно решению общего собрания — разобрали железнодорожные пути, опрокинули телеграфные и телефонные столбы и та-
1 Архив управления КГБ при СМ СССР по Ленинградской обл. Архив. № 9465, Л. 5. Следств. дело № 7612 по обвинению Кравцова Семена Ивановича и др.
356
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
ким вот образом как бы отделились от всей страны с ее ббль-шевистской властью.
3.
Новый военком Колчановской волости Яков Васильевич Ермолаев категорически отказывался от выдвижения его на столь высокий пост.
«Наши мужики собрались на волостную сходку, председате­лем которой был избран Семен Иванович Кравцов, сын бывше­го управляющего имения «Лемон». Последний агитировал за Уч­редительное собрание и призывал к неподчинению и свержению Советской власти. По его предложению состоялись перевыбо­ры военного комиссара, причем выбор пал на меня, по-видимо­му, потому что я — военный и бывший прапорщик, более уме­лый, чем другие. Однако это избрание мне не понравилось, я категорически отказывался, тем не менее выборы состоялись, мне пришлось быть военным комиссаром, «халифом на час»...
Но, хотя Яков Васильевич Ермолаев и чувствовал себя «калифом на час», поступил он по-кутузовски мудро, ос­паривать выборов не стал, власть показывать тоже поосте­регся, просто предложил военкомовцам пойти в чайную и выпить.
Что ж...
Как это объявил на Военном совете М.И. Кутузов? Пол­ки расставлены, завтра сражение, говорить больше не о чем, надо пойти и поспать.
Так и тут. Все, что можно было сделать для общего по­ражения, колчановские крестьяне сделали. Сами изолирова­ли себя от всего мира, а организовать их для сопротивления регулярным войсковым частям все равно не представлялось возможным, и значит, следовало просто скоротать за вы­пивкой ожидание расправы.
Так и поступили.
Семен Иванович Кравцов, политическая карьера кото­рого, перевалив через зенит, сразу и закатилась, тоже на­правился в чайную, чтобы посмотреть, как будет проходить заседание.
Заседали хорошо.
Где-то посреди застолья зашел в чайную Иван Степано­вич Чекунов и потребовал, чтобы комитет дал ему удосто­верение о героической деятельности хваловского отряда.
357
Н. КОНЯЕВ
— Н-надо дать... — тяжело мотнув головой, произнес то­варищ военкома Семен Гамазин. — Хорошие люди.
— П-пишите... — согласился и сам Яков Васильевич. Тутже и сочинили требуемую бумагу. Нетвердой рукой Петр За-вихонов написал о героях-хваловцах, написанное завериливолостной печатью, а растроганного Ивана Степановича Че-кунова усадили за стол.
Выпив несколько чарок, Чекунов снова принялся врать о подмоге, которая якобы спешит в Новоладожский уезд из Новгородской губернии, а потом, наклонившись к Якову Васильевичу Ермолаеву, громким шепотом сообщил, что и с деньгами все в порядке. Компания дровопромышленни-ков дает на восстание шесть тысяч, а еще три тысячи обе­щают Пименовы.
Услышав об этом, трезвый, но сильно обеспокоенный возможностью попасть под влияние англичан с их кадетс­кой программой Семен Иванович Кравцов заерзал на сту­ле, однако, как он потом сам сказал> «к чести комитета на это сообщение он ответил молчанием».
Тут надо сказать, что слово «к чести» Семен Иванович, может быть, и напрасно вставил. Скорее уж нужно было похвалить опять-таки рассудительность Якова Васильевича Ермолаева.
По ценам августа 1918 года девяти тысяч вполне могло хватить на хорошую выпивку. Но сегодня все равно пили бесплатно, а завтра — Яков Васильевич, даже будучи пья­ным, не забывал этого! — всем предстояло ожидать в ЧК рас­стрела. Поэтому-то Никакого интереса предложение о гря­дущей финансовой помощи и не вызвало.
Молча Яков Васильевич наполнил чашки комитетчиков — заседание военного комитета восставшей волости продолжа­лось.
Ходу его не помешали даже пришедшие из деревни Реб-рово крестьяне.
Говорить с ними отправили Семена Ивановича Кравцо­ва, как единственно трезвого. Семен Иванович вкратце по­вторил свою речь об опасности сближения с англичанами, несущими кадетскую программу, о необходимости выдви­нуть требование новых выборов в Учредительное собрание...
Ребровские мужики почесали в затылках и пошли во­свояси, пообещав прислать приговор сходки.
Пошел домой и Семен Иванович Кравцов.
358
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
4.
Так проходил мятеж в Колчановской волости.
Примерно так же развивался он в Гостинопольской, Ста­роладожской, Михайловской, Усадьбище-Спасской и Хва-ловской волостях.
Толпами бродили крестьяне по округе, перерубали теле­фонные провода, разбирали железнодорожные пути, лови­ли и избивали комиссаров и конечно зорко следили, как бы кто не отсиделся в своей избе. Таких тоже колотили и побитыми волокли на сходку.
Стремление повязать всех круговой порукой было, ка­жется, единственной ясно осознаваемой задачей восстания.
«Вот что я видел... — рассказывал на допросе в ЧК сту­дент Федор Коньков, застигнутый восстанием на рыбалке. — Прежде всего крестьяне Песоцкой волости, направляясь на сборный пункт в Новую Ладогу, остановились в нашем селе и решили по примеру других волостей не соглашаться на пого­ловную мобилизацию лошадей и вернуться домой. Затем, сем­надцатого августа, мимо нашего дома проходили толпы час­тью вооруженных винтовками и топорами крестьян... Это было страшно бестолковое, стихийное движение»1.
Студента Федора Федоровича Конькова забрали в ЧК вме­сте с его старшими братьями: 19-летним фельдшером Васи­лием Федоровичем и 25-летним учителем Иваном Федоро­вичем. Постановлением ЧК они были приговорены к расстре­лу как организаторы восстания, хотя они были силой вовлечены в него и сами не^понимали, в чем заключается его смысл.
«Я был занят рыболовством и снят под угрозой расстрела. Так как я и мои братья — не крестьяне, нами помыкали и велели делать то, что приказывают. По распоряжению посел­кового комитета наша семья дежурила в карауле, а я лично под давлением крестьян принужден был делать вид, что рублю телефонные провода»2.
С братьями Коньковыми все понятно, они и молоды были еще, и собственных хозяйств не имели, но ведь и сами крес­тьяне, которые поднимали восстание, тоже не понимали, что происходит.
1 Следств. дело № 4388 — 18 г., архив № 36330, л. 2
2 Там же, л. 3
359
Н. КОНЯЕВ
«Я был в деревне Свинкино на собрании Михайловской, Спасской, Песоцкой волостей. Там были вооруженные кресть­яне, шли слухи о повальных реквизициях. Никакого решения собрание не приняло: одни советовали идти на соединение с другими волостями, другие хотели ожидать Красную армию на месте», — показывал на допросе крестьянин Алексей Соцкий.
То есть крестьяне понимали, конечно, что защищают соб­ственное, потом и кровью нажитое добро, но они не пони­мали, как им бунтовать, чтобы добиться толку.
Жутковатое ощущение испытываешь, читая показания крестьянина Ивана Петровича Бородовского из деревни Юшково. Строки бегут по листу, сильно наклоняясь вниз, и кажется, будто не на исписанный лист смотришь, а на прорезанное глубокими бороздами поле.
«Восстание у нас произошло из-за мобилизации лошадей, потому что мобилизовали поголовно всех лошадей, но так как крестьянину нельзя жить без лошади, то мы и пошли в Новую Ладогу с Иссадской волости расспросить, почему делают все­общую мобилизацию, а не то, чтобы брать только у тех, у которых по две-три лошади»1.
Не совсем ясно, на это ли беспомощное в своей бестол­ковости крестьянское восстание и рассчитывал военный ко­миссар Новоладожского уезда П.В. Якобсон, отдавая приказ ограбить подчистую крестьян, но точно известно, что ни­каких распоряжений о приостановке всеобщей мобилизации, которые бы сразу успокоили уезд, не последовало.
Зато как только появились признаки недовольства крес­тьян, были приняты самые спешные меры. Привели в бое­вую готовность размещенные в Новой Ладоге красноармей­ские части, а председателя уездного ревкома А.Н. Евдокимова срочно командировали в Петроград за подмогой.
«Удостоверение.
Дано товарищу Евдокимову (коммунисту), члену уездного Исполкома, посылаемому в Смольный к тов. Зиновьеву, Уриц­кому, Позерну в спешном порядке ввиду важности военного времени и ввиду осадного положения Новоладожского уезда.
К Зиновьеву, Позерну, Урицкому пропускать лично. -
Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией
в Новоладожском уезде.
1 Там же, л. 7
360
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
18 августа 1918 г. П. Якобсон, ст. Званка И. Заваров, Н. Сальников»1.
Товарищи Зиновьев, Урицкий и Позерн на просьбу от­кликнулись незамедлительно. Назад в уезд товарищ Евдо­кимов возвратился вместе с отрядом «Беспощадный», кото­рый и принялся за расправу над восставшими крестьянами.
Люди поопытнее догадывались, что этим и кончится дело, и старались держаться подальше.
«К вечеру дня начала движения я спал, — рассказывал на­чальник гостинопольской судоходной дистанции Андрей Сер­геевич Трегубов. — Меня разбудили, сказав, что требуют в канцелярию. Войдя туда, я увидел человек десять мне неизве­стных, вооруженных крестьян, которые с руганью заявили мне, чтобы я не смел подходить к телефону, находящемуся в кан­целярии. На мой вопрос: «Для какой цели занимают телефон? был ответ: «Много не разговаривай, а то разделаемся!» После этого потребовали сдать оружие. Я заявил, что такового у меня нет, так как, какое было, уже сдал по приказанию в совдеп».
Когда я вернулся домой, жена попросила меня не выходить на улицу, но на другой день меня снова вызвали в канцелярию и приказали ехать на собрание в Свинкино.
Там вооруженные крестьяне потребовали, чтобы я шел с ними в железнодорожную контору и выяснил, что говорят по телефону у меня в канцелярии.
Я попросил соединить меня с гостинопольской железнодо­рожной конторой и спросил, что от меня требовали крестьяне. Мне ответили: «Со Званки выступают красноармейцы для раз­гона толпы». Я сообщил это крестьянам и попросил их разой­тись по домам. Но крестьяне возбужденно начали кричать: «На собрание! По порядку — выборы председателя и секрета­ря!» — и вся толпа хлынула на площадь.
Я остался один и, воспользовавшись этим, сел в лодку и поехал домой»2.
Забегая вперед, скажем, что от ответственности за «уча­стие» в крестьянском восстании Андрею Сергеевичу Трегу-бову уплыть все равно не удалось.
1 Новоладожский уезд: грозный 1918-й // Волховские огни. 1986,22 ноября.
2 Архив управления КГБ при СМ СССР по Ленинградской обл.Архив №36330, л. 10. Следств. дело № 4388 — 18 г.
361
Н. КОНЯЕВ
6 сентября 1918 года вместе с Константином Ивановым, как «бывший офицер и ненадежный в политическом отно­шении», он был отправлен чекистами в Кронштадт. Там его погрузили вместе с другими офицерами на баржу и пото­пили в Финском заливе.
5.
Восстание в Колчановской волости закончилось так же неожиданно, как и началось. Поздно вечером, когда стало известно, что на станцию — не помешали им и разобранные пути! — пришли вагоны с красноармейцами, срочно был со­бран новый сход.
Посовещавшись, колчановцы решили беспорядки прекра­тить и идти с повинной. Депутатами выбрали Николая Зай­цева, Паршина и протрезвевшего к тому времени Петра За-вихонова. Остальные комитетчики вместе с молодыми ре­бятами, которым не хотелось идти в Красную армию, решили скрыться.
Но пока шел сход, красноармейцы подошли к селу и при­нялись обстреливать его шрапнелью1.
«Когда раздались шрапнельные выстрелы, — сообщал в своих показаниях СИ. Кравцов, — всеми овладела паника. Начали разбегаться. Я также пошел домой, а оттуда в лес. Думал идти в Спасскую волость, но наутро узнал, что туда никто из наших не пошел, а знакомых там у меня не было. Тогда, думая еще посмотреть и понаблюдать, я отправился в Хваловскую во­лость и поселился в деревне Льзя у Александра Матвеева»2.
Так было в Колчаново, так было и в других селах. - «Когда красноармейцы стали по нам стрелять, я бросил вин­товку и пошел домой, ■— рассказывал Иван Петрович Боро-
1 Некоторые исследователи, стремясь подчеркнуть необыкновеннуюталантливость М Н Тухачевского, утверждают, что это он ввел приподавлении антоновского мятежа такое новшество, как обстрел^рус­ских сел из полковой артиллерии Как мы видим, это утверждение невполне верно Большевики и до Тухачевского применяли артиллериюдля подавления крестьянских волнений Другое дело, что Тухачевскийпервым применил для уничтожения русских крестьян снаряды с от­равляющими веществами
2 Архив управления КГБ при СМ СССР по Ленинградской облСледств дело № 7612 — 18 г , архив № 9465, л 5—6
362
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
довский из деревни Юшково, — а утром, 19 августа, пришли за мной комиссар и несколько красноармейцев. Они начали стучать, и мать открыла им. Они спросили, где я. А я в это время спал на чердаке. Когда я спустился, комиссар сразу ударил меня, а когда я перегнулся от удара, ударил револьве­ром по голове и проломил голову. Только после этого меня отправили в Новоладожскую тюрьму»1.
Новоладожский домзак, стоящий на левом берегу канала имени Петра Великого, в эти дни открывал новую страни­цу своей истории. Еще никогда прежде уездная земская тюрь­ма (когда-то в ней сидел М.И. Калинин) не видела столько арестантов.
Охрану тюрьмы несли бойцы из отряда «Беспощадный», и условия содержания были самыми ужасными Голод, на­ступающий на Приладожье, коснулся прежде всего обита­телей этого заведения Температура камер не поднималась выше двенадцати градусов. Ежедневно умирал кто-либо из заключенных.
Дольше всего восстание тлело в Хваловской волости.
Семен Иванович Кравцов, бежавший сюда, чтобы «еще посмотреть и понаблюдать», так описывает его*
«Целую неделю прожил я в деревне Льзя, и чем больше жил, тем больше удивлялся. Мне казалось, что господам-зап­равилам, вроде братьев Цветковых и Чекуновых или Матвее­ва и других, стало скучно. И вот для собственного развлече­ния они, найдя себе сотоварищей, затеяли игру в солдатики. Назначили «главковерха» Григория Цветкова, сельских руко­водителей — его помощников, и каждому из них дали по от­ряду. Отряды несли караульную службу, делали набеги, про­изводились смотры. Всем, а особенно главарям, было весело и занятно. О том, что из этого выйдет, куда приведет эта весе­лая игра, мало кто думал. Когда я указывал на это главко­верху и руководителям, надо мной смеялись... Наконец через неделю... прибыли красноармейцы, и все руководители разбе­жались. Дружинники с Матвеевым поселились в лесу. Мне некуда было деваться, и я совершенно не знал, что делать с собою. Идти и отдаваться в руки властей я боялся, последо­вать за вожаками к чехословакам, куда направились они, я не мог в силу своих убеждений...
Через несколько дней в лесу ко мне присоединилось еще четверо повстанцев. Мы сделали шалашик и стали жить вер-
Там же Следств дело № 4388 — 18 г , архив № 36330, л 7
363
Н. КОНЯЕВ
стах в трех от реки между Льзями и Хваловым. Другая, боль­шая партия, часть которой с Чекуновым и Цветковым уехала потом в Вологду, жила дальше, возле Сырецкого. Пищу нам приносили женщины в установленные места, но я туда не хо­дил, ибо ходили всегда свои, хваловские.
Много пришлось за это время передумать и вспомнить. Пока я жил в Льзях, мне приходилось как зрителю присутствовать на нескольких сельских собраниях. И там я видел то же, что и в Колчаново, — темноту непроглядную и бессознательность полную.
Три пункта вызывали недовольство крестьян:
1. Берут лошадей.
2. Не дают хлеба.
3. Возьмут народ.
* Но первое было только недоразумением.
Второе зависело только от самих крестьян. Видя у себя под боком запасы хлеба у богатых соседей, они позволяли прода­вать его по четыреста рублей.
И третье — мобилизация солдат — была бы и при другом правительстве, может, еще худшая.
Значит, все эти пункты недовольства происходили от бес­сознательности народа. А мы, трудовая крестьянская интел­лигенция, играли на этой темноте. Позор — но уже поздно»1.
6.
К судьбе Семена Ивановича Кравцова и других участни­ков восстания мы еще вернемся, а пока скажем о том, что крестьянское восстание в Новой Ладоге было одним из пер­вых крупных восстаний, но отнюдь не единственным.
Летом 1918 года крестьянские волнения отмечались фак­тически по всей территории России. По сводкам Наркомв-нудела в июле 1918-го было всего 26 крестьянских выступ­лений2.
Бунтовали не только крестьяне. И не только крестьян и рабочих безжалостно уничтожали большевики.
1 Там же. Следств. дело № 7612 — 18 г., архив. N° 9465, л. 6.
2 Вера Владимирова. Год службы социалистов капиталистам //www.bibl.m/ni/god__sluzhby_sot-15.htm.
364
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Мы уже говорили, что В.И. Ленин не собирался передо­верять рабочим дело диктатуры пролетариата. От имени ра­бочих эту диктатуру осуществлял класс местечковых управ­ленцев, в спешном порядке создаваемый большевиками. Рус­ское чиновничество и русская интеллигенция должны были уступить им место.
Считается, что красный террор начинается после поку­шения на В.И. Ленина и убийства М.С. Урицкого.
Это не совсем верно.
Как писал в автобиографии Семен Семенович Лобов: «Меня послали в ЧК проводить это. (Выделено нами. — Н.К). Я пришел и провел, в одну ночь около трех тысяч арестова­ли и разрядили атмосферу»1.
Это — зачистка Невского проспекта.
Единственное, в чем бы мы поправили тут Семена Семе­новича, это в неумеренном выпячивании своего «я». Конеч­но, заслуг Семена Семеновича никто не отрицает, но все же документы Петроградской ЧК за лето 1918 года неумо­лимо свидетельствуют, что многочисленные ордера на арест «всех подозрительных лиц на Невском проспекте» были под­писаны М.С. Урицким.
А вот с цифрой в три тысячи следует согласиться. Тут пре­увеличения, как можно судить по косвенным свидетельствам документов Петроградской ЧК, нет.
О судьбе этих трех тысяч можно только догадываться.
Напомним, что 19 августа 1918 года председатель Совета комиссаров Союза коммун Северной области Г.Е. Зиновь­ев, военный комиссар Б.П, Позерн и комиссар внутренних дел М.С. Урицкий подписали декрет о «немедленном рас­стреле» лиц, занимающихся контрреволюционной деятель­ностью.
21 августа, как мы уже говорили, в «Петроградской прав­де» был опубликован список расстрелянных, в котором пе­речислены 24 фамилии. 18 из них проходили по другим мас­совым арестам, и где остальные 2994 человека, можно толь­ко гадать.
Не выпустили же их чекисты назад, на свободу!
Ведь Семен Семенович ясно говорит, что когда он провел это, то атмосфера в городе разрядилась.
1 Автобиография шестого начальника Петроградской ЧК цит. по: В.И. Бережков. Внутри и вне Большого дома. СПб.: Библиополис, 1995. С. 30.
365
Н. КОНЯЕВ
СП. Мельгунов в своем исследовании приводит ссылку на английского военного священника, который сообщал лорду Керзону, что «в последних числах августа две барки, наполненныя офицерами, потоплены и трупы их были выб­рошены в имении одного из моих друзей, расположенном на Финском заливе; многие были связаны по двое и по трое колючей проволокой».
«Что же, это неверное сообщение? — задается вопросом СП. Мельгунов. — Но об этом факте многие знают и в Петрограде, и в Москве. Мы увидим из другого источника, что и в последующее время большевистская власть прибегала к таким варварским способам потопления врагов»К
Возможно, что почти три тысячи пропавших петербурж­цев на этих барках и находились.
Одновременно с этим, производя разгрузку городов, боль­шевики очищали Москву и Петроград от наиболее актив­ной и сознательной части пролетариата.
Первый урок рабочим был дан еще в мае, в Колпино, где большевики расстреляли голодных рабочих. Об этом тогда, поражаясь жестокости расправы, писали все оппозицион­ные газеты.
После убийства Моисея Марковича Володарского и со­бытий 6 июля многие газеты оказались закрытыми, и об уро­ках, данных большевиками восставшим крестьянам и рабо­чим, не сообщалось нигде. Да большевики и не могли допу­стить, чтобы об этом писали в газетах.
Крестьян же некуда было разгрузить, и поскольку крес­тьянское движение против большевистских порядков ста­новилось массовым,разгружать крестьянство решено было прямо на тот свет.
Когда 29 июля в печати появился декрет об учете всего способного к военной службе населения в возрасте от 18 до 40 лет, Л.Д. Троцкий, проявляя чудеса организаторского та­ланта и еще большей жестокости, довел к середине сентяб­ря численность Красной армии до 400 тысяч человек.
В ответ на это в августе 1918 года произошло более вось­мидесяти «кулацких» восстаний.
В Пермской губернии, например, в восстаниях принима­ло участие до 40 тысяч крестьян. Восстания подавлялись с чрезвычайной жестокостью.
•СП Мельгунов Красный террор в России 1918-1923 Изд 2-е,доп Берлин, 1924
366
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Интересно, что восстание в селе Сепыч Оханского уезда началось одновременно с Новоладожской Вандеей — 18 ав­густа 1918 года. И причиной его стала та же самая мобилиза­ция в Красную армию.
«ПОСТАНОВЛЕНИЕ
ОБЩЕГО СОБРАНИЯ ГРАЖДАН ГРИГОРЬЕВСКОЙ ВОЛОСТИ
17 августа 1918 года
(В собрании участвовало 1500 человек в присутствии комис­сара по мобилизации)
1) Обсуждался вопрос о мобилизации солдат с несколькихгодов. Единогласно постановили:
мобилизовывать солдат для ведения войны внутри страны не согласны, но кто желает поступить добровольно, может.
К сему добавляем, что в случае всеобщей мобилизации тре­буем в первую очередь призывать тех, которые скрывались в бывшую войну с Германией на заводах, на железной дороге, но, однако, опять же не на партийную войну.
2) Единогласно постановили: лошадей, скот и хлеб для Крас­ной Армии не давать, поступившие в Красную Армию должныприобрести все за свой счет.
3) Для связи с соседним восстанием избираем гражданинаДудина С.Ф.
Председатель Онянов
Секретарь Мезенцев»1.
Нетрудно заметить, что хотя и имеются некоторые отли­чия требований граждан Григорьевской волости от требова­ний граждан-крестьян Новоладожского уезда, но в основ­ном они совпадают, как совпадает и само неприятие развя­занной В.И. Лениным и Л.Д. Троцким гражданской войны.
Руководили восстанием в Григорьевской волости крестья­не Василий Иванович Мальцев и Александр Филатович Сели­ванов. Крестьяне собрали дружину и, напав на продотряд, обе­зоружили его, заняли помещения Совета, телефон и почту.
День был воскресный. Имевшиеся в селе красногвардей­цы были распущены по домам, члены сельсовета находи­лись кто дома, кто в гостях. Выступление крестьян застало их врасплох.
Большая часть сторонников большевиков в селе была вы­ловлена и арестована. Арестованных содержали в подвалах
См http //memo perm ru/pub_st31 htm
367
Н. КОНЯЕВ
и, как и большевистских наместников в Колчаново и Хлы-ново, их систематически избивали.
Впрочем, жестокости — отчасти это объяснялось присут­ствием в Григорьевской волости продотряда — здесь было гораздо больше. Членам Совдепа и красноармейцам отруба­ли руки и ноги, выкалывали глаза, отрезали уши, носы и живыми закапывали в могилы или сжигали на кострах.
Отчасти жестокость объяснялась стремлением повязать кре­стьянский мир кровью, но задачи этой достигнуть не уда­лось. Когда была перехвачена телеграмма, что на подавле­ние восстания движется батальон Красной армии с артил­лерийской батареей и пулеметами, было проведено новое собрание селян, на котором переизбрали выдвинутых по­встанцами представителей местной власти. Потом освободи­ли арестованных совдеповцев, а активных участников вос­стания арестовали.
Их и выдали вошедшему в Сепыч карательному отряду.
Чекисты долго избивали их прикладами, а когда прито­мились, расстреляли.
«Следственная комиссия вынесла несколько постановле­ний о расстреле 83 человек, главных виновников и участ­ников восстания, приговоры приведены в исполнение тут же на месте»1, — докладывал начальству член Оханской ЧК Воробцов.
На само село была наложена контрибуция в 50 000 рублей.
7.
Говоря о жестокости, с которой большевики расправля­лись с восставшими крестьянами, не получается ограничиться перечислением одних только фамилий расстрелянных.
Десятки женщин и детей помимо самих повстанцев гиб­ло под шрапнельным огнем большевистской артиллерии.
Но это тоже еще не все жертвы.
Несколько лет назад я отправился в Волховский район, включающий в себя прежний Новоладожский уезд, чтобы своими глазами увидеть места, где разворачивались собы­тия Новоладожской Вандеи.
1 Там же.
368
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
И, конечно, хотелось разыскать родственников тех лю­дей, голоса которых услышал, перелистывая пожелтевшие страницы протоколов допросов 1918 года.
И как-то странно совпадало все. Сохранилось и Колчано-во, и Хвалово. И даже прежнее понятие «волость» сменило ставшие привычными сельсоветы. И разговоры здешних жи­телей, их настроение тоже как-то неуловимо совпадали с теми, что владели жителями Новоладожского уезда в авгус­те 18-го.
—Душа щемит, выщемливает, столько народу уходит, —рассказывал мне бывший директор бывшего совхоза. — Всего1480 жителей в Хваловской волости осталось, а еще три годаназад две тысячи только взрослых было.
—Уехали? — спросил я. — В Питер, небось?
—Может и в Питер. Только не в ваш.
—А в какой?!
— Есть у нас тут свой Питер. На кладбище.И только одно не сходилось...
Напрасно я колесил по Хваловской и Колчановской во­лостям в поисках потомков участников Новоладожской Ван­деи — Петра Завихонова, Сергея Большева, Ивана Бородов-ского, Михаила Мелескина, братьев Чекуновых, Семена Кравцова, Ивана Колчина, Сергея Вострякова, Семена Га-мазина...
— Нет, не слышали про таких... — качали головами моисобеседники. — Цветковы? Цветковы есть, но они приезжие...
Это, конечно, огорчало. Обидно было, что срывается та­кой превосходный замысел: от прадедов к правнукам, через судьбы нескольких поколений перекинуть мостик из той эпо­хи в нашу..
. И, может быть, из-за этой досады не сразу и сообразил я, что ведь совсем не случайно исчезли эти фамилии из здеш­них волостей. Дела участников крестьянского восстания дол­гое время хранились в местном НКВД, и, должно быть, не раз возвращались следователи к роковым спискам в поис­ках недостающих врагов народа.
Да и местные комбеды, составляя списки на раскулачив вание и выселение, тоже небось не забывали о страшном пятне, легшем на эти семьи.
Нет-нет...
Я не собираюсь утверждать, будто все эти Чекуновы, Кол-чины, Востряковы были репрессированы и высланы. Несом-
369
Н. КОНЯЕВ
ненно, что многие родственники участников Новоладожс­кой Вандеи не стали дожидаться страшной участи и, сняв­шись с насиженных мест, подались на стройку... ч
Но ведь по сути дела это ничего не меняет.
Для своих деревень они исчезли, стерлись из памяти, как и те, кто был выслан на поселения, в лагеря... И об этой казни, уготованной всем их семьям, вряд ли догадывались ожидающие расстрела узники Новоладожского домзака в 1918 году.
Страшным было это открытие, и, конечно, ради него и стоило приехать сюда, невозможно было додуматься до это­го, сидя в питерской квартире. Только, разумеется, уже не о мостике между эпохами следовало теперь говорить, а о пропасти, разверзшейся на пути русского народа в первые десятилетия советской власти.
8.
10 августа 1918 года. В.И. Ленин — наркомпроду Цюрупе:
«В каждой хлебной волости назначить 25—30 заложников из богачей, отвечающих жизнью за сбор и ссыпку хлеба... Инструкция назначить заложников дается комитетам бед­ноты, всем продотрядам».
14 августа. В.И. Ленин — в Пензу, Минкину.
«Получил на Вас две жалобы. Первую, что Вы обнару­живаете мягкость при подавлении кулаков. Если это верно, то Вы совершаете великое преступление против революции...»
17 августа. В.И. Ленин — в Задонск, Болдыреву.
«Действуйте самым решительным образом против кула­ков и левоэсеровской сволочи. Необходимо беспощадное по­давление кулаков-кровопийцев».
19 августа. В.И. Ленин — в Здоровец Орловской губернии,Бурову.
«Необходимо соединить беспощадное подавление кулац-ко-левоэсеровского восстания с конфискацией всего хлеба у кулаков и с образцовой очисткой излишков хлеба полно­стью».
20 августа. В.И. Ленин — в Ливны, исполкому.«Проведите энергичное подавление кулаков и белогвар­дейцев в уезде. Необходимо ковать железо пока горячо, и,
370
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
не упуская ни минуты, конфисковать весь хлеб и все иму­щество у восставших кулаков, повесить зачинщиков...»
24 августа. В.И. Ленин — в Вятку. Шлихтеру.
«Вы остались в Вятке в главном для энергичнейших про­довольственных операций в связи с успешно идущим по­давлением кулацких восстаний к югу от Вятки в целях беспощадного истребления кулаков и конфискации у них всего хлеба».
29 августа. В.И. Ленин — в Петровск, Карпову:
«Составить поволостные списки богатейших крестьян, от­вечающих жизнью за правильный ход работ по снабжению хлебом голодающих столиц».
Эти телеграммы зачеркивают малейшие надежды русских крестьян на лучшую долю. И, может быть, поэтому, когда читаешь бесхитростные показания рядовых участников кре­стьянских восстаний, начинает щемить сердце.
Все они были, в общем-то, хорошими, смелыми, чест­ными и работящими людьми. К беспорядкам их подтолкну­ло отчаяние. Но, подняв восстание, они сразу преобрази­лись, их словно подменили всех. Недоверчиво смотрел сосед на соседа, как бы не увильнул тот, не убежал, не спрятал­ся, не отсиделся дома. Стремление повязать всех круговой порукой участия в беспорядках сразу же, с первых часов, заслонило подлинную цель восстания — оказать давление на эласти, чтобы те отменили свои губительные для крестьян мобилизации.
И конечно восстание провалилось. Взаимная насторожен­ность как бы подтачивала движение изнутри, не позволяла ему проявиться в реальной силе.
Восстание конечно провалилось бы и без этого. Не было у крестьян ни руководителя, способного повести за собой их, ни единого, ясно осознаваемого плана.
Ну а «трудовая крестьянская интеллигенция», о которой любил поговорить Семен Иванович Кравцов и которая и могла, и должна была создать идеологическое обеспечение восстания, миссии своей.не выполнила.
Даже напротив...
Судя по действиям того же Семена Ивановича Кравцо­ва, она все сделала, чтобы восстание провалилось.
Из его собственных показаний видно, что его роль в вос­стании была не столько организующей, сколько дезоргани­зующей. Ведь это именно своими рассуждениями об анг-
371
Н. КОНЯЕВ
личанах, несущих кадетскую программу, о выборах в Учре­дительное собрание сумел Кравцов заговорить колчановс-кую сходку и говорил до тех пор, пока крестьяне сами не почувствовали, что и это восстание — не их восстание, и энтузиазм у них начал падать...
Сам Семен Иванович Кравцов даже на шестой месяц си­дения в Новоладожском домзаке так и не понял этого. Не сумел понять, что, получив возможность идейно возглавить восстание, возможностью этой не воспользовался. И в тюрь­ме — это очень русская черта в его характере! — он даже и не пытался проанализировать собственные просчеты, а как-то сразу и окончательно объяснил причины неудачи восста­ния темнотой крестьян и их несознательностью.
9.
«Приговор Новоладожской ЧК о расстреле Семена Ивано­вича Кравцова утвердить, исполнение приговора возложить на Новоладожскую ЧК, за которой числится Кравцов и содер­жится там же»1.
Под этим постановлением дата — 23 января 1919 года.
И вот — такое редко бывало у чекистов, но наступило лето, а Семен Иванович был жив.
«Я не могу быть врагом своего народа, — писал 11 июня 1919 года все еще числящийся за Новоладожским исправи­тельным домом подследственный Семен Иванович Крав­цов, — не могу быть врагом революции и социализма уже по одному тому, что сам вышел из крестьянской среды и являюсь единственной опорой и кормильцем семьи недавно умершего слепого отца, состоящей из четырех детей и матери, остав­шейся без всяких средств, ибо все, кончая одеждой, распро­дано за последний год. Ради нее и детей, воспитать которых может лишь социалистическое государство, я не могу быть против того, что происходит сейчас. Я пролетарий в букваль­ном смысле этого слова уже только по своему материальному и классовому положению»1.
Оно, конечно, и верно.
1 Архив управления КГБ при СМ СССР по Ленинградской обл. Архив № 9465, л 16 Следств дело № 7612 по обвинению Кравцова Семена Ивановича и др
372
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Кравцов вырос в этих краях. Получив специальность аг­ронома, сделался сельским интеллигентом с эсеровским ук­лоном. В родное село он вернулся в роковые годы перелома всей русской жизни.
У него были свои взгляды, как должно переустроить му­жицкую жизнь. И хотя попал Кравцов во враги советской власти, взгляды его не очень-то отличались от больше­вистских.
Провокационный приказ П.В. Якобсона о поголовной мо­билизации крестьянских лошадей Кравцов называет «недо­разумением» — кстати сказать, за это недоразумение, опла­ченное сотнями человеческих жизней, товарищ Якобсон не получил даже служебного взыскания.
Совершенно искренне не понимал Кравцов, почему это крестьяне покупают хлеб у богатеев, вместо того чтобы про­сто отобрать его. Совершенно искренне Кравцов считал, что идти против советской власти крестьянам не нужно.
Кравцов готов простить большевикам все.
Но эта готовность принять большевистские порядки, все эти доказательства «родства» ничего не значили для чекис­тов. Разгадку столь гуманного отношения их к Семену Ива­новичу надо искать в другом.
Ожидая расстрела, Семен Иванович Кравцов давал че­кистам обширнейшие показания, называя все новые и но­вые имена участников восстания. Назвать Кравцова «стука­чом» не поворачивается язык, но очевидно, что фамилии многих участников восстания чекисты узнали именно от Кравцова.
Не понимать, что произойдет с упоминаемыми им людь­ми, Семен Иванович, конечно, не мог.
Но он как бы не придавал этому значения.
Он напряженно думал в тюрьме. Собственные раздумья заслоняли для него судьбы конкретных людей. Собственные мысли казались ему более существенными и важными, не­жели жизни товарищей по восстанию.
«Германская революция, — писал потом начальник Ново­ладожской ЧК Т.Е. Быстрое, — произвела на него (Кравцо­ва. — Н.К.) столь сильное моральное воздействие, что он по­просил меня о скорейшем окончании его дела и расстреле его. И, между прочим, говорил он, что можно грубо ошибиться в ходе политического развития, как сделал это он. И если бы снова оказался свободным, то положил бы все силы на стро-
373
К КОНЯ ЕВ
ительство рабоче-крестьянской Революции и, обратившись к своим единомышленникам, показал бы, как грубо они ошиба­ются, выступая против Советской власти»...1
Судьба других участников восстания была решена ско­рее.
Многие погибли при столкновении с красноармейскими частями. Особенно отличился в расправе с крестьянами при­сланный Зиновьевым и Урицким батальон «Беспощадный».
Многие участники восстания бежали в Вологду, где уже начало развертываться белогвардейское движение, многие были схвачены, или умерли от голода в Новоладожском дом-заке, или были расстреляны.
Более счастливой оказалась участь той группы пригово­ренных к расстрелу повстанцев, которую отправили для ис­полнения приговора в Петроград.
Продержав этих осужденных два месяца в тюрьме, кол­легия ПЧК вынесла такое определение:
«Ввиду того, что с момента вынесения приговора прошло много времени и за двухмесячный срок настроение крестьян­ства изменилось, ЧК постановила:
1. Федора Федоровича Конькова,
2. Ивана Федоровича Конькова,
3. Василия Федоровича Конькова,
4. Ивана Петровича Бородовского,
5. Ивана Андреевича Ко л чина,
6. Якова Васильевича Ермолаева,
7. Константина Николаевича Иванова,
8. Василия Семеновича Семенова,
9. Петра Ивановича Сергеева,

10. Федора Степановича Маланьина,
11. Михаила Васильевича Мелескина,
12. Матвея Семеновича Яшина,
13. Андрея Сергеевича Трегубова,
14. Алексея Соцкого,
15. Федора Галанина,
16. Василия Алексеевича Анухина
отправить на бессрочные окопные работы в Вологду»2. И, разумеется, это изменение приговора можно было бы счесть вполне гуманным, если бы не одно обстоятельство...
1 Следств дело № 7612 — 18 г , архив № 9465, л 20
2 Следств дело № 4388-18 г , архив №36 330 л 114
374
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Именно в Вологду бежали многие участники восстания, чтобы воевать там против большевиков...
И в этом свете «Определение ПЧК» приобретает симво­лический и зловещий оттенок. Бывшие односельчане по ре­шению коллегии должны были встретиться теперь по раз­ные стороны линии фронта.
Но это, собственно, и называлось гражданской войной, которая к началу 1919 года стараниями большевиков охва­тила уже всю Россию...
Глава одиннадцатая
ОН УБИВАЛ, СЛОВНО ПИСАЛ СТИХОТВОРЕНИЕ
Тихо от ветра, тоски напустившего, Плачет, нахмурившись, даль. Точно им всем безо времени сгибшего Бедного юношу жаль.
Леонид Каннегисер
Кольцо врагов сжимает нас все сильнее и сильнее, приближаясь к сердцу.
Ф.Э. Дзержинский
Не так уж и много насчитается в истории выстрелов, ко­торые бы пустили столько крови, как выстрелы, что про­гремели 30 сентября 1918 года.
Первый из них грянул в Петрограде.
Пять лет спустя после этого убийства Марк Алданов на­писал очерк, где тщательно зафиксировал все подробности события, которые ему удалось выяснить...
«16(29) августа (накануне убийства Урицкого) он пришел домой, как всегда, под вечер. После обеда он предложил сес­тре почитать ей вслух, — у них это было в обычае. До этого они читали одну из книг Шницлера, и она еще не была кон­чена. Но на этот раз у него было припасено другое: недавно приобретенное у букиниста французское многотомное издание «Графа Монте-Кристо». Несмотря на протесты, он стал чи­тать из середины. Случайность или так он подобрал страни­цы? Это была глава о политическом убийстве, которое совер­шил в молодости старый бонапартист, дед одной из героинь знаменитого романа...
Он читал с увлечением до полуночи. Затем простился с се­строй. Ей суждено было еще раз увидеть его издали, из окна ее камеры на Гороховой: его вели под конвоем на допрос.
Ночевал он, как всегда, вне дома. Но рано утром снова пришел на квартиру родителей пить чай. Часов в девять он постучал в комнату отца, который был нездоров и не работал. Несмотря на неподходящий ранний час, он предложил сыг­рать в шахматы. Отец согласился, —- он ни в чем не отказы­вал сыну.
376
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
По-видимому, с исходом этой партии Леонид Каннегисер связывал что-то другое: успех своего дела? Удачу бегства? За час до убийства молодой человек играл напряженно и очень старался выиграть. Партию он проиграл, и это чрезвычайно взволновало его. Огорченный своим успехом, отец предложил вторую партию. Юноша посмотрел на часы и отказался.
Он простился с отцом (они более никогда не видели друг друга) и поспешно вышел из комнаты. На нем была спортив­ная кожаная тужурка военного образца, которую он носил юнкером и в которой я часто его видел. Выйдя из дому, он сел на велосипед и поехал по направлению к площади Зимнего дворца»...1
Здесь мы прерываем цита!у из очерка «Убийство Уриц­кого», поскольку далее Марк Алданов описывает событие по слухам, а у нас есть возможность привести свидетель­ства очевидцев.
Однако прежде чем перейти к рассказу о событии, про­изошедшем в вестибюле дома №6 на Дворцовой площади, -где размещался Комиссариат внутренних дел Северной ком­муны, отметим, что Алданов хорошо знал Леонида Канне-гисера и любил его. И понятно, что он, может быть и нео­сознанно, несколько романтизировал своего героя:
«Он всей природой своей был на редкость талантлив. Судьба поставила его в очень благоприятные условия. Сын знамени­того инженера, имеющего европейское имя, он родился в бо­гатстве, вырос в культурнейшей обстановке, в доме, в котором бывал весь Петербург. В гостиной его родителей царские ми­нистры встречались с Германом Лопатиным, изломанные мо­лодые поэты со старыми заслуженными генералами2. Этот ба­ловень судьбы, получивший от нее блестящие дарования, кра-
1 Марк Алданов. Убийство Урицкого // Литература русского зарубе­жья: Антология. М: Книга, 1990. Т. 1. Кн. 1. С. 113.
2 В этом утверждении М. Алданова нет никакого преувеличения.Определенно известно о знакомстве Леонида Каннегисера с СергеемЕсениным и Мариной Цветаевой. А среди изъятых у Каннегисера приаресте бумаг в деле хранится, к примеру, письмо Надежды Александ­ровны Тэффи, написанное Леониду после самоубийства его брата Сер­гея: «Друг дорогой! Очень огорчена, узнав о постигшем Вас горе. Про­шу верить в мое самое горячее сочувствие и ^искреннюю преданность.Тэффи». См.: Дело об убийстве Урицкого в 11 томах. Н?196. Архив ФСК.Т 5, л. 136.
377
Н. КОНЯЕВ
сивую наружность, благородный характер, был несчастнейшим из людей».
Алданов тщательно отбирает факты и не то чтобы идеали­зирует, а как бы поэтизирует отношения в семье Каннегисе-ров. И, повторяю, это по-человечески очень понятно. Для Ал-данова — Каннегисеры не были посторонними людьми...
Но вот что странно...
Вчитываешься в протоколы допросов, снятых сотрудни­ками ПЧК с очевидцев убийства, и вдруг явственно начи­наешь ощущать какую-то особую торжественность, даже некий поэтический ритм в рассказах о происшествии этих весьма далеких от поэзии людей.
«Убийца высокого роста, Бритый. Курил папироску и одну руку держал в кармане. Пришел приблизительно в десять ча­сов утра. Молча сел у окна и ни с кем не разговаривал. Мол­чал»1.
«Урицкий направился на лестницу к лифту, я открывал ему дверь. В этот момент раздался выстрел. Урицкий упал, жен­щина закричала, а я растерялся. Потом я выскочил на ули­цу — преступник ехал на велосипеде»2.
И в рассказе Евгении Львовны Комарницкой слова тоже выстраиваются, как будто она пересказывает только что про­читанное стихотворение: «Я видела молодого человека, си­дящего за столиком и смотревшего в окно. Одет он был в кожаной тужурке, фуражке со значком, в ботинках с об­мотками»*.3
Но, по-видимому, так все и было.
Леонид Каннегисер убивал Моисея Соломоновича Уриц­кого, как будто писал свое самое главное стихотворение...
Вошел в вестибюль полукруглого дворца Росси, молча сел у окна и закурил папиросу.
Красивый, высокий, подтянутый...
Когда хлопнула входная дверь, затушил'папиросу и встал, продолжая держать руку в кармане куртки.
Кабинет Урицкого находился на третьем этаже, и Мои­сей Соломонович, переваливаясь с боку на бок, заковылял к лифту.
1 Показания швейцара Прокопия Григорьевича Григорьева // Делооб убийстве Урицкого в 11 томах. Н-196. Архив ФСК. Т.1, л. 19(20).
2 Показания швейцара Федора Васильевича Васильева // Дело обубийстве Урицкого в 11 томах. Н-196. Архив ФСК. Т.1, л 21 (22).
3 Там же, л. 23(24).
378
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Этих мгновений хватило, чтобы выхватить револьвер.
Урицкого Каннегисер убил с первого выстрела — напо­вал.
Повернулся и вышел из вестибюля.
Хладнокровно сел на велосипед и поехал по Миллион­ной улице...
В этом пленительно-страшном произведении не было ни лишних слов, ни суетливых движений, ни невнятных пауз.
Впрочем, иначе и не могло быть.
Такие произведения пишутся сразу и всегда набело...
1.
Марк Алданов писал о нем: «Я с ним познакомился в доме его родителей на Саперном переулке и там часто его встречал. Он захаживал иногда и ко мне. Я не мог не видеть того, что было трагического в его натуре. Но террориста ничто в нем не предвещало»1.
Вывод, надо сказать, несколько странный, потому что тут же Алданов говорит, что летом 1918 года Леонид Кан­негисер ходил «вооруженный с головы до ног» и «предпо­лагал взорвать Смольный институт».
Возможно, Алданову все это казалось игрой, как и отча­янно-красивые стихи Леонида:
И если, шатаясь от боли,
К тебе припаду я, о, мать,
И буду в покинутом поле
С простреленной грудью лежать,
Тогда у блаженного входа,
В предсмертном и радостном сне,
Я вспомню — Россия, Свобода,
Керенский на белом коне...
Хотя ведь и тут не все только лишь для красоты.
Керенский, например...
Есть свидетельства, что летом 1917 года Леонид Канне­гисер некоторое время работал личным секретарем Алексан­дра Федоровича Керенского, а потом включился в органи-
Марк Алданов. Убийство Урицкого. С. 102.
379
Н КОНЯ ЕВ
зационную партийную работу1. И, возможно, именно это и обмануло наблюдательного Алданова — у террориста не мо­жет быть успешной чиновничьей карьеры.
Но, хотя карьера Леонида и устраивалась самым блестя­щим образом, читая его дневниковые записи, мы видим, что и тогда мысли молодого поэта занимала не политика, а терроризм, в котором он искал нечто большее, чем можно найти в убийстве по политическим мотивам.
«18 мая в день моего отъезда из Петрограда вечер был теп­лый, воздух — мягкий. Я приехал на трамвае к Варшавскому вокзалу и соскочил на мосту, что через Обводный канал. За Балтийским вокзалом догорала поздняя заря, где свет тускло поблескивал в стеклах Варшавской гостиницы. Я знаю: две­надцать лет назад в этих стеклах на миг отразилась другая заря, вспыхнувшая нежданно, погасшая мгновенно. Тогда от блеска не выдержали стекла Кирилловской гостиницы. Оче­видец рассказывал, что они рассыпались жалобно, почти плак­сиво. Если они жалели кого-нибудь, то кого из двух лежащих на мостовой? Мертвого министра или раненого студента? Да, здесь Сазонов убил Плеве»...2
Слова Каннегисера о заре, «вспыхнувшей нежданно, по­гасшей мгновенно», стоит запомнить. В либеральных кругах считалось, что министр внутренних дел В.К. Плеве поощря­ет еврейские погромы, и убийство его было знаковым со­бытием. «Ситуация, создавшаяся в результате смерти Пле­ве, породила огромный энтузиазм и небывалое возбужде­ние», — писал будущий начальник Леонида Каннегисера — А.Ф. Керенский.
Уже в тюремной камере, ожидая неизбежного расстрела, Каннегисер вспомнит о заре, отразившейся в окнах варшав­ской гостиницы, и попытается составить нечто напоминаю­щее завещание — текст, в котором попробует раскрыться,
1 Во время Октябрьского переворота Леонид Каннегисер состоял вТрудовой народно-социалистической партии или был близок к ней Обэтом свидетельствует изъятое при обыске квартиры удостоверение,выданное 5 ноября 1917 г «Леонид Иоакимович Каннегисер делеги­руется Трудовой народно-социалистической партией, выставившей пог Петрограду списки кандидатов за №1, в 67-ю участковую комис­сию по выборам в Учредительное собрание» // Дело об убийстве Уриц­кого в 11 томах Н-196 Архив ФСК Т I, л 87
2 Дело об убийстве Урицкого в 11 томах Т 5, л 2—5
380
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
объяснить подлинные мотивы своего поступка. Здесь, на этом торопливо исписанном вдоль и поперек листке бумаги, снова будет говориться о сиянии света.
«Человеческому сердцу не нужно счастья, ему нужно спя-ние. Если бы знали мои близкие, какое сищше заполняет сей­час душу мою, они бы блаженствовали, а не проливали слезы. В этой жизни, где так трудно к чему-нибудь привязаться по-настоящему, на всю глубину, — есть одно, к чему стоит стре­миться, — сияние от божественного. Оно не дается даром никому, — но в каких страданиях мечется душа, возжаждав­шая Бога, и на какие только муки не способна она, чтобы утолить эту жажду!
И теперь все — за мною, все — позади, тоска, гнет, скита­ния, неустроенность. Господь, как нежданный подарок, по­слал мне силы на подвиг, подвиг совершен — и в душе моей сияет неугасимая божественная лампада...
Большего я от жизни не хотел, к большему я не стремился.
Все мои прежние земные привязанности и мимолетные ра­дости кажутся мне ребячеством — и даже настоящее горе моих близких, их отчаяние, их безутешное страдание — тонет для меня в сиянии божественного света, разлитом во мне и вок­руг меня». (Подчеркнуто и выделено нами — Н.К.у.
О побочных мотивах убийства Леонидом Иоакимовичем Каннегисером Моисея Соломоновича Урицкого мы еще бу­дем говорить, сейчас же, на основании только что проци­тированного «завещания», выскажем предположение, что Каннегисер остановил свой выбор на кандидатуре Моисея Соломоновича, руководствуясь прежде всего требованиями драматургического жанра.
Действительно.
Трудно было найти в Петрограде более омерзительное су­щество, чем всесильный шеф Петроградской ЧК*. И никто другой не способен был так эффектно оттенить благород­ство и красоту душевных помыслов террориста... Если при­бавить к этому исключительную трудность и опасность за­мысла, то достигается идеальная жанровая чистота.
Прекрасный, отважный юноша-поэт и уродливый мер­завец, запугавший своими расправами весь город...
Эстетика против антиэстетики.
Это ли не апофеоз терроризма?
Там же, л 17
331
Н. КОНЯЁВ
И неземным гулом судьбы наполнялись хотя и красивые, но, в общем-то, ученические стихи:
Искоренись, лукавый дух безверья! Земля гудит, — о, нестерпимый нас, — И вот уже — серебряные перья Архангела, упавшие на нас...
Но, разумеется., подобная версия не могла устроить ни чекистов, ни Каннегисеров. И чекисты, и родные Леонида искали другой, более приемлемый мотив и не могли найти.
2.
Хотя Каннегисер и утверждал, что убийство Урицкого совершено им «по собственному побуждению», но продума­но и спланировано оно было так тщательно, будто его гото­вила целая организация.
Изумляет и хладнокровие Леонида.
Он не собирался попадать в руки чекистов. В ходе след­ствия удалось выяснить, что вечером Каннегисер должен был отправиться в Одессу на поезде, место на котором выхло­потал ему отец.
Выяснилась и другая любопытная деталь.
Именно в тот момент, когда Леонид мчался на велосипе­де по Миллионной улице, навстречу двигался вооруженный браунингом Юлий Иосифович Лепа, бухгалтер из отцовс­кой конторы1.
Другая сотрудница — секретарша Иоакима Самуиловича Каннегисера — Гальдергарда Иоанновна Раудлер тоже по­чему-то именно в это время появилась возле Певческого моста2.
Разумеется, это может быть и совпадением, но, как при­нято у работников спецслужб и террористов, совпадения больше двух совпадениями уже не считаются.
Впрочем, для самого Леонида это было уже не важно, поскольку оторваться от погони ему, несмотря на все хлад­нокровие, так и не удалось...
1 Дело об убийстве Урицкого в 11 томах. Н-196. Архив ФСК. Т. 2, л. 231.
2 Там же, л 22
382
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
«Часов в одиннадцать раздалась команда: «Караул, в ру­жье!», что мы тотчас же исполнили и увидели, что лежит труп тов. Урицкого...
Мы сейчас же сели в поданный автомобиль и поехали до­гонять убийцу. Доехали до набережной, где наша машина по­чему-то встала...
Мы тотчас же выскочили и побежали пешком по Милли­онной улице... Когда я стал в его стрелять из винтовки, то убийца свернул в ворота дома 17 по Миллионной и после, со­скочив с велосипеда, бросил его у ворот, а сам побежал; по лестнице наверх»...1
Это показания Викентия Францевича Сингайло, охран­ника, которому принадлежит сомнительная честь задержа­ния Каннегисера.*
До запланированного места Леонид просто не успел дое­хать.
Как свидетельствовал Алексей Викторович Андрушкевич из З^го Псковского полка: «Солдат дал выстрел по велоси­педисту. Велосипедист свалился с велосипеда, захромал и бросился во двор»2.
Произошло это недалеко от Мраморного дворца, возле дома № 17 полевой стороне Миллионной, где располагался Английский клуб.
Момент падения с велосипеда, а главное панику, охва­тившую его, Леонид Каннегисер переживал потом мучи­тельно и долго. Уже оказавшись в тюрьме, более всего он стыдился этой растерянности, страха, которому позволил во­сторжествовать над собой.
Не помня себя, он позвонил в первую попавшуюся квар­тиру, умоляя спрятать его. Когда его не пустили, бросился к другой квартире, где дверь была приоткрыта, оттолкнул горничную и, ворвавшись в комнату, схватил с вешалки пальто, а потом, натягивая его поверх тужурки, снова вы­бежал на лестницу. Но с улицы уже заходили в подъезд сол­даты, и, выстрелив в них, Леонид бросился по лестнице наверх.
В панике и растерянности, охватившей Леонида, ничего удивительного нет.
1 Дело об убийстве Урицкого в 11 томах. Н-196. Архив ФСК. Т. 1,л. 25 (26).
2 Там же, л. 28 (29).
заз
Н. КОНЯЕВ
Он не был профессиональным убийцей.
Нервы его были напряжены уже и в вестибюле дворца Росси, а что говорить, когда, свалившись с велосипеда, он понял, что рушится разработанный план побега и через ми-нуту-две он окажется в руках солдат-охранников.
Столь подробно останавливаюсь я на этом эпизоде толь­ко для того, чтобы показать, какой изумительной силой воли обладал этот юноша. Ведь вбежав по лестнице наверх, отре­занный ворвавшимися в парадное охранниками, он все же сумел взять себя в руки и еще раз продемонстрировать за­видную выдержку.
Впрочем, лучше, если об этом расскажет непосредствен­ный участник событий, охранник Викентий Францевич Син-гайло.
«Мы сделали из моей шинели чучело и поставили его на подъемную машину и подняли вверх, думая, чтобы убийца рас­стрелял скорее патроны... Но когда лифт был спущен обрат­но, моей шинели и чучела уже не было там. В это же время по лестнице спускался человек, который говорил, что убийца под­нялся выше. Я заметил, что шинель на человеке моя, и, дав ему поравняться со мною, схватил его сзади за руки, а нахо­дившиеся тут же мои товарищи помогли»...1
Увы...
Уйти Леониду не удалось, но какое поразительное хлад­нокровие и бесстрашие нужно иметь, чтобы за короткие мгновения побороть растерянность, тут же оценить ситуа­цию, вытащить из лифта чучело, натянуть на себя шинель и спокойно спуститься вниз...
Безусловно, герою романа Александра Дюма, который на­кануне читал Леонид, проскользнуть бы удалось.
Это ведь оттуда и авантюрность, и маскарад...
Другое дело, что охранник Сингайло никак не вписы­вался в поэтику «Графа Монте-Кристо». Человек по-латыш­ски практичный, он сразу узнал родную шинель и конечно же не дал ей скрыться в романтической дымке...
«Беря револьвер, — объясняя, почему он присвоил себе вещи арестованного, каялся потом Сингайло, — я не думал, что, беря его, я этим совершаю преступление. Я думал, что все, что было нами найдено, принадлежит нам, то есть, кому что досталось... Один товарищ взял велосипед, другой — ко­жаную куртку».
Там же, л 25 (26) 384
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Леонид Каннегисер не потерял самообладания, даже когда охранники принялись избивать его.
Он не кричал от боли, лишь презрительно улыбался. Мо­жет быть, усмехался своим стихам:
Она, не глядя на народ, — До эшафота дошагала, Неслышной поступью взошла, Стройней увенчанного древа, И руки к небу — королева, Как пальма — ветви, подняла.
Может быть...
Из рук охранников Леонида освободили прибывшие к дому № 17 чекисты.
На допросах Каннегисер держался мужественно и очень хладнокровно.
Коротко рассказав, как он убил Урицкого, на все про­чие вопросы отвечать отказался, заявив: «к какой партии я принадлежу, я назвать отказываюсь»*.
Он уже окончательно успокоился и первое, что сделал, когда ему дали бумагу, написал письмо.
Ни отцу, ни учителю, ни другу, ни матери, ни сестре, ни любимой.
Письмо было адресовано князю Петру Левановичу Ме-ликову, в квартире которого Леонид схватил пальто.
«На допросе я узнал, что хозяин квартиры, в которой я был, — арестован.
Этим письмом я обращаюсь к Вам, к хозяину этой квар­тиры, ни имени, ни фамилии Вашей не зная до сих пор, с горячей просьбой простить то преступное легкомыслие, с которым я бросился в Вашу квартиру. Откровенно призна­юсь, что в эту минуту я действовал под влиянием скверного чувства самосохранения, и поэтому мысль об опасности, воз­никающей из-за меня, для совершенно незнакомых мне людей каким-то чудом не пришла мне в голову.
Воспоминание об этом заставляет меня краснеть и угне­тает меня...
Леонид Каннегисер»2.
1 Дело об убийстве Урицкого в И томах Н-196 Архив ФСК Т 1,л 46 (47)
2 Там же, л 53 (54)
13 - 9536 385
Н. КОНЯЕВ
Я не хочу сказать, что Каннегисера не волновала судьба незнакомого ему человека, которого из-за него забрали в ЧК, но все же цель письма не только в том, чтобы (Петра Левановича Меликова, кстати сказать, расстреляли) облег­чить участь невинного.
Нет!
Письмо это — попытка стереть некрасивое пятнышко не­скольких мгновений малодушия, которое нечаянно просту­пило на безукоризненно исполненном подвиге...
Написав письмо, Леонид тут же — не зря накануне убий­ства читал он «Графа Монте-Кристо» — принялся разраба­тывать план собственного побега.
Было ему двадцать два года...
3.
Еще задолго до убийства Леонид Каннегисер записал в своем дневнике:
«Я не ставлю себе целей внешних. Мне безразлично, быть ли римским папой или чистильщиком сапог в Калькутте, — я не связываю с этими положениями определенных душевных со­стояний, — но единая моя цель — вывести душу мою к дивно­му просветлению, к сладости неизъяснимой. Через религию или через ересь — не знаю»1.
Теперь цель эта была достигнута, и Леонид ощущал себя по-настоящему счастливым. Возможно, это был единствен­ный счастливый арестант на Гороховой, 2.
В это трудно поверить, но об этом свидетельствуют все записки, отправленные Каннегисером из тюрьмы:
«Отцу. Умоляю не падать духом. Я совершенно спокоен. Читаю газеты и радуюсь. Постарайтесь переживать все за меня, а не за себя и будете счастливы»2.
«Матери. Я бодр и вполне спокоен. Читаю газеты и раду­юсь. Был бы вполне счастлив, если бы не мысль о вас. А вы крепитесь»3.
Коротенькие эти записочки дорогого стоят — так много, гораздо более, нежели пространные рассуждения, говорят
1 Марк Алданов. Убийство Урицкого С 101
2 Дело об убийстве Урицкого в 11 томах. Н-196. Архив ФСК Т. I,л 58.
3 Там же
386
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
они о Леониде. Что-то есть в этих записках от убийственной точности движений Каннегисера во дворце Росси.
И прежде всего эта точность проявилась в стилистике.
В записках нет ни одного незначащего слова, а фраза: По­старайтесь переживать все за меня, а не за себя и будете счастливы — нагружена таким большим смыслом, что на пер­вый взгляд выглядит опиской.
И дело здесь не только в литературном таланте Каннеги­сера, а прежде всего в той беспощадной откровенности, ко­торую может себе позволить человек, уже перешагнувший за грань обыденного существования.
Конечно же отношения с отцом у Леонида не были про­стыми.
Иоаким Самуилович Каннегисер был сыном старшего ор­динатора военного госпиталя, статского советника Самуила Хаимовича Каннегисера, получившего за долгую беспороч­ную службу потомственное дворянство. Произошло это еще в 1884 году, задолго до рождения сыновей Иоакима Самуи­ловича — Леонида и Сергея.
Они оба родились уже дворянами.
Эта подробность родовой истории — чрезвычайно суще­ственна для понимания отношений между отцом и сыном.
Иоаким Самуилович хотя и не знал нужды и получил прекрасное образование (он действительно был крупным ин-женерюм и удачливым предпринимателем, возглавившим вна­чале Николаевский судостроительный завод, а потом прав­ление акционерного общества «Металлизатор» в Петербур­ге1), но все, чего достиг в жизни, достиг своим трудом, своей предприимчивостью, своим умением применяться, приспосабливаться к окружающему.
Ни Сергею, ни Леониду приспосабливаться не требовалось.
От рождения они принадлежали к самому привилегиро­ванному классу.
Если добавить, что семья Каннегисеров не изменила иудейскому вероисповеданию, то получается, что и в ев­рейском обществе она занимала тоже весьма высокое поло­жение.
Так что слова Марка Алданова об «очень благоприятных условиях», в которых вырос Каннегисер, — не просто сло­ва, а реальный факт.
1 Он был, как вспоминает Н Г. Блюменфельд, большой барин. «Ве­личественный, холеный, ничего еврейского, только европейское».
387
Н. КОНЯЕВ
Другое дело, что счастливыми от этого ни Сергей, ни Леонид не стали.
По свидетельству Н.Г. Блюменфельд, знавшей Каннеги-серов по Одессе, Сергей «важничал, смотрел на всех сверху вниз».
Леонид, которого в семье и среди друзей звали Левой, «любил эпатировать добропорядочных буржуа, ошарашивать презрением к их морали, не скрывал, например, что он — гомрсексуал ист».
Братья, как отмечает Н.Г. Блюменфельд, с культурно­стью, начитанностью, были «эстеты, изломанные, с крив-ляниями и вывертами, с какой-то червоточиной».
Воспоминания Н.Г. Блюменфельд1 — чрезвычайно инте­ресное свидетельство, хотя они и не лишены некоторой про­винциальной пристрастности и завистливости к богатым сто­личным родственникам.
Но пристрастность ни в коем случае не опровергает на­блюдений и выводов Н.Г. Блюменфельд об изломанности молодых Каннегисеров.
И ничего удивительного в этих кривляньях и вывертах нет. Соединение стихий потомственного русского дворянства и чистокровного иудаизма только на бумаге происходит лег­ко, а в действительности способно порождать, как мы зна­ем по литературе, и более чудовищные гибриды.
Сергей Каннегисер был студентом университета и депу­татом Петросовета, женился на одесской красавице Наташе Цесарской, и вот 7 марта 1918 года он пришел домой и, как рассказал на допросе отец, «разряжая револьвер, случайно застрелился, то есть ранил себя в бок и через два дня умер». * В Одессе распространился слух, будто Сергей был в спис­ках осведомителей полиции. Боялся, что про это узнают.
«Оказывается, Сережа, заигрывая с революционным под­польем, в то же время доносил на революционеров — ка­жется, главным образом, на эсеров. Денег ему не требова­лось, богатые родители ничего не жалели для детей. Думаю, что при своей испорченной натуре он просто находил удо­вольствие в такой двойной игре»...
Впрочем, как рассказывала все та же Н.Г. Блюменфельд, в Одессе ходили слухи и о том, что «Сережа Каннегисер
1 Запись Натальи Соколовой со слов ее матери Н.Г. Блюменфельд // Столица (журнал). 1992. № 92
388
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
такой же гомосексуалист, как его брат, а красавицу Наташу Цесарскую взял в жены «для вывески»...
И вот всего через полгода пришла очередь говорить о Ле­ониде.
«В Одессе, — вспоминает Н.Г. Блюменфельд, — we ахну­ли.
Мальчишка, далекий от всякой политики, элегантный эс­тетствующий сноб, поэт не без способностей, что его могло на это толкнуть? Кто-то его настроил?
Не Савинков ли? Существовала версия, что Лева считал своим долгом в глазах лидеров эсеровской партии искупить преступление брата, спасти честь семьи.
Старики Каннегисеры пустили, говорят, в ход все свои свя­зи, но тщетно. Держался их сын, по слухам, до последней минуты спокойно и твердо.
Лева с тростью денди, с похабщиной на сардонически изог­нутых губах — и террор... Лева — и политическое убийство... Неужели так далеко могли завести кривляние, привычка к позе?»
Но, повторим, так рассуждали в Одессе.
«Когда мы прибыли устраивать засаду на Саперный пере­улок, — рассказывал Ф.А. Захаров, — мать (Розалия Эдуар­довна Каннегисер. — Н.К.) очень волновалась и все спраши­вала нас, где Леонид, что с ним будет. Рассказывала, что од­ного сына уже потеряла из-за рабочих и свободы, а второй тоже борется за свободу, и она не знает, что с ним будет»1.
Слова эти произнесены в минуту отчаяния.
На мгновение Розалия Эдуардовна потеряла контроль над собой, и в ее речи, дамы петербургского света, явственно зазвучали одесские интонации. Так строили свои фразы ге­роини рассказов Исйака Бабеля и одесские родственницы Каннегисеров2...Но всю глубину отчаяния Розалии Эдуар­довне еще только предстояло постигнуть.
К сожалению, в деле сохранились не все протоколы доп­росов Розалии Эдуардовны, и поэтому нам придется огра­ничиться пересказом, сделанным следователем Э.М. Отто.
1 Дело об убийстве Урицкого в 11 томах. Н-196. Архив ФСК. Т. 2,л. 238.
2 Среди бумаг, изъятых у Каннегисеров, очень много писем изОдессы, представляющих собою чрезвычайно любопытные свидетель­ства об одесской жизни в первой половине 1918 года.
389
Н. КОНЯЕВ
«Особое внимание обратил на себя допрос матери Канне-гисера, который был произведен Геллером в присутствии Рик-са, Отто и Антипова.
Геллер, успокоив мать Каннегисера, когда это более или менее удалось, когда она уже успела рассказать, что потеряла второго сына, стал ей говорить, что, как она видит, он, Гел­лер, по национальности еврей, и как таковой хочет с ней по­беседовать по душе. Расспрашивал он, как она воспитывала Леню, в каком духе? И получил ответ, что она сам» принад­лежит к секте строго верующей и в таковом же духе воспиты­вала сына»...1
Геллеру, как отмечает Э.М. Отто, «ловким разговором» удалось довести Розалию Эдуардовну до полного отчаяния и, защищая сына, она начала лепетать, дескать, Леонид мог убить товарища Урицкого, потому что «последний ушел от еврейства»2.
Эти подробности интересны не только для характеристи­ки самой Розалии Эдуардовны, но и для прояснения всей ситуации.
Геллер ведь так и строил «ловкий разговор».
Он говорил, что убийство еврея евреем противоречит нор­мам иудейской морали. Потому-то, защищая сына, и вы­нуждена была Розалия Эдуардовна обвинить покойного Моисея Соломоновича в отходе от еврейства. Ничего друго­го, способного извинить ее еврейского сына, она придумать не могла.
Снова и снова повторяла Розалия Эдуардовна, что «...мы принадлежим к еврейской нации и к страданиям еврейско­го народа мы, то есть наша семья, не относимся индиффе­рентно».
Но насчет Моисея Соломоновича Розалия Эдуардовна, безусловно, ошибалась.
Да... Так получилось, что Моисей Соломонович Урицкий действительно исполнял летом 1918 года все погромные обя­занности главного петроградского черносотенца.
Так вышло, что это он инспирировал организацию «Ка-морры народной расправы», это его люди завалили «мини-
1 Показания следователей Отто и Рикса о ведении ими дела №4040Леонида Акимовича Каннегисера // Дело об убийстве Урицкого в 11томах Н-196. Архив ФСК. Т. 1, л. 13.
2 Там же, л. 14.
390
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
стра болтовни» Моисея Марковича Володарского, это он посадил под видом черносотенца еврея-выкреста Филиппо­ва, работавшего тайным агентом Дзержинского, это он подвел под расстрел вместе с безвинными курсантами Михайловс­кого училища еврея Владимира Борисовича Перельцвейга.
И все-таки мы должны тут заступиться за Моисея Соло­моновича и засвидетельствовать, что делал все это Уриц­кий исключительно по широте своей чекистской души, а не потому, что куда-то ушел от еврейства.
Уйти от Ленина, Троцкого, Зиновьева и Дзержинского могла Розалия Эдуардовна Каннегисер, но никак не Мои­сей Соломонович...
Не только Розалия Эдуардовна мучилась вопросом, по­чему ее еврейский сын убил еврея Урицкого...
Об этом стонала в те дни вся большевистская пресса.
Николай Бухарин, например, свою статью так и назвал: «Ленин — Каплан, Урицкий — Каннегисер»1:
«Тов. Урицкий, четверть века стоявший на своем посту, как бессменный часовой, известный пролетариату по мень­шей мере четырех стран, знающий чуть не все европейские языки, имеющий семилетнюю тюрьму и закаливший свои нервы, как сталь...
А с другой стороны — юнкер, бегущий после убийства пролетарского вождя под сень английской торговой пала­ты, человечек, заявляющий, что он —- «еврей, но из дво­рян», — прямо типичная фигура, про которую «глас божий» говорил когда-то «учись — студентом будешь, не научишь­ся — офицером будешь». Боящийся своего еврейства, напи­рающий на свое дворянство и в то же время объявляющий себя социалистом юный белогвардеец — разве это не доста­точно «яркая» фигура? К тому же двоюродный брат Фило-ненки2 — палача, того самого Филоненки, который писал когда-то палаческие шпаргалки для генерала Корнилова».
Бухарин рассуждает тут, как и положено рассуждать лю­бимцу партии.
Но тот же Марк Алданов, человек сильного, недюжин­ного ума, размыщляя о Каннегисере и его семье, задавая вопрос: «Почему выбор Каннегисера остановился на Уриц-
1 Петроградская правда. № 192, 1918. 5 сентября.
2 Двоюродный брат Леонида Каннегисера, Максимилиан Филонснкобыл правым эсером, и это на него М.С Урицкий пытался повеситьубийство Володарского.
391
Н. КОНЯЕВ
ком?», отвечал: «Не знаю. Его убийство нельзя оправдать даже с точки зрения завзятого сторонника террора».
Действительно.
Когда Сазонов убивает Плеве, это воодушевляет, ибо по­нятно, за что убит Плеве.
А тут? Тут ничего непонятно.
К вопросу об оправдании поступка Леонида мы еще вер­немся, а пока отметим, что в этом непонимании его даже самыми близкими и достаточно умными людьми и скрыта причина «несчастливое™» Каннегисера, которую отмечают почти все знавшие его.
Для еврейского окружения Леонида потомственное дво­рянство было хотя и завидно притягательным, но все же чисто внешним атрибутом, никоим образом не меняющим еврейскую суть.
Для самого Леонида Каннегисера, уже рожденного в этом самом потомственном дворянстве, все оказывалось сложнее.
Две стихии — потомственного русского дворянства и чи­стокровного иудаизма — разрывали его душу, лишая юно­шу внутреннего покоя. Примирить их было невозможно, хотя бы уже потому, что и сам Каннегисер не желал никакого примирения.
Можно предположить, что с годами какая-то одна сти­хия все-таки восторжествовала бы над другой.
Но это потом, а пока...
Еврейская среда, иудейская мораль, сионистская орга­низация — все это с одной стороны.
А с другой стороны — ощущение себя, с самых малых лет, потомственным русским дворянином, общение с юнкера­ми, дружба, презрение к смертельной опасности, любовь к России...
По словам Г. Адамовича, «Леонид был одним из самыхпетербургских петербуржцев, каких я знал... Его томила таполу-жизнь, которой он жил». *
И еще конечно же была поэзия, были стихи, в которых Каннегисер и так и этак примерял на себя смерть...
Бьется отрок. Ох, душа растет, Ох, в груди сейчас уж не поместится... «Слышу... Слышу... Кто меня зовет ?» Над покойником священник крестится. Планет в доме мать. Кругом семья
392
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Причитает, молится и кается,
А по небу легкая ладья
К берегам Господним пробирается...
А еще была революция, веселая смута, переустройство, перетряска самих основ жизни.
Но это тоже с одной стороны...
А с другой — мимикрия семейной среды, метаморфозы, происходящие с отцом, о котором едко писали в стихот­ворном посвящении в газете «Оса»:
Тому лишь год, как про свободу Он в Думе громко вопиял И изумленному народу Любовь и братство обещал. Но год прошел. Забыв проказы, Он новый курс себе избрал И пишет строгие приказы, Чтобы народ не бунтовал.
И может быть, и к этому Леонид Каннегисер смог бы со временем привыкнуть, но в 18-м году ему было только двад­цать два года, а кому в этом возрасте не кажется, что он сумеет переделать мир, сумеет сделать его правильнее и чище?
И кого можно отговорить, кого можно убедить в этом возрасте, что точно так же, как он, думали десятки, сотни, тысячи людей до него?
«Сын мой Леонид был всегда с детских лет очень импуль­сивен, и у него бывали вспышки крайнего возбуждения, в ко­торых он доходил до дерзостей... — с глухим раздражением рассказывал на допросах Иоаким Самуилович Каннегисер. — После Февральской революции, когда евреям дано было рав­ноправие для производства в офицеры, он, по-моему, не же­лая отставать от товарищей-христиан в проявлении патрио­тизма, поступил в Михайловское артиллерийское училище, хотя я и был против этого»1.
Вот этому человеку и советовал Леонид «переживать все за меня, а не за себя», чтобы быть счастливым, советовал отвлечься от сожаления по поводу пресекшегося рода Кан-
1 Дело об убийстве Урицкого в 11 томах. Н-196. Архив ФСК. Т. 1, л. 107-108.
393
Н. КОНЯЕВ
негисеров, советовал взглянуть на происшедшее его, Лео­нида, глазами.
Леонид и сам понимал конечно, что отец не способен на такое, не сумеет преодолеть сформировавшую его мораль иудаизма. И не от этого ли понимания и сквозит в каждом слове записки раздражение?
Ведь сам Леонид Каннегисер (не случайно он сказал в «завещании», что «есть одно, к чему стоит стремиться, — сияние от божественного») мораль, встроенную в пользу и выгоду, преодолеть сумел.
Еще летом 1917 года он написал стихотворение, в кото­ром содержится весь «чертеж» его судьбы:
О, кровь семнадцатого года!
Еще бежит, бежит она —
Ведь и веселая свобода
Должна же быть защищена.
Умрем — исполним назначенье.
Но в сладость претворим сперва
Себялюбивое мученье,
Тоску и жалкие слова.
Пойдем, не думая о многом,
Мы только выйдем из тюрьмы,
А смерть пусть ждет нас за порогом,
Умрем — бессмертны станем мы.
И вглядываясь сейчас в полустершиеся линии и пункти­ры, видишь, что, набрасывая свой «чертеж», Леонид уже тогда многое понимал и не мог принять себялюбиво-еврей­ской логики революции, ее антирусской направленности, но и отвергнуть тоже не мог, а искал выход в некоем ис­куплении, пусть и ценой собственной жизни, и обретении, таким образом, бессмертия...
— Есть, Леонид, обязательная воинская повинность, — говорил ему народник Герман Лопатин. — Но нет обязатель­ной революционной повинности. Все революции обыкновен­но творятся добровольцами.
Вспоминая об этом разговоре, Розалия Эдуардовна Кан­негисер пояснила, что ее сын боготворил Лопатина, впи­тывал в себя каждое произнесенное им слово.
394
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
4.
Помимо «материнской» версии, выдвинутой Розалией Эдуардовной, помимо «партийно-семейной» версии «любимца партии», существовала версия следователей Эдуарда Мори-цевича Отто и Александра Юрьевича Рикса, предполагав­ших, что за спиной Леонида Каннегисера стоит мощная си­онистская организация.
И хотя основания для нее давали изъятые при обыске квар­тиры свидетельства о связях Каннегисеров с сионистскими движениями, но версию эту следует все-таки отклонить, по­скольку она не дает ответа на главный вопрос, почему был убит именно Урицкий.
Ведь, как это видно по делам ПЧК за первую половину 1918 года, сионистам Урицкий не мешал.
Более того.
Он внимательно прислушивался ко всем распоряжениям сионистской организации в России, и если и нарушал ее ин­струкции, то только в крайнем случае. А нарушив, старался сделать вид, что не имеет к этому нарушению никакого от­ношения или же совершил это нарушение по незнанию.
Вспомните, сколько изобретательности проявил Урицкий, чтобы, невзирая на многочисленные просьбы ответственных партийных, чекистрких и наркомовских работников, все-таки так и не дать арестованному «черносотенцу» Филиппо­ву возможности объяснить, что он еврей.
Так что и тут мимо. Мимо.
Не выдерживает критики и официальная версия.
Рассказывая о «заговоре» в Михайловском артиллерийс­ком училище, мы говорили, что, отправляя курсантов на расстрел, Моисей Соломонович Урицкий сопроводил их соб­ственноручно написанным постановлением, в котором было сказано, что он, Урицкий, отказался от участия в голосова­нии по расстрелу Владимира Борисовича Перельцвейга.
Значит, и мстить Леониду за расстрел Владимира Бори­совича Перельцвейга следовало не Моисею Соломоновичу Урицкому, а кому-то другому.
Предвижу возражение: дескать, Каннегисер мог и не знать об этом постановлении.
Ну а как же свидетельства о загадочных телефонных пере­говорах Леонида Каннегисера с Урицким, как же посеще­нии Каннегисером Урицкого на Гороховой?
395
Н. КОНЯЕВ
«О том, что на него готовится покушение, знал сам това­рищ Урицкий, — писал в своих «мемуарах», опубликован­ных в «Петроградской правде» в январе 1919 года, предсе­датель ПЧК Н.К Антипов. — Его неоднократно предупреждали и определенно указывали на Каннегнсера, но товарищ Уриц­кий слишком скептически относился к этому. О Каннегисере он знал хорошо».
И самое главное.
Если не для Каннегисера, то для кого же другого напи­сал Урицкий свое столь необычное постановление?
К чему было идти на такую бюрократическую уловку в Чрезвычайной комиссии, где постановления на расстрелы оформлялись недели, а иногда и месяцы спустя после рас­стрелов?
Разбирая версии, которые выдвигали родственники Каннегисера, «любимцы партии» и чекисты, надо сказать, что психологическую основу поступка Леонида с боль­шей или меньшей глубиной стремились постигнуть и бе­лоэмигранты из числа лиц, близких Леониду Каннегисе-ру по своему воспитанию и положению в дореволюцион­ном обществе.
Так получилось, что в первом томе «Литературы рус­ского зарубежья» рядом с очерком Марка Алданова, рас­суждающего о чувстве еврея, «желавшего перед русским народом, перед историей противопоставить свое имя име­нам Урицких и Зиновьевых», помещена повесть Марины Цветаевой «Вольный поезд»1, герои которой тоже обсуж­дают ту же тему.
«Левит: — Это пережитки буржуазного строя. Ваши коло­кола мы перельем на памятники.
Я: — Марксу.
Острый взгляд: — Вот именно.
Я: — И убиенному Урицкому. Я, кстати, знала его убийцу2.
(Подскок. — Выдерживаю паузу.)
...Как же, — вместе в песок играли: Каннегисер Леонид.
1 Марина Цветаева. Вольный поезд // Литература русского зарубе­жья: Антология в шести томах. М.: Книга. Т. I. Кн. 1. С. 88—89.
2 Марина Цветаева действительно бывала у Каннегисеров. В очерке«Нездешний вечер», вспоминая о поездке в Петроград, она предпоч­ла вспомнить не разрыв со своей «пылкой сестрой» Софией Парнок, алитературный вечер в доме кораблестроителя Акима Каннегисера, гдечитала свои стихи блестящему собранию литераторов.
3%
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
— Поздравляю вас, товарищ, с такими играми!
Я, досказывая: — Еврей.
Левит, вскипая: — Ну, это к делу не относится!
Теща, не поняв: — Кого жиды убили?
Я: — Урицкого, начальника петербургской чрезвычайки.
Теща: — И-ишь. А что, он тоже из жидов был?
Я: — Еврей. Из хорошей семьи.
Теща: — Ну, значит, свои повздорили. Впрочем, это между жидами редкость, у них это, наоборот, один другого покрыва­ет, кум обжегся — сват дует, ей-бшу!
Левит ко мне: — Ну и что же, товарищ, дальше?
Я: — А дальше покушение на Ленина. Тоже еврейка (обра­щаясь к хозяину, любезно) — ваша однофамилица: Каплан.
Левит, перехватывая ответ Каплана: — И что же вы этим хотите доказать?
Я: — Что евреи, как русские, разные бывают».
То, что сама идея убийства евреем еврея носилась тогда в воздухе, подтверждается и тем, что на роль исполнительни­цы теракта на заводе Михельсона была выбрана полуслепая еврейка Фанни Каплан.
И, конечно, соблазнительно объяснить это попыткой ре­абилитировать хоть таким образом столь замаравшее себя в большевизме еврейство. Но, бесспорно, и это объяснение может быть принято только предельно политизированным сознанием.
Размышляя сейчас, почти столетие спустя, о том, что толкнуло Леонида Каннегисера на убийство Моисея Соло­моновича Урицкого, нам представляется, что все те моти­вы, которые выдвигали родственники, друзья и чекисты, имели место, но они существовали ле изолированно, а од­новременно и как бы дополняя друг друга.
Думается, что, узнав об арестах в Михайловском учили­ще, Каннегисер позвонил М.С. Урицкому.
«Не сомневаюсь, — свидетельствует и Марк Алданов, — ибо я знал Леонида Каннегисера. Это был его стиль».
Может быть, Леонид попал на пьяного Моисея Соло­моновича, может быть, Урицкий просто опешил от такой наглости (а звонок Леонида в ЧК несомненно был наглос­тью!), но что-то он сказал, что Каннегисер мог истолко­вать как обещание исполнить его просьбу и смягчить участь курсантов.
Это в принципе и не важно.
397
Н. КОНЯЕВ
Как мы знаем, Моисей Соломонович Урицкий челове­ком был «очень добрым» и, отправляя человека в тюрьму или на расстрел, любил, издеваясь над несчастным, пообе­щать в ближайшее время отпустить его на свободу.
И понятно потрясение, которое испытал Леонид, прочи­тав о расстреле.
Каннегисер, некогда исполнявший в Михайловском учи­лище обязанности председателя юнкеров-социалистов Пет­роградского военного округа, скорее всего знал не только Перельцвейга, но и расстрелянных курсантов.
И конечно он сильно переживал по поводу горестной судьбы товарищей.
Но страшнее этих переживаний для Леонида Каннегисе-ра было осознание> что и он — Бог знает, кем только Лео­нид Каннегисер не воображал себя в романтических мечта­ниях! — мог попасть в такую же ситуацию. Точно так же, как Владимир Перельцвейг, мог и он заманить на смерть мальчишек, и — это самое ужасное! — от него точно так же, как от Перельцвейга, отказались бы те, кто руководил им.
И тут уже не только сама смерть пугала, а и то, что он — такой единственный! — мог оказаться простой пешкой в ру­ках других людей.
Наверное, Леонид с кем-то связывался после 21 августа, кому-то из влиятельных шекеледателей высказывал свое воз­мущение.
И возможно, как-то эти разговоры дошли до Урицкого.
Вот тогда-то и состоялась загадочная встреча Урицкого с Каннегисером.
И ничего не значит, что Урицкий, если он и принадле­жал к той же сионистской организации, что и Каннегисер, то занимал в ее иерархии гораздо более высокую ступень. Урицкий не Леонида опасался, он не хотел ссориться с весьма влиятельной в еврейских кругах семьей.
Когда Каннегисер появился в ЧК, Урицкий показал ему постановление.
Увы. Он никогда не отличался ни умом, ни достаточной тонкостью.
Самодовольно, не скрывая даже, какие бездны посвя­щения разделяют их, улыбался он, рассказывая пылкому молодому человеку, что по законам Талмуда он не причас-тен к смерти Перельцвейга.
Самодовольный глупец, он усмехался, не понимая, что
398
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
становится в эту минуту живым воплощением морали, про­тив которой восставал Леонид.
Нет сомнений, что личностные качества Урицкого и по­могли Каннегисеру персонифицировать именно с ним сио­нистское зло. В отличие от того же Алейникова, члена ЦК си­онистской организации, Урицкий был откровенным мер­завцем, использующим для достижения своих целей самые гнусные приемы.
И, возможно, именно тогда — откуда-то ведь возникли в ЧК слухи, что Урицкий знал об угрозе1 — и сказал Кан-негисер Урицкому, что убьет его.
Моисей Соломонович засмеялся в ответ.
Он и представить не мог, что Каннегисер, принадлежа­щий к ортодоксальному еврейству, сумеет переступить че­рез главный принцип еврейства — не убивать друг друга...
Каннегисер сумел.
Через несколько дней он выстрелил Урицкому в заты­лок, обрывая гнусную жизнь чекистского подонка.
И стрелял он, как уже говорили мы, не только в Уриц­кого...
Стреляя, Леонид Каннегисер сумел перешагнуть и через иудаизм, запрещающий еврею убивать еврея, и через ко­декс дворянской чести.
Этот момент в теракте, совершенном Каннегисером, тоже чрезвычайно важен. В нем гарантия, страховка от превраще­ния теракта в политическую пошлость.
Вестибюль дворца Росси, где происходило событие, дос­таточно просторен.
Каннегисер видел в окно, как выходит из автомобиля Урицкий.
У него была возможность выстрелить в Урицкого, когда тот только вошел в вестибюль. У него была — он ведь лично знал Урицкого — возможность окликнуть его, пока тот шел по вестибюлю к лифту. Но Каннегисер дождался, когда Уриц­кий повернулся к нему спиной, и только тогда выстрелил.
Говорить о случайности тут не приходится.
Объяснение одно — перешагивая через одну мораль, Кан­негисер перешагивал и через другую, в общем-то противо­положную ей.
Он словно бы сбрасывал с себя таким образом тяготив­шие его оковы предрассудков, в себе самом, в масштабе пока только своей личности, преодолевая и зло еврейства, и зло дворянства.
399
Н. КОНЯЕВ
Тюремные застенки ПЧК — не лучшее место для литера­турной работы, но перечитываешь записи Каннегисера, сде­ланные в тюремной камере, и видишь, как стремился он сформулировать свою мысль об обретенном — в преодоле­нии двух враждебных друг другу, но одинаково губитель­ных для человеческого общества стихий — сиянии...
Я не собираюсь приукрашивать Леонида Каннегисера, что­бы изобразить его русским патриотом, но Леонид жил в Рос­сии, другой страны не знал, и поэтому мысли его о челове­ческом обществе были связаны прежде всего с Россией.
«Россия — безумно несчастная страна, темнота ее — жгу­чая... Она сладострастно упивается ею, упорствует в ней и, как черт от креста, бежит от света... А тьма упорствует. Стоит и питается сама собою»...1
Читаешь эти торопливые, скачущие строки и ясно пони­маешь, что теракт, совершенный в вестибюле дворца Рос-си, и был для Леонида Каннегисера попыткой возжечь свет в нахлынувшем со всех сторон мраке.
В своей душе он ощутил сияние.
Это сияние более или менее отчетливо различали и дру­гие люди.
Другое дело, что свет, возженный Каннегисером, не ос­ветил ничего, кроме разверзшейся перед Россией пустоты
5.
Пребывание Леонида Каннегисера в тюрьме вполне мог­ло бы стать сюжетом для авантюрного романа.
Не теряя присутствия духа, сразу после допроса у Ф.Э. Дзер­жинского Каннегисер начинает деятельно готовиться к побе­гу. Планы побега сочиняются в лучших традициях романов Александра Дюма.
Леонид очень искусно, как ему казалось, перевербовал охранника товарища Кумониста, и тот согласился стать поч­тальоном.
В адресованной сестре Ольге записке Леонид попросил ее подготовить нападение с бомбами на здание Петроградс­кой ЧК.
16
Дело об убийстве Урицкого в 11 томах Н-196 Архив ФСК Т 5,
400
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Леонид Каннегисер не был подлецом.
Судя по его письму, адресованному князю П.Л. Мелико-ву, судя по показаниям, которые он давал на допросах, сама мысль, что из-за него пострадают безвинные люди, была мучительна для него.
И вот в тюрьме его словно подменили...
Легко, словно и не задумываясь, он втягивает самых до­рогих ему людей — своих родных и друзей — в авантюру, которая неизбежно должна закончиться для них расстрелом.
Конечно, Леониду было всего двадцать два года, конеч­но, он увлекался романом «Граф Монте-Кристо», но ведь то, что он делает сейчас, никакой юношеской романтикой не объяснить. Прожект нападения с бомбой на Гороховую выглядит клиническим случаем тупого и равнодушного ко всему и всем идиотизма.
Это так не похоже на Леонида, но тем не менее 1 сентяб­ря он, еще не зная, что родители уже арестованы, написал им письмо с предложением заняться подготовкой налета. Ох­ранник Кумонист это письмо 2 сентября вернул ему и ска­зал, что на квартире в Саперном переулке — засада.
Тогда Каннегисер написал своей тетке — Софье Исаа­ковне...
«Софья Исааковна, — сообщал в своем отчете Кумонист, — как очень умная и предусмотрительная женщина, сказала, что боится предпринимать что-либо по этому делу, потому что аре­стованы все родственники и много знакомых, и не последовал бы расстрел всех за его побег. Ольга Николаевна тоже под­тверждает, но более мягко, и просит переговорить с Каннеги-сером: берет ли он на себя последствия для отца после своего побега. И назначила она свидание в 4 часа 3 сентября»1.
Тут надобно остановиться и подумать.
Берет ли Леонид на себя последствия для отца после сво­его побега!..
Хороший вопрос.
Одесская интонация искажает его смысл, и не сразу до­ходит, что сестра Каннегисера не сомневается в возможнос­ти побега Леонида, а только интересуется, не расстреляют ли за этот побег арестованного отца?
Берет ли на себя Леонид эти последствия?
И Леонид, который не был ни трусом, ни подлецом, ни идиотом, тем не менее взял на себя последствия и тем са-
1 Там же Т 1,л 94
401
Н. КОНЯЕВ
мым подтвердил, что ничего плохого с отцом в ЧК не сде­лают.
Откуда такая уверенность в Леониде?
Отметим, что переговоры о побеге Леонид Каннегисер начал вести, когда вернулся в камеру после допроса у Дзер­жинского.
Феликс Эдмундович, как известно, специально приез­жал допросить его.
О содержании этого допроса ничего не известно. Или раз­говор шел вообще без протокола, или же протокол допроса был уничтожен.
Это, конечно, очень странно.
В любом случае Дзержинский, знавший о версии мести, должен был показать Каннегисеру написанное рукой покой­ного Моисея Соломоновича «Постановление», доказываю­щее непричастность того к расстрелу Перельцвейга. Дзержин­ский любил подстраивать на допросах такие западни. Ведь это могло ошеломить террориста, заставить его потерять контроль над собой!
Но в сохранившихся документах об этом ни слова.
Известно только, что Каннегисер на допросе у Дзержин­ского отвечать на вопросы отказался.
Понял ли Дзержинский, что не в Урицкого стрелял Ле­онид Каннегисер из револьвера системы «кольт», а в ту мо­раль, носителем которой являлся и он, Дзержинский, и мас­са других евреев — большевиков и небольшевиков?
Едва ли.
Не этими мыслями занят был и Феликс Эдмундович.
Сам того не ведая, Леонид Каннегисер своим метким вы­стрелом попал в большую чекистскую игру (разговор о ней в следующей главе!), и Дзержинский для того и приехал из Москвы, чтобы понять, как связан выстрел Леонида Кан-негисера с намеченной чекистами зачисткой Кремля.
Покопавшись в изъятых при обыске у Каннегисера бу­магах и увидев, что среди них немало документов, связан­ных с деятельностью Всемирной сионистской организации, Дзержинский сделал вывод, что эта организация и напра­вила Каннегисера, чтобы сорвать подготовленную Якобом Петерсом спецоперацию.
Поэтому и не стал Феликс Эдмундович раскалывать Кан­негисера.
Но хотя сам он и уклонился от личного участия в след-
402
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
ствии, следователями на это дело, на всякий случай, на­значил двух эстонцев — Эдуарда Морицевича Отто и Алек­сандра Юрьевича Рикса.
Выбор эстонских товарищей не был случайным.
Александр Юрьевич Рикс — один из немногих в ПЧК, кто обладал достаточной профессиональной подготовкой и имел высшее — юридический факультет Петроградского уни­верситета — образование.
Товарищ Отто образованием не блистал, но в прошлом занимался электротехникой, террором и фотографией и от­личался необыкновенным упорством и каким-то своим, по-эстонски понимаемым, чувством справедливости.
Свои принципы Отто формулировал предельно сжато и емко: «Расстрелифать нато фсех. И ефрееф тоже».
Этому рыцарю чекистской справедливости и передал Фе­ликс Эдмундович меткого стрелка Каннегисера и, сделав все необходимые распоряжения об освобождении из тюрь­мы своего агента А.Ф. Филиппова и, по сути, так и не доп­росив Леонида Каннегисера, вернулся в Москву, чтобы опоздать на допросы Фанни Каплан.
Очень, очень странное совпадение.
Почти такое же странное, как выстрелы в один день в Урицкого и Ленина.
Почти такое же странное, как бесшабашная уверенность, появившаяся в тот день в Каннегисере, что никому из его родных ничего плохого в ЧК сделано не будет, какую бы авантюру они ни затеяли.
6.
Хотя план налета с бомбами на Гороховую и был разра­ботан Леонидом так же тщательно, как и план убийства Урицкого, но имелась в нем одна незначительная червото­чинка.
Петроградские чекисты, как и солдаты из полка охраны, тоже не вписывались в поэтику романов Александра Дюма.
Оказалось, что охранник Кумонист, которого так ловко завербовал Каннегисер, был специально приставлен к нему секретарем Петроградской ЧК Александром Соломоновичем Иоселевичем.
403
Н. КОНЯЕВ
Зачем это делалось в обход следователей Отто и Рикса — неведомо.
Возможно, Иоселевич решил установить круг знакомых Леонида, но гораздо вернее другое: Александр Соломоно­вич просто собирался удержать пылкого юношу от необду­манных поступков.
Как бы то ни было, но письма Каннегисера Кумонист вначале заносил Иоселевичу, который снимал с них копии, а затем уже нес по адресу. Ответная почта также подверга­лась перлюстрации в кабинете Александра Соломоновича.
Разумеется, ни Леонид, ни его адресаты об этом не зна­ли, план побега составлялся по всем правилам, и 6 сентября чекистам представилась возможность захватить всех органи­заторов предстоящего налета.
«Докладная записка разведчика Тирзбанурта.
Время поручения — 6 сентября 5 часов вечера.
Окончание — б сентября 10 часов вечера.
Согласно поручению тов. Геллера мною было произведено наблюдение над тов. Кумонистом, который должен был встре­титься с двоюродной сестрой убийцы тов. Урицкого в Летнем саду в 7 часов вечера.
Придя в сад, пришлось ожидать упомянутую женщину, так как она еще не пришла. В саду, исключая нас, ни одного че­ловека не было ввиду большого дождя. И мое внимание было обращено на двух стоявших мужчин, одного по правой сторо­не сада, другого по левой стороне, которые внимательно сле­дили за нами. После нескольких минут я заметил, что за мной следят еще двое мужчин. Один в студенческой форме, а дру­гой — в офицерской.
Так как назначенный срок свидания прошел, я решил аре­стовать этих двух типов, подойдя к тов. Кумонисту, чтобы вдво­ем арестовать их.
Но в этот момент появилась женщина, которую ждали. При­дя к заключению, что нас заметили, все понимают и поэтому следить более нет возможности, я сейчас же ее арестовал. Муж­чины, заметив, что мы желаем и их арестовать, скрылись. Аре­стованная женщина предлагала крупную сумму денег (какую именно, она не сказала), лишь бы ее освободили, но в этом ей было отказано категорически»1.
Почему сорвался план захвата всей группы — понятно.
Посланный Геллером разведчик Тирзбанурт действовал
'Там же. Т 3, л. 212. 404
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
настолько неуклюже, что невольно закрадывается подозре­ние: а не специально ли для этого и был прислан он?
Основания для такого предположения есть.
Дело в том, что Александр Юрьевич Рикс и Эдуард Мо-рицевич Отто уже установили круг знакомых Леонида Кан-негисера, и вскоре, благодаря их эстонскому упорству и тру­долюбию, камеры на Гороховой наполнились видными пе­тербургскими сионистами.
Руководству ПЧК приходилось теперь заботиться, как бы от усердия эстонских товарищей не пострадали и другие ру­ководители Сионистской организации в России.
Поскольку некоторыми исследователями опровергается само существование Сионистской организации, имеет смысл подробнее рассказать о деятельности этого «единственного «интернационала», не распавшегося под грохот пушек на по­лях битв и под грозными криками взаимоожесточения»1.
В принципе Сионистская организация в России ставила своей задачей, как и подобные организации в других стра­нах, осуществление права евреев на национальный центр, то есть создание государства еврейская Палестина, и напря­мую в политические разборки в России не включалась.
Вместе с тем, поскольку шекеледатели были, как прави­ло, не просто гражданами России, но и активнейшими учас­тниками происходящих здесь процессов, ЦК Сионистской организации вынужден был заботиться о их безопасности. Тем более что многие шекеледатели зачастую принадлежали к не­примиримо враждебным друг другу партиям.
Обсуждению этой проблематики и был посвящен состо­явшийся в июле 1918 года съезд представителей еврейских общин.
Среди изъятых при обыске бумаг Каннегисеров вшито в дело и приглашение на этот съезд2.
«Предполагаемый съезд имеет в виду дать посильный ответ на все вопросы и затруднения: Он будет посвящен деловой жизни общин и будет стараться избегать разделяющих еврей­ское общество острых принципиальных споров, выдвигая те общие условия и формы работы, без которых немыслимо пло­дотворное развитие общин.
С приветом Сиона.
ЦК Сионистской организации в России».
1 Там же, л 195.
2 Там же. Т. 5, л. 190.
405
Н. КОНЯЕВ
Какими должны быть «общие условия и формы работы», становится понятно из программной статьи «Три периода Си­онистской организации за все время революции», помещен­ной к съезду в первом номере «Известий организационного рессора при ЦК Сионистской организации в России» от 15 июля 1918 года:
«Улетучились, как дым, светлые перспективы свободного строительства общероссийской жизни. Нам — руководящей партии — осталось нести тяжкое бремя ответственности за жизнь еврейства в России...
Нам предстоит борьба за обломки нашей автономии в Рос­сии, охрана еврейства перед лицом грядущих политических потрясений»1.
Принято думать, что Всемирная Сионистская организа­ция не представляла собою реальной политической силы в России.
В каком-то смысле это верно, поскольку она объединя­ла, как мы уже говорили, представителей крайне враждеб­ных друг другу политических партий: большевиков и эсе­ров, кадетов и меньшевиков.
Однако о реальной, а не политической силе организации можно судить по переполоху, который поднялся в Петрог­радской ЧК, когда следователем Отто был арестован Миха­ил Семенович Алейников, один из пяти членов правления ЦК Сионистской организации.
7.
Переполох этот добросовестно описал в своих «мемуарах», адресованных коллегии ВЧК, следователь Эдуард Морице-вич Отто:
«На вышеуказанных основаниях был арестован Алейников.
С арестом Алейникова начались со стороны Президиума Ко­миссии требования дать немедленно обвинительные данные, по­служившие основанием ареста Алейникова.
После явился к нам тов. Шатов и стал говорить, что Алей­ников ведь сионист, а сионисты — это «слякоть», которая ни
1 Дело об убийстве Урицкого в 11 томах Н-196 Архив ФСК Т 5, 192-215
406
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
на что не способна, и значит Алейникова мы арестовали со­всем зря и его придется выпустить>'.
Однако товарищ Отто, верный своему принципу, что «рас­стрел ифать нато фсех честно», на эти уговоры не поддался.
В бумагах Алейникова его внимание привлекло письмо, написанное по-французски и пестрящее именами и цифра­ми. Ни Отто, ни Рикс сами по-французски не знали и по­этому решили отдать письмо на перевод.
«Но не суждено было этому сбыться. Вечером поздно мы были вытребованы в Президиум Комиссии для дачи ответа по делу убийства тов. Урицкого.
Присутствовали: тт. Бокий, Антипов, Иоселевич, Борщевс-кий.
На предложенный вопрос, напали ли мы на верный след сообщников убийцы, пришлось ответить только предположе­ниями... что, как видно из писем, убийца действовал от ка­кой-то группы или организации... что главный контингент зна­комых убийцы — разные деятели из еврейского общества, что убийца сам, как и его отец, играли видную роль в еврейском обществе».
Предположения, высказанные Александром Юрьевичем Риксом и Эдуардом Морицевичем Отто, явно не понрави­лись членам президиума Петроградской ЧК.
«Тов. Бокий заявил, что следователи на неверном пути и что у Президиума есть два провокатора-осведомителя среди социалистов-революционеров, которые скоро доставят факты, доказывающие другое»...
«Иоселевич сказал, что ему удалось поставить часовым своего человека, бывшего каторжника, который сумел войти в дове­рие убийцы Каннегисера и что последний послал записку, ад­ресованную куда-то, и что им энергично это дело ведется и это может дать больше, чем раздобыли мы — следователи»...
После этого обмена мнениями, весьма красноречиво го­ворящими о методах и стиле работы, заведенными в Пет­роградской ЧК покойным Моисеем Соломоновичем Уриц­ким, Николай Кириллович Антипов потребовал вдруг пе­речислить всех лиц, арестованных по делу.
Когда была названа фамилия Алейникова, Антипов ска­зал, что Алейникова надо немедленно освободить, и назвал товарища Отто антисемитом.
Там же Т 1, л 14
407
Н. КОНЯЕВ
Товарищ Отто ответил на это, что он не антисемит, но «расстрелифать нато фсех честно и еврееф тоже».
— А еще, — сказал он, — на Алейникофа есть весьма серь­езные улики, в частности письмо, написанное по-француз­ски, которое мы оттали на перефот.
Сообщение это привело членов президиума в полное смя­тение,
«Члены Президиума в лице Иоселевича, Антипова и Бокия удалились в соседнюю комнату и, вернувшись, заявили, что Алейникова надо завтра же вызвать из тюрьмы и экстренно допросить.
Назавтра же Алейников был освобожден и, может быть, допрошен, а может быть, освобожден без допроса, тайно от нас...
Папка с делом Алейникова осталась у Антипова и к нам в дело возвращена не была»1.
Напомним, что это совещание происходило в сентябре восемнадцатого года, когда чекисты каждую ночь расстре­ливали сотни петербуржцев толькс* за то, что те носили офи­церские погоны, занимали профессорские кафедры или во­обще просто потому, что они жили.
Поэтому гуманность чекистов по отношению к арестан­там, пусть и косвенно, но причастных к убийству Урицко­го, и нельзя объяснить ничем другим кроме прямой связи, а может быть, и подчиненности президиума Петроградской ЧК этому самому ЦК Сионистской организации, членом которого и состоял Михаил Семенович Алейников.
Отто и Рикс почему-то не знали об этой связи, и пове­дение начальства изумляло их.
Изумляло их, как и рядовых россиян, другое.
Еврея Урицкого убил еврей Каннегисер, а в еврея Лени­на стреляла, как объявили, еврейка Каплан.
Но по постановлению о красном терроре, принятому 5 сентября 1918 года, тысячами расстреливали исключительно русских людей, никакого, даже самого отдаленного отно­шения к указанным покушениям не имевшие.
Русофилами ни Рикс, ни Отто не были, но происходя­щее мешало их эстонскому чувству справедливости «расстре­лифать фсех честно и ефрееф тоже».
И это угнетало.
1 Там же Т 1, л 16
408
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Эдуард Морицевич Отто, докладывая на объединенном президиуме ПЧК и ВЧК 29 августа 1920 года, говорил:
«Приближается вторая годовщина убийства нашего глубо­коуважаемого товарища Урицкого.
Я один из тех следователей, которому пришлось вести это дело, не могу обойти молчанием этот день, ибо совесть моя приказывает не молчать о том, что мне известно.
Причастные лица к этому убийству гуляют на свободе — отец убийцы Каннегисера в настоящее время служит здесь в Совнархозе, как и родственник убийцы, инженер Помпер. Сионист Алейников, тоже освобожденный т. Антиповым (тог­дашним членом Президиума ЧК), направлен «Центросоюзом» за границу, как агент для закупок с крупной суммой денег... Живут здесь и другие члены этой шайки, прямо причастные к убийству. Причину освобождения всех злоумышленников по делу Антиповым (кроме убийцы) ничем не объяснить.
После убийства тов. Урицкого был объявлен массовый тер­рор и была расстреляна масса буржуазии и, следовательно, в первую голову, логически, надо было ожидать расстрела за­мешанных в подготовке я организации убийства тов. Урицкого буржуазных родных и знакомых Каннегисера. Чем это объяс­нить?»1.
8.
После неудавшегося нападения на Гороховую Леонида Каннегисера перевели в Кронштадтскую тюрьму.
Подобно герою «Графа Монте-Кристо», оказался он в тюрьме на острове, и, должно быть, именно это обстоя­тельство побудило его вернуться к мыслям о побеге.
Тут надобно сказать, что и содержание арестованных по делу Каннегисера заметно отличалось от содержания прочих заключенных.
Сохранилось в деле стихотворное послание, адресован­ное на волю узниками, привлеченными по делу об убий­стве Урицкого.
Если 6 знали Вы, как пылко Принимается посылка,
1 Там же Т 1, л 12
409
Н. КОНЯЕВ
Извлекается бутылка С кипяченым молоком, Бутерброды, и печенье, И компоты, и варенье. Замираем в умиленье Перед каждым узелком. Что верны и справедливы Эти строки, что прочли Вы, И что кайф у нас сплошной; Что в Дерябинском Эдеме Коротают люди время 6а едой и за игрой; И что шахматы и шашки Процветают в каталажке, В нашей камере шестой —, Приложеньем рук десятка Подтверждаем для порядка За порукой круговой... Рабинович, наш десятский, истый вождь коммуны братской. Тих, услужлив, мил и скромен поддесятский наш Соломин. Помпер, даже под замком Горд своим воротником. Примирен с судьбой нелепой Юлий Осипович Лепа. Мандельштам Исай, пиита, не лишенный аппетита. К медицине сердцем рьян Мандельштам Максимилиан. Полон доблести гражданской жизнерадостный Пумпянский. В этой лучшей из коммун Есть и Юрочка Юркун. И Алейников — сангвиник, духом вечный именинник. И Рождественский — лесник Вот какой у нас цветник1.
Сбоку сделана приписка: «Этот документ арестован, когда автор его хотел его отправить из тюрьмы на волю».
Там же. Т. 5, л. 12-13.
410
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Разумеется, можно говорить и о бодрости, и о силе духа узников, но все равно очень трудно свыкнуться с мыслью, что стихотворение отправлено из Дербинской тюрьмы осе­нью 1918 года.
Особенно, если сопоставить стихотворное послание с теми письмами и прошениями, что составляли в это время в сво­их камерах заключенные по делу «Каморры народной рас­правы».
Поэтому и рассказ о днях, проведенных в заключении Каннегисером, выглядит на этом фоне почти невероятным, словно Леонид в какой-то другой тюрьме сидел, в другое время, при другом режиме...
Снова, как и на Гороховой, придумывает он в Кронш­тадтской тюрьме новый план побега и снова попадает в уже испытанную на нем чекистами ловушку.
Снова часовой, которого подрядил Каннегисер носить письма, оказался стукачом. Как сообщает в своих «мемуа­рах» товарищ Отто, было перехвачено письмо Каннегисера Помперу. Тому самому, который в стихотворном послании «горд своим воротником».
Каннегисер излагал в письме план бегства и говорил, что 85 000 рублей на подготовку побега даст Лазарь Рабинович, который станет в стихотворном послании из тюрьмы десят­ским.
Участвовали (или не участвовали?) в подготовке побега и другие лица...
Из допроса бывшего прапорщика, а ныне конторщика акционерного общества Крымских климатических станций и морских купаний Григория Константиновича Попова вид­но, что Каннегисер предполагал привлечь к организации побега и его.
«Числа около 15 сентября ко мне пришел один господин в военной форме и передал записку от Леонида, в которой он просил помочь в материальном отношении, а также оказать помощь в побеге, который он, Каннегисер, думал совершить. Я передал принесшему записку господину 250 рублей, а также передал два адреса лиц, которые знали Леонида и которые, по моему мнению, могли помочь ему. Принимать участие в орга­низации побега я не намеревался, так как считал это бредом больного человека»'.
1 Там же. Т. 1,л. 153.
411
Н. КОНЯЕВ
Г.К. Попов тут, мягко говоря, лукавит. Елизавета Савель­евна Банцер показала на допросе, что Попов сам приходил к ней и выяснял, кто из родственников Каннегисера остал­ся на свободе, то есть все-таки не ограничился передачей денег, а что-то пытался предпринимать в соответствии с ука­заниями Леонида из тюрьмы.
Разумеется, об этом можно было бы и не говорить.
Как и в случае разрабатываемого Леонидом нападения на Гороховую, 2, вся «организация» нынешнего побега нахо­дилась с самого начала под контролем чекистов, и поэтому ни о каком побеге не могло быть и речи.
Тут Леонид ошибся.
Но зато он не ошибся в расчетах, что с его родными и друзьями ничего плохого в ЧК не случится.
Так и вышло.
Поразительно, но все лица, арестованные за попытку под­готовить нападение на Петроградскую ЧК, как и все участ­ники подготовки побега Леонида Каннегисера из Кронш­тадтской тюрьмы, были освобождены.
И тут понимаешь, как, должно быть, мучился Э.М. От-то, когда со своей эстонской рассудительностью он столк­нулся с этой чекистской головоломкой.
Действительно...
Еврей Яков Григорьевич Блюмкин убил человека. И не простого человека, а полномочного иностранного послан­ника, и не просто убил, а воспользовался для этого доку­ментами ВЧК, скомпрометировав тем самым эту организа­цию (если ее, конечно, еще можно было скомпрометиро­вать). За это он заочно был осужден всего на три года лишения свободы, но и того срока не отсидел, потому что, когда явился с повинной, был немедленно амнистирован и возвращен на ответственную работу.
Зато Леонида Николаевича Боброва, о судьбе которого мы писали, рассказывая о «Каморре народной расправы», расстреляли только за то, что он взял якобы у Злотникова один экземпляр прокламации для ознакомления.
Родственники Леонида Иоакимовича Каннегисера пыта­лись организовать вооруженный налет на Гороховую, 2, где размещалась ПЧК...
Чекисты считали этот факт доказанным, тем не менее всем арестантам наказание было ограничено теми месяца­ми, что они уже просидели под следствием.
412
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Зато Василия Мухина расстреляли только за то, что он якобы дал 200 или 300 рублей на печатание прокламаций.
Понять что-либо в этой логике невозможно, если не вспомнить, что и Блюмкин, и Каннегисеры были евреями, а Бобров и Мухин — русскими.
Поэтому, хотим мы того или не хотим, но необходимо признать, что законы для евреев и неевреев, установлен­ные большевиками, были принципиально разными.
Неевреев расстреливали иногда только за то, что человек чем-то не понравился следователю, зато еврей мог застре­лить иностранного посланника или напасть на ЧК и отде­латься незначительным наказанием.
• 22 декабря 1918 года Н.К. Антипов сочиняет целую пачку постановлений, каждое из которых по гуманности своей сде­лало бы честь любому самому гуманному судопроизводству.
«Каннегисер Софья Самуиловна, получив от Леонида Кан-негиСера записку с просьбой принять меры для организации побега, стала вести разговоры с подателем записки о плане побега Леонида Каннегасера, но ввиду трудности побега от­казалась.
Чрезвычайная Комиссия постановила Каннегисер Софью Самуиловну считать виновной в попытке организации побега, но ввиду того, что она действовала без соучастия в этом деле какой-либо политической организации и что она сама отка­залась от этой попытки, считать предварительное заключение достаточным за совершенный проступок и Каннегисер Софью Самуиловну освободить, дело прекратить, все отобранное при аресте возвратить»1.
«Ввиду непричастности Каннегисер Ольга Николаевны к убийстау Урицкого (к подготовке нападения на Гороховую она была причастна. — Н.К.) дело о ней прекратить, ее осво­бодить, все отобранное при аресте возвратить»...2
Точно такие же «постановления» пишет Н.К. Антипов 22 декабря и по поводу Розы Львовны Каннегисер, Григо­рия Константиновича Попова и других родственников и друзей Леонида, арестованных за попытку организовать его побег.
«Гуманизм» товарища Антипова был столь необыкнове­нен, что забеспокоилось даже начальство тюрьмы. Уже
1 Дело об убийстве Урицкого в 11 томах Н-196 Архив ФСК Т 1,л 139
2 Там же, л 144
413
Н. КОНЯЕВ
21 декабря в Чрезвычайную комиссию полетели тревожные депеши:
«Уведомляю Чрезвычайную Комиссию для сведения, что со­гласно требования № 317 выданы конвою 20 сего декабря для доставления в Комиссию на допрос к тов. Антипову аресто­ванные
Каннегисер Аким Самойлович,
Каннегисер Елизавета Акимовна,
Каннегисер Ольга Николаевна,
Каннегисер Роза Львовна,
Каннегисер Софья Самойловна,
Помпер Тереза,
и обратно в Дом не возвращены.
Каннегисер Софья Исааковна в Доме предварительного зак­лючения не содержится.
Комиссар Дома предварительного заключения»1.
Поразительно и то, что товарищ Антипов прекращает дела лиц, связанных с убийцей «дорогого товарища Урицкого», единолично, не ставя в известность даже своего непосред­ственного начальника —• нового шефа Петроградской ЧК Вар­вару Николаевну Яковлеву.
Еще поразительней, что через неделю после того, как все арестованные по этому делу были освобождены (самого Ле­онида Каннегисера расстреляли в октябре 1918 года), това­рища Антипова назначили председателем Петроградской ЧК.
Разумеется, взлет в карьере Н.К. Антипова — а к тому времени, когда его все-таки расстреляли, он был уже заме­стителем председателя Совета народных комиссаров СССР — только предположительно можно связать с «гуманным» от­ношением к судьбе Каннегисеров.
Еще в августе отец его, Иоаким Самуилович (Аким Са­мойлович) Каннегисер, подал прошение украинскому кон­сулу: «Представляю при сем документ о принадлежности моей к дворянству Виленской губернии, покорнейше прошу о за­числении меня в Украинское подданство со всем моим се­мейством»2, но после расстрела Леонида надобность в пере­мене гражданства отпала.
Иоаким Самуилович продолжал жить со своим семейством в Петрограде, не подвергаясь никаким преследованиям.
1 Дело об убийстве Урицкого в 11 томах Н-196 Архив ФСК Т 6,л 15
2 Там же Т 4, л 31
414
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
«Через некоторое время, — как вспоминает Н.Г. Блюмен-фельд, — старики уехали за границу вместе с Лулу. Счастье, благополучие, почет — все осталось позади.
Знакомый работник советского торгпредства видел по­том Лулу в эмиграции, толстую, грубую. Родители умерли, она неудачно вышла замуж и разошлась, очень нуждалась. Все пошло прахом. Таким был конец династии Каннегисе-ров».
Этому, конечно, можно и посочувствовать, но при этом отметить все-таки, что семьи Каннегисеров никакие реп­рессии не коснулись.
Благополучно были отпущены все лица, арестованные то­варищем Отто.
Отпустили Якова Самуиловича Пумпянского.
Отпустили Юлия Иосифовича Лепа.
Отпустили Максимилиана Эмильевича Мандельштама.
Отпустили Александра Рудольфовича Помпера.
Отпустили Лазаря Германовича Рабиновича.
Отпустили Иосифа Ивановича Юркуна.
Отпустили Рафаила Григорьевича Гольберга.
Отпустили Шевеля- Мовшу Ароновича Лурье.
Отпустили Давида Соломоновича Гинзбурга.
Отпустили Рейнгольда Эдуардовича Розентретера.
Отпустили Александра Давидовича Пергамента.
Отпустили Якова Леонтьевича Альбова.
Отпустили Виктора Хаймовича Фридштейна.
Отпустили Адель Исааковну Натансон.
Отпустили Григория Израйлевича Гордона.
Отпустили Елену Бенедиктовну Блох.
Отпустили десятки других евреев, арестованных по за­писной книжке Леонида Каннегисера, и все они благопо­лучно продолжали заниматься своими делами, словно и не было никакого красного террора, словно не в кровавой за-мятне уже вовсю бушующей гражданской войны жили они, а в каком-то очень уютном, удивительно правовом, как теперь любят выражаться, государстве.
Впрочем, они действительно жили в правовом государ­стве.
В том государстве, вход в которое неевреям был закрыт...
Но если влияние Сионистской организации в Петро­градской ЧК было столь сильным, то отчего же все-таки рас­стреляли самого Леонида?415